Юрий Любопытнов - Огненный скит

Из века в век, начиная с патриаршества Никона, когда произошёл раскол церкви, староверы копили богатства — дары бояр, имущество приходов, чудом спасённое от разграбления, — чтобы не угасла древняя вера в нищете и ничтожестве. Когда было туго, узорочье, золото и серебро шло на потребу братии, давая ей возможность выжить в лихую годину то ли от гонений, то ли от голода или моровых поветрий. За многие годы изрядно опустела казна, но занятия торговлей и промыслами пополняли её. Никогда ничья рука не покушалась на достояния скитников.

Обойдя выжженный скит со всех сторон и не найдя больше никого, Изот остановился, прислонился к уцелевшему столбу, державшему ворота, и задумался, глядя на чернеющие руины.

Он остался один! Без тёплой одежды, крова и пропитания. Огонь догорит, и это лесное стынущее пространство скуёт мороз, выдует ветер, и снег с метелью заметут головешки и человеческие кости. Позёмка будет гулять по заснеженной равнине, наметать сугробы на месте жилья, свистеть и выть в остовах печных труб.

От этих страшных мыслей уныние охватило Изота. Его пробрал озноб. Стало холодно, то ли от страха, закравшегося в душу, то ли от стужи — кроме исподнего и кафтана на нем ничего не было.

Он уж было хотел уйти от этого тоскливого места, как его внимание привлёк, как ему показалось, человеческий голос. Даже не голос, нечто наподобие плача, который могло производить только человеческое существо. Ключник прислушался. Стояла тишина, и он подумал, что ему померещилось. Но звук опять наполнил пространство. Это был слабый, приглушённый плач ребёнка. Изот определил место, откуда он доносился, и направился за груду тлеющих бревён.

Невдалеке от кучи золы он увидел тело женщины, распростёртое на земле. Изот подошёл ближе и наклонился. Женщина лежала лицом вниз, в позе человека, накрывшего кого-то своим телом, и не подавала признаков жизни. Изот взял её за плечо, повернул к себе и узнал Дуняшку, молодуху, с год назад вышедшую замуж за Ипата Столбова, горшечника. Овчинная душегрейка распахнулась на груди, из-под неё доносился сдавленный плач.

Изот откинул грязные полы Дуняшкиной одежды. К груди женщины было прижато тельце ребёнка, наспех завёрнутое в пелёнки и обрывки холщёвой материи. Лицо младенца было сизо-синим и одутловатым. Он жадно ловил посиневшими губами свежий воздух. Изот притронулся к голове Дуняшки, отвёл в сторону прядь спутанных, перепачканных сажей обгоревших волос. Лицо было синевато-жёлтого оттенка и уже стало застывать, подёргиваясь восковой бледностью.

Скитник освободил ребенка из мертвых объятий матери, завернул потуже в обрывки холстины, распахнул кафтан и прижал его к груди.

Над обнажённым лесом мелькнуло в тонкой паутине облаков холодное пятно солнца и померкло, затянутое надвигавшейся мглой. Воздух был леденящий, под ногами потрескивал тонкий ледок в схваченных морозом лужицах. Ребёнок сначала спал, пригревшись на груди, а потом заплакал.

«Голоден», — подумал Изот и почувствовал, как у самого засосало под ложечкой. Он только сейчас вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера.

Он нашёл несколько несгоревших досок и чурбаков, сделал в затишье, где было тепло от углей, нечто наподобие постели и положил ребенка, укрыв сверху Дуняшкиной душегрейкой.

— Ты спи, — сказал он ему. — Я скоро вернусь.

Надо было что-то предпринимать, и он направился к тому месту, где был вход в погреб, надеясь, что подземелье не выгорело и в нём сохранились продовольственные запасы. Найдя его, обнаружил, что вход завален обгоревшими бревнами его кельи. Под ними тлели угли, раздуваемые порывами ветра. К счастью, один из двух скитских колодцев не пострадал. И цепь с бадьей была опущена в глубину.

Найдя обугленный ушат, он стал таскать в нём воду и заливать тлеющие брёвна. Над землей поплыл горький запах зачадивших углей. Обломком слеги развалил брёвна и доски. Очистив место, перемазавшись в мокрой золе и пепле, Изот спустился вниз к входу в погреб, который был на сажень ниже уровня земли. Ступеней не было видно, настолько сильно их завалило золой. Дверь за тамбуром была цела, утопленная на аршин под землю, — обуглились лишь косяки да притолока. Но она осела или покоробилась от жары и не открывалась, сколько не налегал на неё Изот плечом и не колотил ногами. Поняв, что таким образом её не открыть, ключник принёс обрубок бревна и с силой ударил в дверное полотно. Дверь распахнулась.

Изот вошёл внутрь. Погреб не пострадал. Даже воздух был таким же сырым и затхлым, как всегда. Когда глаза привыкли к сумеречному свету, ключник оглядел помещение и первым делом прошёл в закуток, где было посуше и где в рогожных кулях хранились сухари. Взяв несколько сухарей, он стал искать какую-либо ветошку, а заодно посмотреть запасы. В этой кладовой, кроме сухарей, были два или три жбана с лесным мёдом, солонина в бочке, а в кадушках мочёная брусника и клюква.

Не найдя тряпицы, он оторвал лоскут от своей рубахи и, кинув в рот полсухаря, пошёл к младенцу. Тот раздергался и во всю мочь плакал. Изот снова завернул его, пожевал сухарь, положил в тряпицу и сунул ему в рот. Младенец замолчал. Его губы так втянули соску, что, казалось, вот-вот он её проглотит.

— Ах ты, бедолага, — вслух произнёс Изот. — Голодный-то какой! Ну ничего, не горюй без мамки-то, теперь прокормимся. Господь не оставит нас в беде, раз сохранил животы наши.

Говоря это, сам думал, что ребёнку нужна не такая пища, которая сохранилась в погребе. Однако отогнал эти мысли, полагая, что надо заняться более насущным делом, а не терзать свою душу сомнениями.

Когда ребёнок насытился и заснул, Изот укрыл его и снова спустился в погреб. Не ахти какая, но еда была, теперь надо было подумать о ночлеге и похоронах найденных скитников.

Погреб был добротный. Выкопанный в земле, сверху он имел накат из круглых бревён, присыпанных почти на аршин глиной. Не хватало крыши на случай дождя и печки. Изот пошарил за кадями с квашеной капустой и огурцами, вспомнив, что где-то в углу валялась старая одежда, которую он одевал, боясь испачкаться.

Он нашёл заплатанную рубаху, сшитую из домотканого полотна, и широкие порты, перемазанные землёй, влажные и заплесневевшие на коленях. Не обращая на это внимания, он переоделся. Поискал и нашёл ржавый топор с потрескавшимся березовым топорищем, лопату с коротким черенком — единственные инструменты, которыми он располагал, — и вышел на пепелище.

Печки келий были неповреждёнными. Были они сложены из самодельного кирпича-сырца, а некоторые из небольших окатышей, обмазанных глиной.

Он разобрал одну из печей, наиболее приглянувшуюся, выбрал окатыши побольше, отнёс в погреб, сложив рядом на земляном полу. Вырубив топором яму в земле, набрал глины и обмазал валуны. Из кирпичей сложил нечто наподобие камелька.