Павел Макаров - Адъютант генерала Май-Маевского

— Владимир Зенонович, смотрите, как бы нам вместо цветов не бросили бомбу.

— Да, это можно ожидать... — согласился Май-Маевский.

Автомобиль остановился. Деникин, сопровождаемый сви­той, поздоровался с войсками. Громовое «ура» войск и буржуазии слилось с перезвоном колоколов. Из собора вышло духовенство в полном торжественном облачении, во главе с епископом, который осенил Деникина крестным знамением, — так встречали раньше монархов.

После долгого моления о даровании победы над красными, Дени­кин пропустил войска и поехал на банкет. Шампанское лилось рекой, провозглашались бесконечные тосты. Де­никин беседовал с Май-Маевским:

— Как ни говорите, Антон Иванович, нам приходится считаться с силой красных. Недавно я просматривал в «Осваге» картину «Выпуск красных курсантов», где Под­войский перед выпуском говорил напутственную речь. Представьте, какая образцовая дисциплина! Это не то, что было раньше: настоящие юнкера! Откуда у Троцкого такой талант в военном деле?! Надо отдать справедливость, у него есть организаторские способности, — сказал Май-Маевский.

Деникин тупо посмотрел на бутылки с шампанским, потом, слегка повернувшись и качнув головой, с озлобле­нием ответил:

— Да, эта жидовская морда имеет большую голову! Если бы он попался в плен, я бы не иначе, как в Москве, произвел его в генералы и повесил на площади. — И, по­молчав, добавил: — Два заправилы — Ленин и Троцкий. Один управляет, другой уговаривает тыл.

Генералы смолкли.

— Ну их ко всем чертям, давайте выпьем за скорейшее прибытие в Москву, — предложил Деникин и чокнулся с Май-Маевским.

Прощаясь, Деникин озабоченно распорядился:

— Вы все-таки, Владимир Зенонович, не очень-то дви­гайте ваши доблестные части. Колчак подходит к Вятке, перейдет Волгу, займет Нижний-Новгород, а там и Москва. Мы можем остаться за бортом, пусть его немного осадят. А Москву мы всегда успеем взять.

Когда генерала Покровского произвели в генерал-лейте­нанты, Шкуро пришел к Май-Маевскому в кабинет и еще с порога закричал:

— Отец, что это значит?! Покровский произведен, а я что, хуже его, что ли? Завтра к девяти часам произ­вести меня в генерал-лейтенанты! Иначе, сам знаешь, что может получиться. Потом я тебе заявляю, пусть ставка...

(тут он скверно выругался); доведут они меня, что я с кор­пусом вместо фронта поеду в Екатеринодар и кого надо повешу.

— Успокойся, успокойся! Что с тобой, Андрюша? Ты был представлен вместе с Покровским, но почему-то его произвели раньше тебя. Я сегодня буду говорить по прямому проводу о положении на фронте и, в частности, справлюсь о твоем производстве.

Шкуро мрачно молчал.

— Андрюша, я забыл сказать... слышал такую чушь про тебя, — никак не могу поверить. Говорят: ты произ­водишь в офицеры по своему усмотрению, помимо ставки. Правда ли это?— спросил Май-Маевский.

— Отец, а что если — не чушь, а действительность? Как ты на это смотришь? — засмеялся Шкуро.

— Я считаю, что такое явление в армии недопустимо. Представь картину, если комкоры начнут производить самостоятельно в своих частях. Получится такая нераз­бериха, всякие награды и чины потеряют значение!—уже зло объяснил Май-Маевский.

— Отец, какое имеет право Деникин производить? Я хуже его, что ли? Я так же могу производить, как и он. И в этом не вижу ничего плохого. Цель оправды­вает средства, — сказал Шкуро.

— Но позволь! Почему же ты настаиваешь на своем производстве через ставку? Ты мог бы надеть погоны, какие тебе нравятся, и все дело.

— Нет, отец, ты меня не понимаешь. Мы в трех со­снах заблудились. Старшинство необходимо. Я же не произвожу в генералы, — это дело ставки. Но произвести в хорунжие и есаулы — это другое дело. Тут уже ничего не поделаешь: нужно, и делу конец, — твердо сказал Шкуро.

— Нет, нет! Я с тобой не согласен. Ты меня прости, это — произвол. Зачем нужны формальности твоего произ­водства? — раздражался все больше Май-Маевский.

— Ха-ха-ха, я не хочу разговорчиков: «Шкуро произ­вел себя в генералы». Когда по моему положению мне нужно было быть полковником и генералом, я, будучи на Кубани, сказал раде: произвести меня! И моментально был генерал-майором. Хотя и артачились немного, но это не важно.

Никто не может сказать, что я сам себя произвел. Меня произвела рада.

— Другими словами, ты, пользуясь давлением на раду, сам себя произвел, — засмеялся Май-Маевский,

Шкуро встал с кресла, самодовольно улыбаясь:

— Оставим эти ненужные разговорчики. Повторяю: цель оправдывает средства. Лучше скажи, где думаешь провести сегодня время? Не поедешь ли ты к добрым армянам? (крупные богачи в Ростове), — сказал Шкуро.

— А тебя, что, приглашали? — иронически спросил Май- Маевский.

— На что! — смеясь, ответил Шкуро. — Чудишь ты, отец. Те времена прошли. А на что у меня Федька? Встал я сегодня утром и думаю, где бы хорошо время провести? Крикнул: «Федька, бери машину, поезжай к армянам и скажи, что генерал Шкуро в три часа при­едет в гости». Вот и дело. А ты думаешь, отец, не при­готовят ликерчики? О, все на ять будет: музыка, де­вочки. Что то особенное!

— С удовольствием бы, Андрюша, поехал, но у меня много оперативных дел.

Шкуро перебил:

— Брось, отец! У тебя вечно операция и операция. Не торопись: в Москву всегда сумеем попасть. Ты знаешь, отец, если хочешь, я сразу буду в Москве. Твой Мамон­тов против меня ничего не стоит.

— Что ты, Андрюша, шутки, что ли, шутишь?! Ну, про­рвешь фронт, я в этом не сомневаюсь, пойдешь вперед, даже славируешь, так что попадешь в Москву, ну а потом?

— А потом три дня попьянствую, повешу кого надо, и пулю в лоб.

— Но ведь это безумие! Сам погибнешь и корпус погубишь.

— А для чего мы живем?! За такие минуты удоволь­ствия я всегда готов жизнь отдать. Но мы с тобой за­говорились долго. Если хочешь, то я Федьку пришлю. Он тебя отвезет на вечер.

— Нет уж, Андрюша, поезжай ты. А я, сказал тебе, очень занят. В следующий раз с удовольствием.

Выйдя из кабинета, Шкуро крикнул:

— Федька, машина готова?

— Есть!

Я посмотрел в окно. Кубанцы подняли шашки на под­вес. Шкуро садился в автомобиль и наказывал своему адъютанту:

— Федька, ты такой же караул ставь всегда и везде, где я остановлюсь.

Машина тронулась. Шкуро полулежал на мягких по­душках авто, шинель распахнулась, бандит выставлял на­показ красную подкладку.

После ухода Шкуро, Май-Маевский впал в раздумье, выкуривая папиросу за папиросой. Встав, прошелся по комнате, обернулся ко мне: