Артур Дойл - Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник)

Вы, должно быть, знаете, что во время Тильзитского мира{39} я служил обычным лейтенантом в Десятом гусарском полку, не имея за душой ни денег, ни каких-либо иных привилегий. Правда, моя внешность и храбрость шли мне на пользу. Я уже прославился как лучший фехтовальщик в армии. Но среди храбрецов, которые окружали императора, этого было недостаточно, чтобы сделать стремительную карьеру. Тем не менее я был уверен, что мой шанс придет, хотя представить себе не мог, что он примет такую поразительную форму.

Когда император вернулся в Париж после объявления мира в 1807 году, то проводил большую часть времени со двором и императрицей в Фонтенбло{40}. В то время он находился на вершине успеха. Император провел три успешные кампании против Австрии, разгромил Пруссию и заставил Россию довольствоваться тем, что ей удалось сохранить свое присутствие на правом берегу Немана. Старый бульдог по другую сторону канала продолжал рычать, но не осмеливался вылезти далеко из будки. Если бы нам удалось добиться вечного мира, то Франция заняла бы место среди других наций, которого никому не удавалось достичь со времен Рима. Так говорили мудрые люди, но я в ту пору думал совсем о другом. Девушки были рады увидеть возвращение армии после долгого отсутствия. Уверяю вас, что я с лихвой получил причитающуюся мне долю благосклонности. Судить о том, насколько благоволил ко мне женский пол в те годы, легко по тому, как женщины относятся ко мне теперь. Они не оставляют меня в покое, невзирая на преклонный возраст. Но почему я должен останавливаться на том, что и так хорошо известно?

Наш гусарский полк квартировал вместе с гвардейцами-егерями в Фонтенбло. Как вы знаете, это небольшое место, спрятанное глубоко в лесу. Как забавно было видеть лес, переполненный королями, принцами и герцогами, которые суетились вокруг Наполеона, словно куклы вокруг своего хозяина. Каждый надеялся, что ему наконец-то швырнут кость. В то время на улицах можно было слышать чаще немецкий язык, чем французскую речь. Это те, кто помогал нам во время войны, пришли за наградой, а те, кто сражался против нас, явились молить о пощаде.

Каждое утро наш невысокий император с бледным лицом и холодными серыми глазами, как всегда, молчаливый и задумчивый, выезжал на охоту. Придворные следовали за ним, рассчитывая, что хоть слово сорвется с его губ. Повинуясь прихоти, император мог одарить счастливчика сотнями квадратных миль земли, отобрать эту землю у другого, расширить границы королевства до берегов реки или прочертить границы по горному перевалу. Вот так он вершил дела – этот маленький артиллерист, которого мы подняли так высоко своими саблями и штыками. Он был слишком штатским для нас, но хорошо знал, в чем заключается его сила. Мы тоже это знали и выказывали свое знание тем, как вели себя. Мы понимали, что он был лучшим предводителем, но не забывали, что он стал таким, потому что командовал лучшими в мире солдатами.

В один прекрасный день я сидел в казарме и играл в карты с юным Моратом из полка конных егерей. Неожиданно дверь отворилась, и в комнату вошел наш полковник Лассаль. Если б вы знали, каким шикарным он был. Небесно-голубой мундир Десятого полка шел ему до умопомрачения. Клянусь всем святым, мы, молодежь, были настолько увлечены своим командиром, что ругались, играли в кости и пили, нравилось нам это или нет, лишь для того, чтобы быть похожим на своего командира. Мы тогда не думали, что император поставил его во главе полка легкой кавалерии не потому, что он играл в азартные игры и пил как сапожник, а потому, что мог выбрать лучшую позицию, определить силу колонны и предугадать, пойдет ли в бой пехота или ударят пушки. В этом ему не было равных во всей армии. Мы были слишком молоды, чтобы понимать все это, тем не менее чернили ваксой усы, лихо звенели шпорами и волочили сабли по мостовой в надежде стать Лассалем. Когда он, лязгая шпорами, вошел, Морат и я вскочили на ноги.

– Мой мальчик, – сказал он, потрепав меня по плечу. – Император желает увидеть вас в четыре часа.

При этих словах комната закружилась у меня перед глазами. Я был вынужден опереться руками об угол карточного стола, чтобы не упасть.

– Что? – воскликнул я. – Император!

– Именно, – ответил Лассаль и улыбнулся, увидев мое изумление.

– Но император даже не знает о моем существовании, полковник, – протестующе сказал я. – Почему он послал за мной?

– Это и для меня загадка, – ответил Лассаль, подкручивая усы. – Если ему понадобилась хорошая сабля, то почему он послал за лейтенантом, ведь я могу справиться не хуже? Однако, – добавил он, сердечно хлопнув меня по плечу, – у каждого из нас есть свой шанс, иначе мне бы не стать командиром Десятого полка. Я не должен завидовать вашему. Вперед, мой мальчик, возможно, это первый шаг на пути от гусарского кивера к маршальской треуголке.

Было всего два часа. Лассаль ушел, пообещав вернуться за мной и проводить во дворец. О Господи, сколько я пережил за это время, сколько мыслей пронеслось в моей голове! Я метался взад и вперед по своей комнатенке, горячка от предвкушения встречи сжигала меня. Вероятно, император слышал о вражеских орудиях, которые мы захватили при Аустерлице{41}. Но кроме меня еще столько храбрецов захватили вражеские орудия, да и со дня битвы прошло уже два года. А может, император желает наградить меня за историю с адъютантом русского императора? Теперь волна холода накрыла меня: император вызывает меня, чтобы наказать. Я участвовал в нескольких дуэлях, о которых могли ему доложить, и отпустил пару шуточек в его адрес, о которых ему могло стать известно. Но нет, я вспомнил слова Лассаля: «…если ему понадобилась хорошая сабля…»

Очевидно, моему командиру было известно, в какую сторону дует ветер. Если б он знал, что мои дела плохи, то не был бы таким жестоким, чтобы поздравлять меня. Мое сердце запрыгало от радости после того, как я сделал это заключение. Я сел за стол и стал писать письмо матушке, в котором рассказал, что император ожидает меня, чтобы выслушать мое мнение по вопросу чрезвычайной важности. Я не мог сдержать улыбку, думая о том, что мое письмо лишь укрепит матушку во мнении о высоких способностях императора.

В половине четвертого я услышал стук сабли о ступеньки деревянной лестницы. В комнату вошел Лассаль, а с ним хромой господин, одетый во все черное, с щеголеватыми кружевными манжетами. Мы, солдаты, не привыкли иметь дело с гражданскими, но это был человек, которого не смог бы игнорировать самый бравый вояка. Стоило лишь взглянуть в его бегающие глазки, комично вздернутый нос, четко очерченный рот, чтобы узнать его. Этого человека знала вся Франция. Даже император был вынужден с ним считаться.