Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете

Петр Иванович неохотно согласился.

Корсаков тут же начертал на песке треугольники, окружности и увлеченно принялся излагать условия задачи. Петр Иванович грустно слушал его.

Перед отъездом из Херсона мы посетили местную знаменитость архиепископа Евгения Булгариса, удалившегося на покой, ибо было ему восемь десятков лет.

Этот седовласый почтенный старец когда-то преподавал в Афонской академии, однако за недостаточное послушание святой церкви и вольнодумство принужден был покинуть ее и отправился в Германию, где читал лекции в Лейпциге. Король Фридрих II благоволил к отцу Евгению и рекомендовал его государыне-императрице. Отец Евгений сначала получил место придворного библиотекаря, а затем был назначен архиепископом Словенской и Херсонской епархий. Тут он занимался многими трудами. Писал богословские работы, труды по философии, истории, переводил на греческий римских авторов. Он также по просьбе государыни-императрицы составил записки об упадке Оттоманской империи и богатом прошлом Тавриды.

Старец Евгений Булгарис живет очень скромно, однако у него много книг. Множество полок заставлено томами в кожаных переплетах. Он показал нам редкое издание Евстафия с 4-томным комментарием на поэмы Гомера. Были тут Монтескье, Гельвеций, Вергилий и множество прочих славных поэтов и философов.

— Крым следует называть Таврическим Херсонесом, или Таврикой, — говорил старец тихим, мягким голосом. — Но лучше всего, как и утвердилось, Тавридой. Полагаю, это происходит от греческого «тафрос», что означает ров, вырытый человеческой рукой. Это подтверждается тем, что возле Перекопа, к которому вы направляетесь, существовал греческий город Тафре. Ров — естественное укрепление, которое устроил бы любой владетель Крыма в узком его соединенье с большой землей.

— Наверное, вам известна долгая война России за Крым, — сказал Петр Иванович, — полагаете ли вы естественным ее право на этот полуостров?

— Посмотрите на карту Тавриды, — произнес отец Евгений и развернул перед нами большой свиток. — Вглядитесь. Крым похож на каплю, готовую оторваться от большого тела. Покуда эта капля висит, она принадлежит телу. Отсюда все беды Тавриды. Она падает вниз, на грудь Оттоманской Порты, но никак не упадет, Перекоп, хоть и надрезан рвом, держит крепко. Однако я не думаю, что для России все позади. Будут еще войны с зеленой чалмой, многие глаза позарятся на Крым, ибо это благодатная купель для жизни, но если Россия море, а Крым его капля, тут уж ничего не поделаешь. Скорблю лишь о тех невинных, кто обживает в Крыму свой очаг, не зная, откуда придет гроза.

Петр Иванович и отец Евгений разговаривали долго и о разных предметах.

— Вы человек ученый, — сказал старец, — но ваша ученость — это куча малых вещиц, из которых не собрана одна большая.

— Да если бы знать, что за вещь нужна, я бы собрал, — отвечал Петр Иванович с легкой усмешкой.

— Это не знаньем берется, — ответил старец. — Не буду вас поучать. В академии я поучал многих, да все ли хороши оттуда вышли? Скажу лишь одно: дело себе найдите, от которого каждый, его коснувшись, получил бы хоть малое благо.

— Мануфактуры строить, виноград на новых землях плодить, — сказал Петр Иванович.

Отец Евгений рассмеялся.

— И это польза. Но тут вы главное благо берете себе. А лучше такой пример. Вы наслаждаетесь Монтенем, «Опыты» на ночь читаете. А Монтень был из богатых купцов. Что вам до того богатства? Он вам главное свое богатство отдал, душу, мысль. И не вам одному. Представляете, скольких людей просветил Монтень?

— Я не философ, — сказал Петр Иванович.

— Каждый человек может поделиться с другим, — сказал отец Евгений. — У каждого есть свое богатство. Вот вы про каторжника упомянули. Когда-то он вам свистульки дарил, скворца говорящего. А теперь вы мимо прошли.

— Но чем же я мог помочь? — воскликнул Петр Иванович.

— Ну уж не знаю. Если он помощи от вас не хотел, то и здороваться бы не стал, — произнес отец Евгений.

— Да, вы правы, — пробормотал Осоргин, — надо было хоть денег дать.

В это мгновенье прозвонил колокольчик в дверях. Вбежал слуга и что-то шепнул на ухо старцу. Тот встал, лицо его озарилось радостью. В комнату вошла госпожа Черногорская. Она преклонила колено, поцеловала руку Евгения и произнесла:

— Отец мой, корабль готов к отплытию.

Мне показалось, что граф Петр Иванович замешался. А госпожа словно и не замечала нас. Однако отец Евгений вынужден был пояснить:

— Путешественники удостоили меня посещеньем и умным разговором.

Госпожа Черногорская кивнула, мы поклонились.

— Наши пути все сходятся, граф, — сказала госпожа Черногорская.

Петр Иванович вновь поклонился.

— Скажите, граф, — произнесла госпожа Черногорская, — не из тех ли вы Осоргиных, что служили в Преображенском полку вместе с князем Дашковым?

— Да, — отвечал граф, — мой отец и его брат служили в преображенцах под началом великого князя и будущего императора Петра Федоровича…

Но здесь я вынужден прервать рассказ и вставить несколько пояснений об императоре Петре III и супруге его Екатерине.

По смерти императрицы Елизаветы Петровны, случившейся в 1761 году, русский престол занял ее племянник наследный гольштинский принц Карл Петр Ульрих, известный потом как государь Петр Федорович. Женат он был вот уже много лет на Анхальт-Цербтской принцессе Софии-Августе, ставшей императрицей Екатериной II.

Жизнь супругов не складывалась. Если Петр, с детства не видевший родительской ласки, искал в Екатерине родственных чувств, то Екатерина относилась к мужу с плохо скрытым презрением.

Ее раздражали грубые замашки Петра, его склонность к общению с простым людом. Ведь будучи еще полковником лейб-гвардии Преображенского полка, великий князь предпочитал помногу беседовать с солдатами, чем отдавать светские приличия офицерам.

Петр Федорович не оставался в долгу и на одном званом обеде даже вслух назвал жену дурой, отчего та разрыдалась и покинула стол.

В царствие Екатерины сложилось прочное мнение, что Петр III был ограниченным солдафоном, не способным к управлению государством. Однако, мне кажется, что это не совсем так. Я много слышал о несчастном государе, читал своды изданных им законов и пришел к выводу, что хоть и был он человек неровный, сумбурный, но по натуре добрый и желавший облегчить участь своих подданных.

Кто как не Петр Федорович упразднил позорную для всякого государства Тайную канцелярию и издал указ о терпимости веры, по которому стесненным до того раскольникам полагались определенные свободы. Всего же по моим подсчетам за полугодовое свое царствие император успел издать не меньше двухсот указов, а одним из них, именным, «за невинное терпение пыток дворовых людей», была пострижена в монахини богатая помещица, а все богатство ее роздано пострадавшим.