Генри Хаггард - Клеопатра

И вот тут наконец настал миг отмщения, миг, которого я столько лет ждал, миг мести разгневанных богов, миг исполнения проклятия Менкаура, обрушившегося на ту, кто совершил кощунство.

– Что со мной? – воскликнула она. – Мне стало холодно, но я не умираю! Проклятый лекарь, ты предал меня!

– Тише, терпение, Клеопатра. Скоро ты умрешь и познаешь ярость богов! Проклятие Менкаура свершилось! Все кончено. Посмотри на меня, о женщина! Посмотри на это изможденное лицо, на эти иссохшие руки, на это искалеченное тело, на это живое воплощение скорби! Смотри! Смотри же! Ты узнаешь меня?

Она не могла оторвать от меня расширенных в смертельном ужасе глаз.

– А! – закричала она. – Наконец-то я тебя узнала! Клянусь богами, ты – тот самый Гармахис! Гармахис, восставший из мертвых!

– Да, я, Гармахис, восстал из царства мертвых и пришел, чтобы обречь тебя на смерть и вечные мучения. Узнай же, Клеопатра, что это я погубил тебя! Погубил тебя так же, как ты много лет назад погубила меня. Я, действуя тайно, скрытый тьмой, с помощью разгневанных богов привел тебя к несчастьям! Это я вселил страх в твое сердце во время сражения при Акциуме! Это я лишил тебя поддержки египтян! Это я отнял все силы у Антония! Это я показал божественное знамение твоим военачальникам и заставил их перейти на сторону врага! От моей руки и ты умираешь, ибо великие боги избрали меня орудием Мести. Гибелью я отплатил тебе за гибель! Предательством за предательство! Смертью за смерть! Подойди ко мне, Хармиона, моя помощница. Когда-то ты предала меня, но, искупив вину, теперь разделишь со мной торжество! Подойди, смотри, как будет умирать эта презренная распутница!

Услышав меня, Клеопатра опустилась на золотое ложе и простонала:

– И ты, Хармиона!

Какой-то миг она сидела так, но потом ее царственный дух перед смертью вспыхнул еще раз.

Она с трудом поднялась с ложа и протянула ко мне руки, проклиная меня.

– О, если бы у меня был хотя бы час жизни! – воскликнула она. – Хотя бы один-единственный, короткий час! Ты бы умер в таких мучениях, которых даже вообразить не можешь в самом страшном сне! Ты и эта твоя лживая любовница, предавшая и меня, и тебя. А ведь ты любил меня! И ты все еще здесь! – Она обеими руками разорвала на груди свое царское одеяние. – Смотри, коварный лицемер, на этой прекрасной груди покоилась твоя голова по ночам, в объятиях этих рук ты спал. А теперь забудь об этом, если сможешь! Но ты не сможешь, я вижу это по твоим глазам! Никакие мои мучения не сравнятся с вечной пыткой, терзающей твою мрачную душу, которая будет изнывать от желаний, которым никогда, никогда не исполниться! Гармахис, ты жалкий раб рабов, торжествуешь, но торжество твое мелкое, я торжествую еще больше! Я побеждена, но я праздную победу! Я плюю тебе в лицо!.. Я презираю тебя, ничтожный!.. И, умирая, я обрекаю тебя на муки неутоленной любви ко мне! О Антоний! Я иду к тебе, мой Антоний! Я иду в твои милые объятия! Скоро я найду тебя, и мы, окутанные бессмертной, божественной любовью, поплывем вместе по бескрайним просторам вселенной и, соединив губы, глядя друг другу в глаза, мы будем пить из родника желаний, которые с каждым глотком становятся только слаще! А если я не найду тебя в потустороннем царстве, тогда я уйду в маковые поля Сна и там усну. И Вечная Ночь, которая станет нежно баюкать меня на своей груди, станет тобой, Антоний! О, я умираю!.. Приди, приди ко мне, Антоний… Осени меня покоем!

Я был полон ярости, и все же я дрогнул перед презрением царицы, ибо пущенные ею крылатые стрелы попали в цель, вонзившись мне в сердце. Увы и увы! Она говорила правду! Как и предсказывала Хармиона, моя месть обернулась против меня самого. Никогда я не любил ее так мучительно, как любил сейчас. Моя душа разрывалась от ревности, и потому я решил, что она не должна так просто умереть.

– Покой? – вскричал я. – Какого покоя ты ждешь? О боги Священной Триады, услышьте мою молитву. Осирис, отвори врата Аменти и направь ко мне тех, к кому я взываю! Приди, Птолемей, отравленный своей сестрой Клеопатрой! Приди, Арсиноя, убитая на ступенях храма сестрой Клеопатрой! Приди, Сепа, замученный насмерть Клеопатрой! Приди, божественный Менкаура, чье тело Клеопатра растерзала и чей запрет нарушила из алчности, не побоявшись проклятия! Приди, каждый, кто умер от рук жестокой Клеопатры! Спешите! Покиньте лоно Нут и встретьте ту, которая лишила вас жизни! Единством мистического союза и всего сущего, великим знаком Жизни, Духи, я призываю вас – явитесь!

И я произнес заклинание. Хармиона в страхе вцепилась в мой рукав, а умирающая Клеопатра, опираясь руками о ложе и медленно покачиваясь из стороны в сторону, смотрела на меня пустыми глазами.

А потом пришел ответ. Боги ответили на мой призыв. Оконная створка вдруг с грохотом распахнулась, и в комнату, бесшумно взмахивая крыльями, влетела та огромная летучая мышь, которую я последний раз видел висящей на подбородке мертвого евнуха, когда мы с Клеопатрой были в недрах пирамиды Херу. Трижды она облетела комнату, потом зависла над мертвой Ирас, а после порхнула к умирающей Клеопатре и опустилась ей на грудь, вцепившись в изумруд, извлеченный из мумии Менкаура, где покоился много тысячелетий. Трижды это белое воплощение ужаса громко вскрикнуло, трижды ударило перепончатыми огромными крыльями и – о чудо! – исчезло, как будто его и не было.

И вдруг мы увидели, как в комнате появились тени мертвых. Там была прекрасная Арсиноя, обезображенная ножом подосланного убийцы. Там был юный Птолемей, черты которого были искажены гримасой боли от выпитого яда. Там был божественный Менкаура с золотым уреем на голове. Там был суровый Сепа, с телом, изорванным пыточными крюками палачей. Там были отравленные рабы. Там были и другие, бесчисленное множество призрачных ужасных фигур, которые, заполонив комнату, молча стояли и смотрели остекленевшими глазами на ту, которая умертвила их!

– Смотри же, Клеопатра! – сказал я. – Посмотри, какой покой ожидает тебя, и умри!

– Да, – сказала Хармиона. – Посмотри и умри, ты, лишившая меня чести и достоинства, а Египет царя!

Клеопатра подняла глаза и увидела страшные образы. Ее дух, отлетающий от тела, быть может, услышал слова, к которым остались глухи мои уши. Ее лицо исказилось от ужаса, огромные глаза словно выцвели, и, пронзительно вскрикнув, она упала и умерла, отправившись со своей зловещей свитой в уготованное ей место, где ее уже ждали.

Так я, Гармахис, насытил свою душу местью, исполнив волю жаждавших справедливости богов. Но я не чувствовал радости, сердце мое было пустым. Ибо пусть даже то, чему мы поклоняемся, несет нам гибель – а Любовь более безжалостна, чем смерть! И мы, когда приходит час, отплачиваем той же монетой за наши муки, – мы все равно не можем перестать любить, мы все равно продолжаем тянуть руки к нашей потерянной Страсти и орошаем своей кровью алтарь нашего развенчанного Божества.