Виталий Гладкий - Меч Вайу

– Это все?

– Да, великий вождь, – с поклоном ответил энарей; его помощники тоже склонились, шепча молитвы.

Марсагет хотел было спросить, не указывает ли священное мочало на человека, способного принести ему зло, но не решился; боялся, что энарей произнесет любимое имя – Опия в последние дни вела себя так странно…

После ухода предсказателей Марсагет надолго закрылся в своем домике, приказав телохранителям не пускать к нему никого. Лежал на постели опустошеный, разбитый, безвольный.

Перед глазами вождя мелькали видения, одно страшнее другого: какие-то пьяные оргии, пламя пожаров, женщины в белых одеждах, забрызганных кровью, и хищное воронье с железными клювами. Но вот все рассеялось, и перед взором Марсагета вдруг появилась окровавленная голова брата; незрячие глаза ожили, приоткрылись, сверкнули злым торжеством; сквозь заросли бороды забелели огромные зубы, и дикий хохот раздался в ушах Марсагета. Как ошпаренный вскочил он с постели и заметался по комнате, сжав руками голову, пытаясь заглушить этот громкогласный смех.

– Ай-яй! А-а-а… – стонал вождь, шатаясь, как пьяный.

Взгляд его упал на боевую секиру у изголовья постели; словно коршун на добычу, бросился вождь к секире и в неистовстве обрушил ее на свое ложе, на стены, на посуду. Рубил, пока не упал без чувств на пол, не забился в плаче; только слезы так и не пролились из его обезумевших глаз…

Желтоглазый старец, глава старейшин племени Марсагета, в это время торопился к хижине толстого энарея.

Тот встретил его многозначительной ухмылкой и поклонами.

– Ну что? – нетерпеливо спросил глава старейшин, едва переступив порог.

– Все, как ты просил, о мудрый…

– Ой ли? – пронзительно взглянул на него старец.

– Клянусь! А Марсагет-то, хи-хи-хи… – захихикал энарей.

– Помолчи! – глава старейшин прошелся по хижине, о чем-то думая.

– Что теперь прикажешь, о несравненный?

– Молчать. Это тебе за труды и за то, чтобы язык твой случайно не стал короче… – старец небрежно швырнул к ногам энарея увесистый мешочек; зазвенело золото.

– Понял, понял… – быстро схватил его энарей. – Премного благодарен, о мудрый.

– Смотри, – костлявая рука старца клещами впилась в жирное плечо энарея. – Если где сболтнешь, даже своим собратьям, – берегись. Чтобы не пришлось раньше времени отправиться к.

Таргитаю…

– О мудрый… – в ответ только простонал толстяк, изобразив на лице ужас.

– Вот так… – глава старейшин окинул безразличным взглядом хижину и пошел к выходу. – Прощай…

Едва шаги старца затихли, энарей выпрямился, взвесил в руках мешочек.

– Старый сквалыга… – пробормотал он, расшнуровывая завязки. – Мог бы и пощедрее расплатиться…

В тот же день по осеннему лесу вышагивал высокий худой человек в тонком шерстяном плаще, под которым угадывался прикрепленный к поясу меч. Дорогой лук был небрежно перекинут через плечо, и путник изредка его поправлял, поругиваясь втихомолку. Вместо посоха в руках он держал дротик с длинным подтоком; путник шел быстрым шагом, не выбирая дороги – видно было, что эти места ему знакомы.

Только однажды он приостановился у старой толстенной осины, как бы в раздумье – кора висела на дереве лохмотьями, сквозь глубокие продольные борозды на высоте человеческого роста проглядывала белая сердцевина. Постояв чуток, путник вздохнул, покачал головой и, сторожко оглядываясь по сторонам, двинулся дальше.

Перед спуском в глубокую, поросшую молодым дубняком ложбину, где по дну беззаботно журчал ручей, путник вновь остановился, осмотрелся, словно стараясь запечатлеть в памяти окрестности, крепче сжал дротик, перехватив его пониже, и, придерживаясь за стволы деревьев, направился к едва приметному бугорку у невысокого обрыва. Когда он подошел поближе, бугорок вырос в размерах, превратившись в добротный накат землянки, замаскированный сверху дерном и усыпанный опавшими листьями.

Дверь в землянку, сколоченная из плотно подогнанных жердей и проконопаченная по щелям мхом, была закрыта. Единственное окошко у двери встретило путника бельмом плохо вычиненного бычьего пузыря, натянутого на грубую рамку.

Казалось, что хижина необитаема: дубовые листья укрыли тропинку, ведущую к ручью, спрятали все следы. Но проницательный глаз путника подметил, что над отдушиной в накате, прикрытой от непогоды домиком из толстой коры, струится дрожащая лента теплого воздуха, а чуть поодаль, под кустами, стоит неглубокая деревянная чаша с остатками молока.

И, уже не сомневаясь в верность своих наблюдений, он решительно подошел к землянке и постучал концом дротика в дверь.

– Не заперто… – раздался изнутри глухой и надтреснутый голос.

Путник, глубоко вздохнув, потянул на себя дверь и вошел внутрь.

Землянка была просторна, обложена окоренными стволами; пол устилали козьи шкуры, а под потолком висели связки сушеных трав и кореньев. В дальнем углу стоял низенький столик из обожженной глины – жертвенник; на нем виднелись маленькие фигурки богов. Очаг у входа, сложенный из камня, уже потух и только иногда посверкивал крохотными угольками. Воздух в землянке был напоен ароматом трав и свежеоструганного дерева.

– Я приветствую тебя, Авезельмис, – путник смиренно поклонился хозяину хижины; тот сидел на некоем подобии лежанки, застеленной одеялом из шкурок барсука.

– Привет тебе, Афеней, – лицо Авезельмиса было бесстрастным и непроницаемым.

– Я присяду, – Афеней пододвинул поближе к очагу толстый чурбан и, расположившись на нем, прислонил ладони к теплым камням. – Благодать…

Авезельмис молчал. Он глядел в сторону, думая о чем-то своем. Печать глубоких страданий еще больше иссушила его лицо, проложила новые морщины, прибавила седин. И горбился он больше обычного, напоминая позой старого орла, который не в силах разорвать слабеющими когтями лежащую перед ним добычу.

Афеней быстро взглянул в его сторону и снова опустил глаза, не решаясь начать разговор. Ольвийский купец, конечно, и в мыслях не допускал, что он по своим человеческим качествам стоит ниже какого-то оборванца-отшельника, но чувство уважения и даже страха завладело его сердцем помимо воли – за короткий срок Авезельмис сумел доказать и ему, и Одинокому Волку, что он не так прост и беззащитен, как могло показаться с первого взгляда. Поэтому Афеней, сидя у очага, мучительно пытался найти нужные слова, чтобы разговорить Авезельмиса и склонить его на свою сторону в том деле, какое привело купца в эти дебри.

Подручные Одинокого Волка разыскали новое пристанище Авезельмиса не без труда. Но, раз проученные, наотрез отказались сопровождать Афенея к жилищу отшельника. Пришлось ему самому рыскать по чащобам, пока не изучил все подходы к ложбине досконально. Впрочем, теперь.