Николай Панов - Боцман с «Тумана»

Настороженность исчезла с лица офицера. С нежданной силой он сжал мою ладонь длинными пальцами.

Капитан Людов, — сказал он. — А вот мои разведчики — орлы, альбатросы полярных морей. Возвращаемся с операции.

Вы капитан Людов?! — воскликнул я.

Его впалые, морщинистые щеки слегка порозовели. Застенчивым движением он поправил очки.

Тот человек, с которым я неоднократно пытался встретиться в базе, оказывался моим соседом и спутником на много часов пути.

— Значит, вы помните старшего лейтенанта Медведева? — спросил задумчиво Людов, когда несколько времени спустя мы вышли из кубрика и присели на палубе, укрывшись от острого ветра на корме, позади рулевой рубки.

Наступал тусклый, зеленовато-серый полярный рассвет. Бот уже отвалил от пирса и, мерно раскачиваясь, стуча изношенным мотором, шел по спокойному Мотовскому заливу.

Он шел вдоль нашего берега, сливаясь камуфлированными черно-белыми бортами с его однообразным бурым гранитом. Сизая линия занятых фашистами сопок, еще подернутых туманом, проплывала далеко от нас. Много времени предстояло идти от полуострова Среднего до главной базы Северного флота…

Помнил ли я старшего лейтенанта Медведева?

Конечно, все на флоте знали историю его героического катера. Знали об отчаянной храбрости старшего лейтенанта, о его любви к морю, о странном для морского офицера стремлении в сопки — на сухопутный фронт.

Однажды я видел Медведева в офицерском клубе, совсем вблизи. Он сидел за соседним столиком в ресторане. В танцевальном зале играл оркестр, весело переговаривались моряки, вернувшиеся с боевых заданий. А он сидел неподвижно, прямой и высокий, опустив на широкую ладонь скуластое лицо с тяжелым лбом, нависшим над глубоко сидящими глазами.

Казалось, он даже не сознает, где находится в эту минуту. Он задумался горько и глубоко. Лишь когда его окликнули с соседнего столика, он отвел руку от лица. Тускло блеснули две потертые золотые нашивки на рукаве кителя.

Тогда он еще плавал на катере, но уже получил известие о жене… Отвечая на оклик, он улыбнулся широкой, доброй, какой-то детской улыбкой…

И вот передо мной лежит фантастическая история старшего лейтенанта и его маленького отряда, записанная мной на борту мотобота со слов капитана Людова и Сергея Агеева — знаменитого северного следопыта.

Много позже я познакомился с документами, захваченными в немецкой разведке, беседовал с самим Медведевым (к тому времени он стал уже капитаном второго ранга), Но сейчас для читателя особый интерес имеет даже не история Медведева, а самый подвиг горстки самоотверженных моряков, который был словно увенчан удивительной вспышкой в сопках.

К моему счастью, на всем протяжении пути капитан Людов был в том нервном, обычно совсем несвойственном ему возбуждении, о котором я упомянул раньше.

Капитан не спал третью ночь. Командир мотобота предоставил ему свою койку, но Людов предпочел сидеть на верхней палубе, зябко кутаясь в шинель. Сперва он говорил сам, а потом наблюдал, как я записываю рассказ Агеева.

Иногда рослый неторопливый Агеев останавливался и задумчиво притрагивался к марлевой повязке на курчавой голове. Я понимал: он дошел до момента, казавшегося ему секретным… Он вскидывал на Людова свои живые глаза, и тот или чуть заметно кивал, или еще незаметнее поводил очками. В последнем случае Агеев довольно безболезненно опускал запрещенную часть рассказа. Но капитан чаще кивал, чем делал отрицательный жест.

Записывайте подробнее, потом не пожалеете, — сказал он, увидев, что я перестал писать и стал разминать натруженные пальцы. — Вы помните, Стендаль, говоря о «Красном и черном», писал: «Читателя удивит одно обстоятельство — роман этот совсем не роман». То же самое могу сказать и я. Если вы опубликуете свои заметки, никто не поверит, что все рассказанное взято прямо из жизни.

Да, вы правы! — сказал я, укладывая в полевую сумку последний заполненный блокнот. — Действительно, это готовый роман приключений. В сущности, вы могли бы опубликовать эту вещь сами.

Капитан Людов задумчиво достал из кармана прозрачный портсигар — из тех, на производство которых наши моряки пускали обломки сбитых вражеских самолетов. В портсигаре были не папиросы, а аккуратно уложенные кусочки пиленого сахара. Он предложил кусок мне, другой небрежно отправил в рот. Сахар захрустел на его крепких зубах.

— Дорогой товарищ, я пережил десяток таких романов. Но, знаете ли, кто-то из писателей сказал: «Пережить роман — это еще не значит уметь его написать». Уже тогда я стал замечать пристрастие Людова к литературным цитатам. И он очень обижался, когда собеседник возражал, что у названного автора нет цитируемой фразы. Во всяком случае, отмечу одно: капитан был начитан глубоко и всесторонне, и не только в области художественной литературы.

Смотря для кого! — возразил я с некоторым жаром на его последнюю цитату. — Для некоторых написать роман легче, чем пережить хотя бы сотую его долю.

Я имею в виду хорошие романы, — серьезно сказал Людов. — Так вот: на настоящий роман у меня нет ни времени, ни способностей, а для плохого не стоит стараться. Стараться-то придется все равно. Кажется, Анатоль Франс шутил над распространенным заблуждением, что написать плохой роман легче, чем хороший. «Нет, — говорит он, — и тот и другой написать одинаково трудно: оба требуют одинаковой затраты бумаги и сил…» Но… — он взглянул на меня с легкой улыбкой, — здесь у вас риск минимальный. Материал говорит сам за себя.

Да, пересмотрев недавно свои записи, я не могу не согласиться с капитаном. Материал говорит сам за себя!

И первое, что встает в моем воображении и просится на бумагу, — это поход катера старшего лейтенанта Медведева у берегов Северной Норвегии, поиски вражеских кораблей осенней полярной ночью: первое звено в цепи дальнейших необычайных событий.

— Лучше смотреть, Фролов! А то как бы тебе чайка на голову не села! — крикнул Медведев сквозь ветер и опустил мегафон на влажную фанеру рубки.

Сигнальщик Фролов чуть было не выронил от удивленья бинокль. Командир шутит в конце неудачного похода, когда катер уже возвращается в базу, а торпеды по-прежнему спокойно лежат на борту. Удивительно, невероятно!

Он покосился на командира. Старший лейтенант Медведев стоял в боевой рубке, как обычно, слегка сгорбившись, надвинув фуражку с эмблемой, потускневшей от водяной пыли, на прямые суровые брови. Сигнальщику показалось, что и лицо командира, похудевшее от бессонницы, выражает скрытую радость. Радость в конце неудачного похода!..

Высокая мутная волна ударила в борт, длинными брызгами обдала линзы бинокля и щеки. Фролов протер линзы, снова тщательно повел биноклем по морю и небу.