Мор Йокаи - Жёлтая роза

― Два? Два дня? Ну, это даже много.

― Я не знаю.

― Зато я знаю. Будет у него ещё не мало дней для отдыха.

― Ну, я спешу; когда пастух подымется, его Белолобый должен быть дома. А то, если гуртовщик ругает пастуха, тот вымещает свою злость на мне. Ну, да ладно, и я стану когда-нибудь пастухом, и у меня будет подпасок, которому я стану давать подзатыльники! Благослови вас бог, дядя Шандор.

― Уже благословил.

Парнишка вскочил на Белолобого, схватился за недоуздок и голыми пятками начал бить в бока лошади. Но Белолобому не хотелось уходить отсюда, он упирался, вертелся, всё норовя вернуться к табуну, пока, наконец, табунщик, сжалившись над мальчишкой, не достал свой плетёный кнут и как следует не стегнул лошадь по ногам, да ещё вдогонку щёлкнул. Жеребец, прижав голову к груди, стрелою помчался напрямик в широкую степь, а мальчик изо всех сил ухватился за его гриву.

Теперь табунщик уже знал, что ему нужно делать.

― Передай Ферко Лаца, что ему кланяется Шандор Дечи! ― крикнул он вслед удаляющемуся пареньку, но неизвестно, слышал ли тот эти слова.

На следующий день табунщик пришёл в загон и обратился к старшему:

― У меня к вам просьба, крёстный. Отпустите меня после обеда на полдня. К вечеру я вернусь.

― Отпущу, сынок, но только смотри не заглядывай в хортобадьскую корчму.

― Клянусь честью, ноги моей не будет в хортобадьской корчме.

― Ну тогда я спокоен, ты своё слово сдержишь.

Но табунщик умолчал о конце поговорки: «Если только не внесут меня на простыне».

Стоял ― душный, жаркий день, когда он отправился в путь. Небо казалось грязновато-серым, и мираж в пропитанном влагой воздухе был причудливее, чем обычно. Маленькие птички попрятались в траве, в небе не слышалось их пения. Люто кусались слепни и другие насекомые. Поэтому конь шёл очень медленно, то и дело отбиваясь задними ногами и головой от кровожадных извергов. Но он всё же не сбился с дороги, несмотря на то, что табунщик опустил поводья. Шандор и сам чувствовал, что приближается гроза.

Неожиданно они оказались перед хортобадьским мостом, этим монументальным памятником подлинно скифского зодчества.

― Ого! ― вздрогнув, воскликнул табунщик. ― По нему мы не поедем, милый мой конь. Ты помнишь, я поклялся звёздным небом, что больше не ступлю на хортобадьский мост.

Не переходить Хортобади вброд ― такой клятвы табунщик не давал.

Шандор отъехал вниз по течению, за мельницу, выбрал место помельче и переправился вброд на другой берег. Впрочем, коню всё-таки пришлось проплыть немного, и Шандор промок, но не беда, ― палящее солнце ещё успеет высушить его штаны, обшитые бахромой. Он поехал по направлению к хортобадьской корчме. Здесь конь пошёл быстрее, оглашая окрестности весёлым ржанием.

В ответ со двора послышалось такое же весёлое ржание; там уже стоял привязанный к акации его белолобый приятель.

Двор хортобадьской корчмы собственно и двором-то нельзя было назвать. Скорее это был большой, поросший ромашками пустырь без всякой ограды, на котором стоял дом, конюшня и хлев. Под открытым небом недалеко от корчмы находился стол с двумя длинными скамейками, где под сенью деревьев гости обычно попивали вино. Табунщик соскочил с коня и привязал его за недоуздок к другой акации, не к той, где уже был привязан Белолобый.

В тени палисадника стояли два длинноухих, задумчивых осла, которые время от времени протягивали свои морды к свисавшим веткам, но не доставали их. Владельцы ослов восседали за столом под акацией. Несмотря на страшную жару, на них были вывернутые кожухи, такие кожухи лучше предохраняют от солнца. Парни пили дешёвое кислое вино из зелёной сулеи и напевали какую-то нескончаемую пастушью песню с монотонной и скучной мелодией. Оба они были чабанами, и коней им заменяли ослы.

Шандор Дечи уселся на краю скамейки, положил свою дубинку на стол и стал смотреть, как на горизонте нагромождаются пышные облака и земля вдали становится тёмно-синей. В одном месте виднелся жёлтый столб ― смерч. А чабаны продолжали петь:

Табунщику надоели эти громкие песни, и он недовольно проворчал:

― Пора уж, Пишта, кончать эти нескончаемые песнопения да садиться на своего осла и скакать вслед за стадом, а то шуба намокнет.

― Э-э-э, что-то Шандор Дечи сегодня не в духе.

― Смотри, чтоб я как-нибудь не выпустил из тебя дух, если ты будешь здесь препираться со мной! ― сказал табунщик, засучивая рукава до локтей. Сейчас он готов был дать взбучку каждому, кто попадётся ему под руку.

Оба чабана зашушукались. Им хорошо знаком степной обычай: если за стол сядет табунщик, то только с его разрешения чабан может примоститься рядом; если же ему говорят «уходи прочь», то нужно немедленно убираться.

Один из чабанов постучал бутылкой по столу:

― Получите с нас! Гроза надвигается!

На стук из корчмы вышла молодая корчмарка.

Она сделала вид, будто сразу не заметила табунщика, и стала заниматься чабанами. Подсчитала, сколько следует с них за вино, с красненькой дала сдачи медяками и, когда гости поднялись, вытерла залитый вином стол.

Чабаны вскочили на своих ослов и, очутившись, наконец, в полной безопасности, снова загорланили свою песню:

Когда чабаны скрылись из виду, девушка обратилась к табунщику:

― Что ж ты, голубок мой дорогой, даже не поздороваешься?

― Моё имя Шандор Дечи, ― хмуро буркнул табунщик.

― Очень приятно, ваша светлость. Виновата и прошу простить, если я вас обидела. Не угодно ли пожаловать в корчму?

― Спасибо. Мне и здесь хорошо.

― Там бы вы нашли достойную вашего чина компанию.

― Знаю. Вижу по лошади. Он сам выйдет ко мне.

― Что прикажете? Вина? Красного? Белого?

― Я не пью вина. Подайте мне пива в бутылке.

Пивом в запечатанной бутылке отравить невозможно: оно выльется, если вытащить пробку. Девушка поняла намёк, но не подала виду, как ей горько. Вскоре она возвратилась с бутылкой пива и поставила её перед парнем.

Табунщик надменно бросил ей:

― Что, я портновский подмастерье, что ли? Почему мне подают одну бутылку?

― Ну хорошо, хорошо! Только не сердитесь, ваша милость. Я мигом принесу ещё.

Немного погодя она принесла целых шесть бутылок.