Николай Далекий - Не открывая лица

— Ну, подробности вы сами в листовке прочтете, — голос паренька снова звучал строго и деловито. — Теперь, тетя, поговорим о главном. Нужно, чтобы листовки пошли по рукам и подымали людей на борьбу. Призыв такой — ни одного грамма хлеба гитлеровцам, ни одной теплой вещи им не давать. Пусть сгниет в яме., пусть пропадет, но чтобы им в руки не попадало.

— А кто эти листовки людям раздаст?

— Вам нужно это сделать. Боитесь?

— Нет.

— Это хорошо… Но все надо делать умеючи. Даром не рискуйте, подозрения на себя не навлекайте. Работа должна быть чистой, аккуратной. Листовки принесите и спрячьте в снегу у хаты. В снегу! В хату или сарай не несите. Берите по одной, подбрасывайте их днем. Зайдете, например, в хату к надежному человеку, узнаете, что, кроме вас, в этот день туда чужие люди заходили, — незаметно суньте куда-нибудь листовку, чтобы ее не сразу, а на второй-третий день нашли. Это самый простой и верный способ. Листовку держите в верхнем кармане пальто. В случае обыска скажете: “Не знаю, что это такое, первый раз вижу, может, подбросил кто”. Последнюю листовку приклейте на столб — чтоб и гитлеровцам и полицаям в голову стукнуло… Только столб выбирайте подальше от вашей хаты и своих следов не оставляйте. Поняли, как надо действовать?

— Поняла. Я таких людей найду, что если и догадается кто-нибудь, то не скажет.

— Э, нет! Надо, чтобы не догадались.

— Сделаю.

— Это не все, тетя. Нужно придумать такой знак, по которому было бы известно, есть у вас в хате чужой человек или нет.

Мария подумала и сказала:

— Можно будет к крючку у колодезного журавля тряпочку привязывать.

— Не годится. А если к вам ночью полицаи зайдут, засаду устроят. Они вас из хаты не выпустят. И тряпочка… Заметно.

— Я болт у ставни не буду сильно закручивать. У той, в которую ты постучал. Потрогаешь — свободно, значит, никого нет, можно стучать.

— Это немного лучше, но тоже не годится. Начнешь дергать — услышат и накроют. А проволочку в ту дырку, куда болт заходит, нельзя просунуть? Так, чтобы кончик наружу выходил?

— Можно.

— Вот на проволочке и остановимся. Нет никого — вставляйте, кто-нибудь появился — выдергивайте. Договорились?

— Да.

Подросток положил ложку на стол.

— Куда же ты? А ночевать не будешь?

— Нельзя, тетя. И себя и вас могу погубить.

— Может, посидишь еще? Как он там… наш отец? Может, письмо принес?

— Писем мы не носим… Дядя Федя просил передать, что он жив, здоров и надеется откопать то, что закопал у старой груши. — Паренек помолчал, поправил на плечах лямки мешка и спросил, как бы проверяя, то, что ему было уже известно. — Окно, в которое я стучался, выходит на юг?

— Ага! Как раз в обед солнце прямо светит, — ответила хозяйка. — Где у тебя карман? Вот тут хлеб и сала немножко. Возьми на дорогу.

— А может, обижу? — сказал паренек растроганно. — Теперь сало…

— Бери, бери. Есть у меня, припрятано… Как звать тебя? Так ведь и не знаю…

— Меня звать… Ну, в общем, если придет еще кто-нибудь от дяди Феди и будет спрашивать, скажете: был Сынок. Остальным — ни звука. Даже детям. Никого не было, никого не видели. А теперь оденьтесь и проводите.

Мария торопливо обула сапоги и набросила на плечи пальто. Они вышли в сенцы. Подросток нашел руку женщины и сжал ее у запястья. Мария поняла — нужно постоять, прислушаться.

Только ветер шумел на дворе.

— Выйдите, — зашептал подросток. — На крыльце не останавливайтесь. Пройдите по двору, как будто хозяйство проверяете, и возвращайтесь.

Он нащупал засов на двери и отодвинул его. Мария обошла хату, проверила замок на сарае и вернулась в сенцы.

— Ничего не видно и не слышно, — зашептала она, отряхивая с себя снег. — Мороз, метет сильно.

— Это хорошо — следов не будет видно. Сейчас же закрывайте дверь. Что бы ни случилось, помните: к вам никто не заходил, вы никого не видели.

Подросток замер на несколько мгновений, затем быстро приоткрыл дверь и бесшумно выскользнул из сеней на двор. Мария увидела, что правую руку он держит за пазухой.

— В добрый час. Счастливого пути, — успела шепнуть она и задвинула засов.

Секунда, вторая — и легкий скрип шагов за дверью растворился в шуме ветра.

— Понятно, господин майор! Будет исполнено. До свидания, господин майор!

Обер-лейтенант Густав Шварц, молодой, стройный, щеголеватый офицер в меховом жилете поверх мундира, щелкнул каблуками и, отвесив легкий поклон, опустил на рычажки телефонную трубку Несколько секунд он стоял неподвижно, устремив взгляд на коробку телефона, установленного на письменном столе, затем приподнялся на носки и. расправляя плечи, медленно, с удовольствием потянулся. В его светлосерых, холодных глазах играла довольная, эгоистическая улыбка преуспевающего, знающего себе цену человека.

— Дежурный!!

В дверях из темного коридора появился молодцеватый ефрейтор.

— Начальника полиции ко мне. Немедленно!

Дежурный повторил приказание и исчез. Шварц подошел к висевшей у стола на стене голубой занавесочке и потянул за шнурок. Открылась мелкомасштабная карта. Опершись о стул коленом, обер-лейтенант скрестил по-наполеоновски руки на груди, прищурил глаза и начал сосредоточенно рассматривать пометки, нанесенные цветными карандашами на карту.

В верхней части карты преобладала зеленая окраска. В самом верху у среза она сливалась в сплошное зеленое море с маленькими островками, заливами, бухточками — на севере были густые леса. Их пересекала наискось линия железной дороги, но над ней нависали из глуби лесов несколько красных стрел. Это означало, что дорога находилась под активным воздействием советских партизан. Ниже дороги леса сильно редели, и только в одном месте снова выступало большое зеленое пятно, напоминавшее своими очертаниями дубовый листок. Этот лес назывался Черным лесом. В центре листка был нарисован красный кружок, перечеркнутый крест-накрест двумя короткими жирными черными линиями.

Южнее, почти параллельно нижнему срезу карты, тянулась еще одна линия железной дороги. Она как бы проводила границу между лесостепью и степью, так как ниже ее зеленые пятнышки встречались редко и были не больше горошинки.

Участок этой нижней, очень важной для гитлеровцев дороги и охранял обер-лейтенант Шварц со своей ротой, специально выделенной для несения патрульной службы. Ему помогал начальник кустовой полиции Сокуренко, однако полицаев было мало и далеко не все они внушали доверие.

За четыре месяца пребывания в селе Ракитном Шварц изучил висевшую перед ним карту на зубок. Более того, даже не глядя на свои многочисленные, только ему понятные пометки — точки, черточки, птички, вопросительные и восклицательные знаки, сделанные цветным карандашом, он мог сказать, где и когда были обстреляны, взорваны, пошли под откос эшелоны, где были обнаружены заложенные мины или разобраны рельсы, в каком месте произошли крупные и мелкие стычки с партизанами.