Алексей Сережкин - Ученик

Мысль о том, что можно и нужно убежать проскользнула в его сознании, но улетучилась, ноги налились свинцом, в желудок упал какой-то ком и он мысленно выругался. Мир вокруг поменял свои очертания, и в висках застучали маленькие молоточки. Он медленно обернулся.

Их было трое. Он никогда не видел их до этого. Они сидели в беседке, которая настолько густо заросла листвой, что их практически не было видно со стороны. Но сейчас они были совсем рядом и выглядели так, что липкий страх против его воли фактически парализовал его. Он не знал, что именно написано на его лице, но видимо, выглядел он забавно, потому что все трое засмеялись.

Один из них встал и лениво подошел к нему. Он был на голову выше, в правой руке у него была зажата сигарета, а в левой он держал велосипедную цепь, которой похлопывал себя по ноге.

— Кого знаешь? — последовал стандартный вопрос. Этот вопрос всегда был частью ритуала и ему доводилось слышать этот вопрос множество раз. Он подозревал, что если он хоть однажды перечислит все известные ему дворовые клички школьных хулиганов, а также их друзей, ушедших после окончания 8-го класса в ПТУ и техникумы, его может быть и не тронут. Но он боялся. Он не знал, как нужно отвечать и подозревал, что если кто-то из названных им персонажей узнает о такого рода ссылках, то последствия могут оказаться еще хуже.

Поэтому он молчал, тоскливо поглядывая в сторону дома, и коря себя за то, что не переложил драгоценный рубль из потного кулака в носок. Может быть, в сандалете его бы не нашли?

Велосипедная цепь в руках подошедшего к нему приковала его внимание. Она свивалась в отблескивающие на солнце, проникавшем в тенистую часть сада, кольца и плавно и методично с нежным перезвоном ударялась о ногу ожидавшего его ответа лидера остановившей его троицы.

— Что молчишь? — загоготал парень, которого поддержали двое его приятелей.

Он молчал. Он не знал, что говорить и боялся посмотреть в глаза вопрошавшему. Как загипнотизированный он уставился на велосипедную цепь, и ее ленивые скручивания и раскручивания свидетельствовали о заключавшихся в этих звеньях скрытой силе. На кисти, небрежно державшей цепь, в углублении между большим и указательным пальцем была стандартная наколка — изображение цифры пять на игральной кости — квадрат из четырех точек и пятая в центре. Он не знал, что изображает этот символ, но слышал о том, что его накалывают те, кто были в детских колониях. И в его классе многие рисовали эти точки с помощью шариковой ручки.

Сейчас, когда он уставился на них, ему хотелось стать маленьким и незаметным, к горлу подступил комок, но он знал, что стоит сейчас заплакать, и будет только хуже, поэтому он стоял и молчал, отгоняя мысли о бабушке, ожидающей хлеб, о таком надежном доме, о любимых книгах. Все написанное в них ничего не значило здесь и сейчас.

И эти мысли только делали все намного хуже, потому что ему было сложней и сложней сопротивляться искушению разреветься и униженно просить отпустить его.

— Деньги давай, — последовало неизбежное и неотвратимое продолжение, и он понял, что полная коллекция олимпийских рублей у него просуществовала недолго.

Он опять представил, как он раскладывает все шесть кругляшей рядом на ковре, подумал о том, как это было бы здорово и интересно — рассматривать их все вместе, и, под влиянием какого-то необъяснимого момента, преследуемый пульсирующим стуком в ушах, вдруг поднял голову и посмотрел парню с цепью прямо в глаза.

— Не дам.

Ему показалось, что он произнес это громко и отчетливо, со стороны наверное, это звучало лепетом ребенка, выронившего изо рта соску, но он не услышал своих слов. Почему-то он подумал, что вообще ничего не сказал, но по реакции двух остальных, удивленно привставших со скамейки, и первого — с цепью — растянувшего губы в тупой улыбке, он понял, что все-таки произнес эти слова. Произнес вслух и произнес громко.

— Оборзел, сука? — услышал он и практически сразу ощутил резкую боль в ноге, по которой пришелся удар цепью и, перестав от боли соображать, сжал рубль в кулаке так, что почувствовал, как его грани больно врезались в ладонь, и ударил со всей силы в пляшущее перед глазами размытое пятно — ненавистное лицо носителя цепи. Он даже не понял, попал он или не попал.

Это было уже неважно, потому что в следующее мгновение мир у него в голове раскололся от такой боли, которую он никогда раньше не ощущал. Даже тогда, когда он свалился во втором классе с забора и сломал руку, боль была менее сильной. Окружающий мир закрутился у него перед глазами, и когда мельтешение прекратилось, он обнаружил себя сидящим на корточках, рот был наполнен чем-то соленым и ему показалось, что он задыхается. Дышать было нечем, он закашлялся — и сплюнул кровью. Язык ощутил что-то острое во рту и он понял, что ему сломали зуб. Он сплюнул еще раз — и увидел мелькнувший в красноте белый кусочек. Мир вдруг сузился до размеров этого белого обломка, он забыл обо всем — о рубле, которого уже не ощущал в своей руке, об окружающих его подонках, — осталась только одна мысль о том, что надо забрать этот белый кусочек и сохранить. Он протянул вперед руку и почему-то удивился тому, что костяшки были разбиты и кровоточили, и попытался подобрать кусочек зуба. С первой попытки у него не получилось, в ушах по-прежнему стучала кровь, а второй попытки ему не дали. Подсознанием он подумал о том, что наверное его ударили ногой в живот, но сил поднять голову и посмотреть у него не было, он почему-то знал, что если он сейчас отведет глаза от белого пятнышка, то потеряет его из виду и никогда больше не увидит, не найдет, и боролся с искушением закрыть глаза и свалиться на землю.

А потом что-то произошло.

Сначала он не понял, что именно изменилось. Какие — то звуки прошелестели на грани его сознания, что — то хрустнуло, прошуршало, как будто яблоко упало с веток на землю. «Откуда тут яблоки», — мелькнула мысль, и он попытался опять подобрать белое пятнышко с земли. Но его уже не было перед глазами, на зеленой траве остались только какие-то красные сгустки и пятна, и он встряхнул головой. И вдруг он ощутил, как его кто-то потрепал по плечу. Он с трудом поднял голову, сразу отозвавшуюся тупой болью и увидел незнакомое лицо. Перед ним на корточках сидел какой-то пацан, по виду ровесник или даже на год младше него, довольно тощей комплекции. Увидев, что он поднял голову, пацан улыбнулся и почему-то эта улыбка успокоила его.

— Ты кто? — машинально спросил он, чувствуя, что все его тело болит и язык с трудом ворочается во рту.

Пацан улыбнулся, лицо его было покрыто веснушками, и он впервые обратил внимание на его немного раскосые глаза.