Ольга Шалацкая - Хороший человек

— Я пришел было получить должок, ну да подожду пока, что скажет вам господин Камышинский. Авось он вас устроит. Хороший человек!

Робкими шагами на другое утро подвигался Масленников к дому, где квартировал Камышинский. Было еще очень рано, прохожие на улице встречались ему редко. Во дворе тоже никто ему не попадался; он долгое время блуждал от одной квартиры к другой, выжидая, не пройдет ли дворник, чтобы обратиться к нему за справками. Наконец, он сам как-то случайно отыскал квартиру Камышинского, прочитав на дощечке его фамилию, и остановился у входных дверей на лестницу, поднимавшуюся во второй этаж. Звонить так рано Масленников не счел удобным. От нечего делать, он разглядывал многочисленные постройки во дворе, ютившиеся, как казалось, одна на другой; потом перевел свои взоры на лестницу. Около ступеней и на площадке стояло несколько пустых бутылок с заграничными марками, очевидно, забытых прислугой, и Масленников еще поразился дороговизной выпитого вина.

Поблизости не находилось скамьи или диванчика и сесть не представлялось возможности.

Прождав с полчаса и чувствуя, что у него уже сомлели ноги, Василий Петрович увидал, что к лестнице подошел

еще какой-то молодой человек в более приличном платье, нежели он и прямо обратился к нему с вопросом:

— Встал он? звонили вы?

— Нет, боюсь обеспокоить, — отвечал Масленников.

— Экое свинство, не на чем сесть, — пробормотал посетитель.

Тихими, вкрадчивыми шагами приблизился еще человек средних лет, с окладистой бородой, в несколько помятой шляпе и платье, хорошо знакомом со щеткой.

— Не вставал еще? — осведомился вновь прибывший.

— Спит. Возмутительно то, что у него даже приемной нет, — приходится ждать на лестнице, отозвался молодой человек.

Вошла горничная в чересчур ярком цветном туалете, с круглым румяным лицом, вздернутым носом и дерзки-нахальным взглядом.

— Барин сказали, — сейчас им некогда, а чтобы через чае пришли, — объявила она и перед самым носом посетителей хлопнула дверьми.

— Вот узоры! Не идти же шататься по городу. Я здесь обожду, — пробормотал молодой человек, очевидно, самый строптивый из всех просителей. Отыскав во дворе пень, он присел на нем и закурил папиросу.

Господин пожилых лет тоже отретировался в сторону. Только один Масленников остался на прежнем месте.

Обе оконные дверцы распахнулись с шумом, в них показалась седая голова старика, покашливавшего как бы от застарелого бронхита, и затем раздались слова:

— Подай мне чаю, Таня, и ступай на базар: купишь дичи для жаркого, а на третье блюдо торт в кондитерской. Домашнего пирожного не умеете делать… Что ни дай вам, все — испортите! Давешний пудинг никуда не годен, только вино пропало, — брюзжал старик.

— Ваша воля, барыня выпила целую бутылку; я не виновата. Поступая к вам, я, кажется, заявляла, что сладких блюд не умею готовить, — звонким голосом отозвалась служанка.

— Барыня, барыня, — заворчал Камышинский: — обе вы хороши!

— Если недовольны, можете рассчитать меня, — бойко ответила та.

— Ну, будет!.. сердитая какая: ей скажешь одно слово, а она десять, — миролюбиво уже заметил старик, сопровождая, вероятно, эти слова каким-либо жестом с своей стороны, так как горничная громко взвизгнула, засмеялась, с шумом распахнула двери и выскочила на площадку лестницы, держа в левой руке корзину, а в правой портмоне.

— Старый греховодник! — произнесла она и с самодовольной улыбкой в лице, окинув уничижающим взглядом Масленникова и прочих просителей, промчалась мимо.

Из окна послышался кашель, потом дверцы захлопнулись.

Просители продолжали сидеть в тоскливом ожидании.

Наконец, на площадку лестницы вышел плотный, дородный старичок довольно высокого роста. В фигуре его, несмотря на преклонные годы, сказывалась молодцеватость военной выправки. Широкое с округлыми щеками лицо обрамляла седая, подстриженная бородка. Узко прорезанные глаза глядели сонно, апатично, словно были задернуты дымкой. Он держал их потупленными и лишь изредка взглядывал искоса, недружелюбно. Во взоре старика положительно отсутствовала ясность и лучистость, а, напротив, проглядывала темная муть болота и через это зеркало души сказывалась вся плоскодонность мелкой алчной натуры.

Василию Петровичу, при взгляде на Камышинского, вспомнились почему-то сказки старой бабушки, так пугавшие его в детстве, о страшном волке в овечьей шкурке; невольный холод пронизал спину молодого человека.

— Липинский, идите сюда, — поманил старик рукой молодого человека, устроившего себе импровизированное сиденье на пне.

Тот, в два три прыжка, очутился на лестнице, после чего вошел в комнату вместе с Камышинским.

— Чего же нам тут стоять? Взойдемте наверх, — сказал пожилой господин Масленникову, отступившему в глубь двора.

Скрадывая шаги, они поднялись выше по ступеням лестницы. Дверь в комнату осталась полуотворенной и весь разговор долетал к ним. Пожилой господин приник к двери и весь обратился в слух; даже уши его побагровели и вздрогнули, как у боевого коня.

Василий Петрович стоял поодаль, но тем не менее и к нему кое-что доносилось.

— Чудак вы, Липинский, — гнусавил Камышинский: — хотите задаром получить такой куш.

— Как же, Зосима Вениаминович, — даром? Ведь дело само не делается; ему нужны работники, вы за меня служить не будете, — возразил молодой человек.

— Да я этого знать не хочу: заплатите мне и я вас устрою, — нетерпеливо перебил хозяин,

— У меня теперь ничего нет; вчера последнюю визитку продал татарину, — отвечал гость. — Извольте, я выплачу вам из жалованья.

— Обещание — не есть расточительность, — отозвался Камышинский. — Выдайте мне обязательство, как гарантию своих слов.

— Я готов!.. Говорите, сколько?

— Пишите, будто состоите мне должным тысячу рублей, разновременно перебранных. Составьте два векселька и оформите их, как следует, у нотариуса.

На некоторое время воцарилось молчание.

— Зосима Вениаминович! помилосердствуйте!.. Откуда же мне взять такие деньги?! — воскликнул очевидно огорошенный собеседник. — Да и за что же? Ведь вы, повторяю, за меня не станете работать, я сам должен расходовать свои силы, — взмолился тот и в голосе его уже не сказывалось строптивости, а скорее приниженные нотки просителя.

— Ну, как угодно: местами в 1,200 рублей не швыряют. Между людьми должна быть круговая порука: я вам помогаю, вы мне. Правило у меня такого рода: когда я предоставляю кому-либо место, то взимаю за это годовой оклад жалованья в рассрочку на два, или даже на три года, смотря по сумме и обоюдному соглашению. Вам я еще делаю скидку в 200 целковых. Будете ежемесячно уплачивать мне по пятидесяти рублей. Если же вздумаете тянуть платеж, подам ко взысканию, а в случае чего — знайте — сумею скопнуть вас с места, как бы вы там прочно ни уселись. Око за око, зуб за зуб. Конечно, лучше по мировой. Решайте! Долго разговаривать мне с вами некогда. Не вы — другой найдется; охотников много. Там еще ждут просители, да и письмами я кругом завален: все с просьбами походатайствовать о месте. Вот, не угодно ли, письмо одного студента. — И, не дожидаясь ответа, Камышинский начал читать выдержки из письма: «Глубокоуважаемый Зосима Вениаминович! Имею честь покорнейше просить, будьте отцом родным, устройте где-нибудь. Окончил курс наук с отличием, имею старушку-мать, которой желал бы помогать по мере сил…»