Руслан Белов - Смерть за хребтом

Но я вырывался... И здесь я очутился в беге... Как же я здесь очутился?

Я убежал от Веры”.

Все началось как в сказке. Милая, отзывчивая, слабая. В первый ее рабочий день в нашем институте, мы шутки ради сговорились с Сашкой Свитневым и налили себе в обед по стакану “спирта” (воду в бутылке из-под популярного тогда “Рояля”), крякнули, выпили. Вера озадачилась, но виду не подала. Мы продолжили – стали чай заваривать, но заварки будто бы не оказалось, и я спросил Свитнева:

– Ну что, как всегда?

– Давай! – решительно махнул он рукой.

И я, набрав в цветочных горшках нифелей[5], стряхнул их в фарфоровый чайник, залил кипятком. Вера оцепенела и от чая отказалась. По глазам ее было видно, что она соображает, можно ли подавать заявление на увольнение в день приема на работу...

Да, веселая у нас была компания! Не теряли вкуса к жизни, хоть и получали почти ничего. Смех, переходивший в рыдание, раздавался из нашей комнаты ежечасно...

Через некоторое время, после определенного периода взаимных колебаний (я на двадцать лет старше), мы оказались у Веры на даче. Войдя в дом, я, чтобы преодолеть смущение, бросился к духовке готовить заранее замышленный ужин – нашпигованные сыром индюшьи ноги. До сих пор помню ее обиженное: “Я думала, ты на меня набросишься, а ты за ноги взялся...”

Через год мы родили хорошенькую девочку. Потом наша “лодка разбилась об быт”... Не смог я жить размеренной жизнью, жизнью, в которой точно знаешь, что будет в следующий понедельник, следующий январь, следующий год...

Не смог, и очутился в Иране. Устроился в частный геологический институт в качестве эксперта по дешифрированию космических снимков... 1500 баксов в месяц – разве мог я, генетический совок, мечтать об этом?

Страна оказалась интересной. Меня предупреждали, что она не только интересна, но и своеобразна до некоторой дикости: сухой закон, мол, облавы на улицах и женщин российских избили где-то за купание без паранджи.

Короче – кондовый фундаментализм. И первые его проявления не заставили себя ждать – в аэропорту на самом видном месте я увидел плакат, показывающий иностранкам, что декольтировать можно только нос, и то не напудренный... А рядом с плакатом стоял настоящий улыбающийся необъятный российский поп с огромным крестом на брюхе...

Однако рядовые фундаменталисты оказались нормальными людьми, а с другими я и не встречался.

Хозяева фирмы предугадывали любое мое желание... Возили на мемориал Хомейни – он завещал себя на солдатском кладбище похоронить. Правда, его могила далеко от солдатских оказалась. А солдатское кладбище[6]... Ужасное зрелище... Десятки тысяч молодых лиц смотрят с могильных плит. Пацаны все безусые... Страшно.

Местные геологи – все толковые, несколько языков знают, учились в известных западных университетах. Трудолюбивые, внимательные. Ничего неприятного прямо не скажут. Молятся по шесть раз в день.

В общем, через три часа после приземления в Тегеране, начал я иранцам космические снимки дешифрировать.

Интересное это дело. Сверху из космоса Землю снимают в разных диапазонах излучения. Красном, зеленом, голубом, инфракрасном и многих других. Такие съемки нужны, так как на каждом из диапазонов породы, слагающие земную поверхность, видны по-разному. В одном диапазоне лучше выделяются базальтовые потоки, в другом – измененные граниты. А если, к примеру, парочку этих снимков сложить друг с другом и на третий разделить, то можно увидеть и кое-что совершенно невидимое на простом изображении. Например, неизвестный ранее гранитный шток или новую рудную зону месторождения.

Да, сложить, разделить, умножить. Звучит дико. Но проделываются эти действия с числовыми характеристиками элементов изображений, их еще пикселами называют.

Но в результате чаще всего получается фиг с маслом. Потому что все месторождения с рудными телами, обнажающимися на поверхности, здесь, да и во многих других местах, еще десятки или сотни лет назад открыли с помощью ног, или научно выражаясь, методом исхаживания. Или шлиховым методом[7]. А слепые рудные тела, то есть те, которые на глубине прячутся, так просто не откроешь...

Есть, правда, один метод. Его-то я и использовал. Месторождения обычно образуются в зонах повышенной проницаемости земной коры. В такую, образно выражаясь, трубу лезет из глубины всякая всячина – тепловые потоки, магмы, растворы. И поэтому этот участок обыкновенно вздувается изнутри как флюс, и на нем появляется особый радиально-концентрической рисунок трещин и разломов, который обычно называется очаговой структурой.

С течением геологического времени флюс этот не заживает, так как породы в нем обычно легче, чем в обрамлении и потому по закону всемирного тяготения всплывают, подновляя ранее образованные разломы. И поэтому очаговые структуры хорошо видны на космических снимках, и я собаку на них съел. Беда, что много таких структур, и полно среди них фантомных (то есть рожденных воображением), и основное время уходит не на выделение их на снимках, а на отбраковку.

И лишь после месяцев ежедневного сидения за компьютером, после того как снимки, схемы дешифрирования, разномасштабные геологические и топографические карты начнут вызывать у вас не исследовательский раж, а тошноту, и лишь после того, как вы сможете себя хоть как-то убедить (или обмануть) в том, что искомое сидит именно здесь, именно в этой структуре, и что из этой высохшей мухи можно попытаться сделать привлекательного розового слона, вы сможете, наконец, обесточить свою персоналку и поискать под столом подернувшийся ржавчиной молоток... Пришла пора ковыряться в земле.

Через месяц, когда откровенной тошноты не было и в помине, приехал напарник, Удавкин Сергей Егорович. Он работал в Иране, еще в советские времена. Ему далеко за шестьдесят. Классный геолог, сухой и немногословный. “Человек в футляре” – подумал я и жестоко ошибся. Это был футляр без человека.

– Сергей Егорович, вы, наверное, за всю жизнь не сделали шага в сторону? – как-то в шутку спросил его я.

– Ну почему, Евгений, делал и не раз. Конечно, не такие, как ты. Ты ведь мечешься из стороны в сторону...

– Может быть. Но мне всегда было скучно представлять жизнь прямой дорогой. “Ты можешь заснуть, и сном твоим будет простая жизнь”, – сказал Грин в “Блистающем мире”.

– Ты просто пытаешься оправдать свою безалаберность. И своими метаниями мешаешь окружающим делать дело.

Я чувствовал, что мешаю не кому-нибудь, а ему лично. Мешаю тем, что не озаглавил еще жизнь. Нет у меня в ней единого сюжета... Одни обстоятельства... И не умею я врать и к тому же отношусь к людям типа Удавкина неприязненно – у них все выверено, все расписано. Слова, поступки, даже мысли. Все в регламенте, нет срывов, нет падений. Они равномерно движутся к общепринятому. Друзьям они пересказывают содержание газет. С женами – ровны и учтивы. Иногда уж очень хочется быть таким... Как правило, после очередного неудачного приземления...