Фернандо Гамбоа - Последний тайник

Сидя в ресторане и поедая лапшу, я думал о том, чем мне следует заняться завтра. Нужно было, конечно же, навестить матушку, чтобы, во-первых, пообщаться с ней и, во-вторых, воспользоваться ее душем и еще кое-какими элементарными удобствами. Кроме того, следовало решить, какие шаги необходимо предпринять, чтобы узнать историю найденного мной на морском дне колокола. Понимая, что на следующий день мне все еще придется мучиться от смены часовых поясов, я решил встать как можно раньше, чтобы успеть выполнить хотя бы половину того, что запланировал. Поэтому, немного прогулявшись и размяв ноги, я разыскал на книжной полке уже почти прочитанную мною книгу о поисках сокровищ, а затем проглотил две таблетки снотворного. Очень скоро я заснул. Снились мне, конечно же, пираты и ушедшие под воду колокольни.

— Улисс! Когда ты приехал? Почему ты не предупредил о приезде? Я бы встретила тебя в аэропорту! Проходи, сынок, проходи, не стой в дверях! Как ты загорел!.. — тараторила без умолку моя матушка. С подернутыми сединой каштановыми волосами, в платье ярких тонов, несмотря на то что ей было уже около шестидесяти, она то и дело поправляла у себя на носу очки в толстой оправе, какие обычно носят секретарши, и радостно улыбалась мне.

— Привет, мама, очень рад тебя видеть, — я с трудом вклинился в непрерывную болтовню своей матери и нежно обнял ее. — Как тут у тебя дела?

— Неплохо, как всегда. Но если бы я умерла, ты об этом даже не узнал. Ты не звонил мне месяца три!

— Не обижайся, мама. Ты ведь знаешь, что я не люблю разговаривать по телефону. Кроме того, — сказал я, придав своему лицу дурашливое выражение, — я известен тем, что общаюсь с женщинами только одного со мной возраста… Так что мне нужно было поддерживать свою репутацию.

— Ну и сыночек мне достался! Я давно уже поняла, что мне следовало бы усыновить какого-нибудь мальчугана, который был бы со мной поласковее.

— Он только и делал бы, что объедал тебя!

— Да хоть бы и так, но он, по крайней мере, звонил бы мне, чтобы рассказать, как у него дела.

Задав мне еще несколько обычных для подобной встречи вопросов, матушка отправилась в кухню, чтобы приготовить мне огромную картофельную запеканку, а я пошел принимать душ. Мне всегда нравилось возвращаться домой после долгого пребывания за границей. Ничто так не заставляет снова почувствовать себя окруженным заботой и лаской ребенком, как знакомые еще с детских лет запахи и обстановка родительского дома.

— А ты, я вижу, все еще рисуешь, — громко произнес я, разглядывая картины, которыми были увешаны все стены от пола до потолка.

— Еще как рисую! — донесся из кухни заносчивый голос моей матушки. — Я даже собираюсь устроить совместно с подругами настоящую выставку.

— Выставку? И что ты на ней будешь выставлять?

— Давай-давай, ехидничай! Посмотрим, что будет, когда я продам какую-нибудь свою картину и ткну тебе чеком прямо в физиономию.

— Да я не ехидничаю, а наоборот, радуюсь. Прямо-таки готов визжать от восторга.

— Смотри, останешься без запеканки.

— Всё, сдаюсь. А когда откроется выставка?

— Мы еще не согласовали точную дату, но примерно через месяц.

— Ну, возможно, у тебя что-нибудь и получится… — сказал я, а затем, подумав, что рискую и в самом деле остаться без запеканки, поспешно добавил: — Я даже уверен, что у тебя обязательно все получится.

Вкратце поведав о своем житье-бытье на Утиле (о найденном в море колоколе я предпочел умолчать) и слопав сочную запеканку, я затем спровоцировал матушку выложить мне все последние новости, касающиеся ее жизни и жизни ее подруг — особенно тех, которые все еще были замужем. Разведенные и вдовые подруги моей матери уже давно объединились в своего рода тайное общество, цель которого заключалась главным образом в том, чтобы убедить все еще «порабощенных своими мужьями» женщин в преимуществах незамужней жизни. Выслушав очень внимательно — правда, скорее из вежливости, чем в силу реального интереса, — почти часовой рассказ матушки, я оставил ей большой целлофановый мешок со своей грязной одеждой, чтобы она ее постирала. Затем, чмокнув матушку в обе щеки, я сообщил ей, что мне пора идти, поскольку у меня полно дел. Разумеется, я заверил ее, что обязательно навещу ее завтра, чтобы дослушать рассказ о разводе некой подруги Лолы, а заодно и забрать свою — к тому моменту, надеюсь, уже постиранную — одежду.

Я уже выходил на лестничную площадку, когда вдруг кое о чем вспомнил. Резко обернувшись, я спросил:

— Кстати, мама, а у тебя есть номер телефона профессора Кастильо?

— Кого? Кастильо? Не знаю. Думаю, что нет. А зачем он тебе? — С лица матушки тотчас исчезла приветливая улыбка, и оно скривилось, как будто до нее донесся запах тухлых яиц.

— Мне нужно кое о чем спросить профессора, но для этого необходимо сначала найти его.

— Я даже не представляю, о чем ты можешь говорить с этим нудным стариканом, — с презрением фыркнула матушка. — Ну, разве что о пыли и паутине.

— Мама, речь идет об очень важном деле.

— Хорошо, я посмотрю у себя среди всякого хлама — только там его номеру и место! — Матушка сердито взмахнула рукой, давая тем самым понять, что она выполнит мою просьбу, но с большой неохотой.

— Спасибо, мама. — Я улыбнулся и тихонько закрыл за собой дверь.

Я слишком поздно вспомнил о той неприязни, которую испытывала к профессору Кастильо моя мать. Она была уверена в том, что страсть к археологическим мифам, овладевшая моим отцом в последние годы его жизни, являлась следствием его дружбы с профессором Кастильо и что именно профессор заразил отца своими нелепыми идеями, которыми тот буквально бредил вплоть до своей смерти. По правде говоря, с оставшимся в моей памяти образом отца почти неразрывно был связан образ еще одного человека, и этим человеком являлся не кто иной, как «проф» — так я в шутку называл профессора Кастильо. Более того, на своих последних прижизненных фотографиях отец был чаще запечатлен рядом с улыбающимся «профом», нежели со своей женой.

Остаток дня я посвятил тому, чтобы превратить свою квартиру в более-менее пригодное для жизни место, а вечером, при свете свечей, решил заняться своим «сокровищем», Достав загадочный предмет из таза с аммиачным раствором, в который я положил его сразу же по приезде, и вооружившись щипчиками и щеткой, я начал аккуратно освобождать металл от обволакивающей его коралловой корки. К слову, многолетние наслоения, подвергнувшись воздействию аммиака, отделялись уже гораздо легче.

Я терпеливо сдирал коралловую массу слой за слоем, и мне в конце концов, уже глубокой ночью, удалось полностью очистить свою находку, если не считать покрывавшей ее в некоторых местах зеленой корки, которую я пока не решался трогать. На моей находке, которая и в самом деле оказалась колоколом, имелись две опоясывающие ее в средней части полосы, а между ними виднелись наполовину стершиеся символы — то ли буквы, то ли рисунки, — детально изучать которые посреди ночи мне, естественно, не хотелось. Будучи не в силах бороться со сном, я решил отложить свои изыскания до утра и завалился спать. Однако, уже поднявшись из-за стола и собравшись задуть свечи, я не выдержал и решил еще разок внимательно осмотреть свою находку.