Лазарь Лагин - Броненосец "Анюта"

- Кутовой! - растерянно крикнул Аклеев, бросившись поднимать обеспамятевшего Вернивечера. - А ну сюда! Живо!

Сотрясая лимузин, примчался с кормы Кутовой, увидел склонившегося над Вернивечером Аклеева и испугался:

- Убили?

- Живой, - сказал Аклеев и вместе с Кутовым стал перетаскивать Степана в каюту, на сиденье.

- Тяжелый! - произнес, отдуваясь, Кутовой, с трудом перешагнув со своей громоздкой ношей через высокий коммингс. - Чистый танк, ей-богу… А с виду ведь ни за что не скажешь, чтоб толстый.

- Еще дня три не поешь, - тебе воробей тяжелее танка покажется.

- Тю-у! - протянул Кутовой. - Если еще три дня не есть, тогда готовь гробы…

- Захочешь жить - не умрешь, - сказал Аклеев и, рассердившись на самого себя за такой несвоевременный и вредный разговор, отослал Кутового назад к пулемету, а сам перевязал Вернивечеру плечо и перетянул ему руку повыше локтя жгутом.

Кровь перестала хлестать, но Степан все еще не приходил в себя.

«Другой бы, может, и вовсе помер, - с раскаянием подумал Аклеев, вспомнив, как он на радостях ахнул Вернивечера по плечу. - Здоровый и тот бы скатился с катушек. А тут у человека, может, плечевая кость раздроблена…»

Он присел на край диванчика в головах у раненого моториста, сквозь разбитое окно опустил руку за борт, зачерпнул ладонью прохладной утренней воды и плеснул в лицо Вернивечеру.

Пока тот медленно раскрывал глаза, Аклеев успел еще подумать, что Степану с перебитым плечом с рулем не справиться и что придется приставить к этому делу Кутового. Наука не очень хитрая, и Степан объяснит Кутовому что к чему. Правда, огненная мощь лимузина сократится вдвое: вместо двух пулеметов сможет действовать только один. Но тут уж ничего не поделаешь. Могло быть куда хуже.

- Ты меня, Степан, прости, - сказал он очнувшемуся наконец Вернивечеру. - Я же не знал, что ты раненый…

Но Вернивечер вместо ответа снова устало закрыл глаза.

- Ты… почему… бензином? - прерывисто прошептал он, морщась от сильной боли.

«Очумел парень! - с тоской подумал Аклеев. - Лепечет без всякого понятия».

- Ты лучше отдохни, Степа, - сказал он Вернивечеру. - Ты лучше, Степа, пока не разговаривай.

- Почему… бензином… плещешься? - строго повторил Вернивечер, не открывая глаз. - Тебе что, моря не хватает?

Аклеев благоразумно решил не вступать в пререканья с Вернивечером. Он поднял руку, чтобы поправить свисавшие на глаза давно нестриженные волосы, и вдруг почувствовал, что рука пахнет бензином.

От мгновенной догадки его словно варом обдало.

Аклеев рывком высунулся из окна каюты и увидел то, чего он опасался в этот миг больше «мессершмитта», больше торпедного катера, даже больше шторма.

Море вокруг лимузина было покрыто сплошной бледной маслянистой пеленой, мирно игравшей на веселом солнце всеми цветами радуги.

Тогда Аклеев, все еще не веря несчастью, рванулся в моторную рубку и попытался включить мотор, но тот, несколько раз чихнув, бессильно замолк.

Случилось непоправимое: фашистская пуля пробила бензобак. Все горючее ушло в море.

- Пойдем под парусом, - сказал Аклеев, когда Вернивечер, превозмогая боль и слабость, вполз кое-как в моторную рубку и самолично обследовал создавшееся положение. - Очень даже просто. Пойдем под парусом. В лучшем виде…

Вернивечер с сомнением посмотрел на него, но промолчал.

Он собрался было уже сказать, что дело - дрянь, но не сказал. И совсем не потому промолчал, что вдруг пришел к другому выводу.

«Пускай его утешается, - подумал он об Аклееве. - Пусть утешается, если ему так веселее помирать. Пускай и Кутовому голову морочит. Тем более, тот человек сухопутный, того в чем угодно убедишь. А я могу в случае чего помереть и без самообмана».

Но совсем промолчать он не смог.

- А парус из чего делать? - спросил он Аклеева. - Плащ-палатки остались аж на Историческом бульваре. Вроде, за ними далековато ходить.

- Кабы были плащ-палатки! - мечтательно отозвался Аклеев, стараясь не замечать неверия, сквозившего в каждом слове Вернивечера. - До Новороссийска, браток, приходится о плащ-палатках забыть. А вот из этого должен получиться парусок… На худой случай, конечно… То есть, как раз на нынешний…

И он, задрав голову, критически глянул на потолок. Глянул и твердо заключил:

- Обязательно должен получиться. Факт.

- Форменный же штиль! - снова не выдержал Вернивечер, кивнув на блестевшую за окном действительно зеркальную гладь моря. - Сами что ли, будем дуть в парус?

- Будет ветер, - сказал ему Аклеев, - чего-чего, а этого добра у нас будет сколько угодно. Так, что даже не будем знать, куда его девать…

И так как он сам был далеко не уверен в своих силах, то решил пресечь разговор в самом начале.

- На корме! - окликнул он томившегося у пулеметов Кутового.

- Есть на корме! - обрадовался Кутовой, которому стало легче на душе, когда он услышал голос Аклеева, уверенный и спокойный голос командира.

- Наблюдать за воздухом и водой! - продолжал Аклеев, с трудом приподнимая тяжелое кожаное сиденье и извлекая оттуда топор, ломик и, на всякий случай, новенькое, выкрашенное шаровой краской ведро.

- Есть наблюдать за воздухом и водой!

Значит, об остальном, кроме наблюдения за возможным появлением противника, ему - Василию Кутово-му - беспокоиться нечего. Об остальном берет на себя заботу сам Аклеев.

- Ну, а я буду крышу рубить… На парус… - уже обыденным тоном проинформировал Аклеев Кутового и принялся, орудуя топором, со скрежетом и треском отдирать покатую крышу лимузина.

Степан Вернивечер, как бы он скептически ни относился в душе к затее Аклеева, не мог позволить себе сидеть сложа руки, когда товарищ его работал.

- Эх, ты мальчик! - промолвил он, больше всего опасаясь, как бы Аклеев не подумал, что он серьезно собрался ему помогать. - Разве так отдирают крыши?

И с таким видом, будто снимать крыши с лимузинов для него самое привычное дело, Вернивечер здоровой левой рукой взял с сиденья ломик, приподнял его, чтобы показать, как надо работать, но от боли и сильной слабости побелел и, чуть не потеряв сознание, рухнул на сиденье.

- Ты, Стёпа, ляг и отдыхай, - сказал ему Аклеев. - Тут работенка не шибко мудрящая. А тебе надо в норму входить.

Вернивечер послушно лег на сиденье, оттуда снова глянул на орудовавшего топором и ломиком Аклеева, захотел съязвить, но вместо этого повернулся на бок и, уткнувшись лицом в дырявую стенку лимузина, не то от слабости, не то от боли, а скорее всего от нестерпимого сознания своего бессилия, заплакал.

Кутовой не понял, как это из крыши получится парус, но расспрашивать не стал.

- Значит, так надо в таких случаях, - решил он и стал еще усердней наблюдать за водой и воздухом.