Валерий Поволяев - Тихая застава

А с другой стороны, у этой второй атаки, вполне возможно, была и вторая цель: отвлечь внимание десантника, сидящего наверху, и под шум стрельбы убрать его. А потом, уже сверху, поодиночке, перещелкать всех, кто мешает душманам идти дальше.

Панков как в воду глядел, только изменить ничего уже не мог, и подсобить сержанту Карасеву, подстраховать его, тоже не мог.

Пока душманы накатывались на пулеметы, били из «калашниковых», стараясь поразить пограничников, по ту сторону скалы двенадцать самых ловких, почти бестелесных – их скрывал снег, цепких моджахедов поползли вверх. По той тропке, что была пробита давным-давно, по которой прошел десантник, но не смогли пройти четыре душмана – он сбил их вниз несколькими автоматными очередями, – они не поползли, тропка эта словно бы напрочь вырубилась из их сознания, из мозгов – она перестала существовать, душманы двигались по целине, по непроходимой альпинистской стенке.

Люди эти с самого детства имели дело с горами, знали, как идти по прямой стенке, не имея под руками ни ледоруба, ни веревок с крючьями, на которых можно зависать, – многие в галошах, случалось, забирались на очень крутые вершины – такие, как пик Ленина и пик Академии наук. Впрочем, пограничники тоже забирались на те вершины, и тоже без приспособлений.

Душманы ползли на пупырь медленно, беззвучно, терпеливо выискивая в скальных стенках заусенцы, за которые можно было бы ухватиться руками, щели, куда можно было бы просунуть носок обуви, крохотные полочки, чтобы опереться если уж не всей ступней, так хотя бы ребром ее, пяткой, кончиками пальцев, – и находили все это там, где каменная стенка была ровная, даже, кажется, отшлифована неведомым мастером – так она была ровна и скользка, ну словно бы лед, зар-раза, – и поднимались все выше и выше, сливались с камнями, пропадали в снегу, не обращая внимания ни на громкую, с криками и взрывами гранат атаку, ни друг на друга, и когда один из них сорвался с камней и, беспорядочно размахивая руками, словно подбитая птица, полетел вниз, то никто даже не оглянулся на неудачника, не выдал себя ни вскриком, ни чохом, да и сам несчастный ушел с крутизны беззвучно, даже не пикнул, чтобы предупредить Аллаха о близкой встрече.

Лишь глухой удар – не удар даже, а тупое шмяканье, которое оставляет мешок, брошенный с высоты на землю, – достиг их ушей, но ни один из оставшихся одиннадцати не повернул головы, не замер, чтобы посочувствовать правоверному, а может, даже и позавидовать ему – земные муки погибшего закончились, а их муки продолжаются.

Вскоре сорвался еще один – самый ловкий и самый скорый, который когда-то с комсомольскими альпинистскими экспедициями ходил на пик Коммунизма, горланил песни Высоцкого на Луковой поляне, в базовом лагере, услужливо разогревал на керогазе гречневую кашу, стараясь потрафить своим «старшим братьям» – русским горовосходителям из Москвы и Свердловска, восхищался их ловкостью и умом, выклянчивал ледорубы и шекльтоны – меховые ботинки с зубчатой стальной нарезкой на подошвах, играл на губах и исполнял национальные танцы на ровной, как стол, площадке ледника Федченко, – не стало и этого «комсомольца». Из-под пальцев у него вышелушилась каменная плитка – вылезла из монолитного тела горы, словно гнилой зуб на пораженной гнойной плоти, под ногами не оказалось нужной полочки, и правоверный так же беззвучно, без крика и стона, как и его предшественник, отправился в путешествие из этого мира в мир тот – в иной, как ныне говорят.

Моджахедов осталось десять человек – десять жаждущих вцепиться в глотку русскому, оседлавшему этот каменный пупырь.

Хотя они не думали, что на пупыре сидит всего один человек – голодный, синюшный от холода и болей в желудке русский, думали, что макушку оседлало не менее пяти человек, и велико было удивление душмана, первым одолевшим отвесную крутизну, когда он выглянул из-за кромки, – он увидел всего лишь одного человека. В ту же секунду он своим взглядом уперся во взгляд сержанта Карасева.

«Пс-с-с-с», – пусто и испуганно засипел моджахед, глаза у него расширились, налились кровью, он сделал рывок наверх, закидывая ногу на край пупыря, но Карасев отрицательно поцокал языком, качнул головой, и душман, не спуская с десантника глаз, снял ногу с закраины, соскользнул вниз, на плоскую осыпающуюся полочку, чтобы не видеть ни самого русского, ни черный страшный глазок его автомата. Потом сдвинулся чуть ниже, вцепился пальцами в заусенец, но заусенец не выдержал, и душман беззвучно – без вскрика – полетел вниз, на далекие заснеженные камни.

Следующего моджахеда Карасев сбил короткой очередью, выругался сквозь зубы:

– Ловкие, сволочи, по воздуху ходить научились… – резко перекатился на другой бок, сбил еще одного душмана, высунувшегося из-за закраины, потом подсек третьего. А вот четвертый оказался хитрее и проворнее сержанта Карасева.

Четвертый тихо толкнул рукою под спину сержанта гранату – «лимонку». Карасев душмана не видел, но посторонний звук все-таки расслышал, сделал резкое движение, перекатываясь на другой бок, и спиной накрыл гранату.

В следующий миг раздался взрыв. Карасев ничего не почувствовал. Ни испуга, ни боли, разнесшей его тело на несколько рваных кусков, ни ослепления – просто он мгновенно погрузился в красную прохладную купель, подставил голову под шипучую струю, ударившую невесть откуда, и через мгновение перестал чувствовать себя: был просто паренек из Липецкой области Витька Карасев по прозвищу Судак, – в детстве вообще любят давать странные клички, которые потом не отстают от человека всю жизнь.

Логичнее было бы назвать его Карасем – по фамилии, что называется, но Витьку прозвали Судаком. Прозвали так за стремительность и силу, за молочно-белый цвет кожи и желание обязательно верховодить – в любой причем компании, даже в рыбьей.

Через минуту на обледеневшую макушку пупыря вскарабкалось сразу несколько душманов, один из них послал в снеговую мешанину зеленую ракету – пустил ее не вверх, а параллельно земле, – дал знать боевикам, что на пупыре больше никто не сидит…

Когда на скале, где находился десантник, раздался взрыв гранаты, Панков понял, в чем дело, сжал зубы:

– Вот сучье! – покрутил головой огорченно: если на пупырь залезут душманы, то пограничникам долго не продержаться, со скалы их перещелкают по одному, словно цыплят.

Ему захотелось раздвинуть рукой снеговой полог, рассмотреть повнимательнее, что происходит на скале, но снег продолжал валить, не ослабевая, плотной стеной, за которой ничего не было видно.

– Ну и сучье! – выругался Панков вторично. – Ладно, пока идет снег, шансы наши равны, а перестанет идти… – он замер на секунду, представляя, что же будет, если перестанет идти снег, покусал зубами нижнюю губу: ладно, пока пусть все останется так, а дальше видно будет.