Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

У летней печки маленькая девочка уже возилась с огромным пузатым самоваром, старым сапогом раздувала затухающие угли. Из поддувала, точно из трубы камелька, с треском вылетали искры. Иногда они освещали голые тоненькие ноги прислужницы. Назарка искоса наблюдал за ней.

Уставший жеребец нетерпеливо прял ушами, тянулся к сену. Снимая хомут, Назарка шептал:

— Вот и в городе мы. Завтра смотреть пойдем. Хорошо, поди, здесь, не как в нашем наслеге!

Распряженный рысак с хрустом принялся жевать сено. Батрачонок сложил на телегу сбрую, постоял, подумал и нерешительно пошел к крыльцу.

С приездом Павла дом ожил, захлопали двери кладовок. В сенях визгливый женский голос, сиплый со сна, перекликался с мужским. Не решаясь войти, Назарка остановился у порога. Когда голоса стихли, в темноте нащупал холодную металлическую скобу. Яркий свет резанул по глазам. Ослепленный, Назарка затоптался на одном месте, не зная, что предпринять дальше. Постепенно, как из редеющего тумана, перед ним обозначился стол, уставленный бутылками и кушаньями. От них пахло соблазнительно вкусно, и Назарка невольно сделал глотательное движение.

За столом сидели Павел и юркий человек. Назарка сделал несколько неуверенных шагов, надеясь, что, как и на станке, Павел укажет ему место за столом и посоветует наедаться плотнее. За его спиной девочка, согнувшись, пронесла булькающий самовар. Павел, наливая в стакан вино, обратился к ней:

— Накорми его! — и кивнул на работника.

Назарка смущенно топтался посредине комнаты. Его взгляд, точно магнитом, притягивало большое серебристое стекло, в котором отражалась узорная скатерть, тарелки со снедью, сидящие люди и даже лампа, подвешенная к потолку и прикрытая голубым абажуром. Непонятливость батрачонка начала раздражать Павла. Он злобно глянул на него и засопел носом.

— Чего стал?

Назарка открыл было рот, чтобы сказать, что хочет есть, но Павел не дал ему вымолвить слова:

— Иди с девчонкой! Она накормит. Спать ложись на телеге, — и, усмехнувшись, что-то по-русски сказал хозяину.

Хлеб был теплый, мягкий и вкусный. Он очень понравился Назарке. Но, хлебнув две-три ложки щей, он отставил тарелку в сторону. «И зачем люди траву едят, разве еды другой нет?» — с удивлением подумал он и начал прихлебывать чай, чуть-чуть забеленный молоком.

Насытившись, Назарка громко отрыгнул, давая понять, что он вполне доволен угощением, и вышел на улицу. Он подкинул жеребцу сена, залез на телегу и тотчас заснул крепким сном.

Когда возня на кухне прекратилась, хозяин дома Макар Иванович Болдырев отправил спать жену и тщательно прикрыл за ней дверь. Затем подошел к окну и долго смотрел сквозь щель на улицу.

— Такие времена настали! — горестно заметил он. — Всего бойся, собственной супруге не доверяй... Сын пошел на отца, брат на брата. Смута! Лихолетье! Мир возвращается в первобытное состояние.

Убедившись, что кругом тихо и спокойно, он вернулся к столу, налил вина. Чокнулись, выпили.

— Собрались? — после непродолжительного молчания осведомился Павел.

— Сбор завтра на заимке! — свистящим шепотом сообщил Макар Иванович. — Подальше от любопытных глаз...

Он подпер рукой поросший редкими рыжими полосами подбородок и покосился на дверь.

— Рассказывай все по порядку и толково! — потребовал Павел. — Что произошло за этот месяц?.. Я кое- что слышал, но верить слухам особенно нельзя. Люди разное говорят. Как положение в Якутске? Где Коробков?

Макар Иванович еще раз оглянулся, словно опасаясь, что их могут подслушать, и заговорил вполголоса, придвинувшись вплотную к собеседнику:

— Не совсем хороши наши дела, Павел. Прежде всего, в городе, так сказать, новая власть... рабоче-крестьянская!..

— Писал об этом, знаю! — перебил его Павел. — Выкладывай другое!

— В Туйарском наслеге Эверов организовал отряд, вооружил его. Это плюс для нас. Создается еще несколько отрядов. Это будущий костяк повстанческой армии. Я достал оружие: винчестеры и берданы. Патроны есть. Друзья позаботились, — усмехнулся он и неопределенно помахал рукой со скрюченными пальцами. — Впрочем, завтра решим окончательно... Еще я слышал, что новая, так называемая власть трудового народа, или, как ее еще величают, советская, хочет кое-кого из вас потревожить, дабы поделились с ней своими богатствами. Добром не дадите, силой возьмут! — И он загадочно усмехнулся.

— Ну, это ты брось! — не поверил Павел и отодвинул наполненный стакан. — Не может того быть!

— А ты считаешь, что большевики золото вам на подносе преподнесут? Такое золото получишь, что позабудешь, как и зовут тебя... Свои же хамначиты разденут...

Болдырев вскочил, подбежал к печке. Помедлив, он открыл вьюшку и извлек из-под нее сверток, завернутый в испятнанную сажей тряпицу. Развязал ее, взял какую-то бумагу и вернулся к столу.

— Вот, читай! Можешь сам убедиться. Друзья предупреждают! — И он протянул Павлу измятый листок.

— Верю! — сказал Павел и отодвинул письмо.

Он встал со стула, глубоко засунул руки в карманы брюк, большими шагами прошел из угла в угол. Нечаянно задел тумбочку с цветком.

— А, чтоб тебя!..

Макар Иванович следил за ним, щупая взглядом его крепко сбитую, мускулистую фигуру. В прищуренных глазах Болдырева, подвижных как шарики ртути, порой мелькал хитрый огонек.

— Скажи, скажи, что делать! Ты сослан сюда, тут знаешь, как у них там все происходит. Посоветуй, что предпринять?

Павел ожидающе остановился перед Макаром Ивановичем. Раскрасневшееся лицо лоснилось от пота. На лбу явственнее прорисовывались морщины.

— Я последнее время только об одном и думаю: что делать? Или ждать покорно, когда тебя сомнут, разорят до торбасной вязки, или сопротивляться, драться без пощады, или еще что... Нам бы свое государство, якутское, ни от кого не зависимое! Да Россия!.. Если там мужики удержат власть, то и у нас такое же будет. Вон их сколько!

— У Якутии может быть другой покровитель, — уклончиво заметил Макар Иванович. — Чего там скрывать, на такой кусочек многие зарятся, посильнее лапотной России... Выходов много.

— Какие же?

— Можно, например, перебраться за границу, перевести туда заблаговременно капитальчик...

— Что я там стану делать?

— Как что? Жить! — усмехнулся Макар Иванович, трогая тонкими, проворными пальцами острый, выпирающий вперед подбородок.

— Но я же всего не захвачу с собой. Не поведешь ведь табуны лошадей и коров. А землю, а покосы куда девать? Если бы можно было все за несколько дней продать... Но для чего продавать? Разве это не мое? Кто у меня может отнять мое? Закона такого нет и не будет! — распаляясь, доказывал Павел, хотя и сам не верил тому, что говорил. В жизни произошло что-то такое, что пугало тойона, но ни характера, ни величины опасности он еще себе не представлял. Захватили власть большевики. Ну что ж, может, все еще обойдется?..