Луи Буссенар - Приключения парижанина в Океании

Итак, Пьер и Фрике оказались под арестом. Усыпленные с помощью подмешанного в пищу наркотика, они были крепко связаны бандитами. Убедившись в прочности веревок и в бесполезности любых усилий, друзья замерли на своих койках, оценивая сложившуюся ситуацию с трезвостью, присущей людям, привыкшим к приключениям и опасностям.

Фрике первым нарушил молчание.

— Пьер, — сказал он вполголоса, — я — круглый дурак. Надо было еще вчера обдумать твои слова и принять все необходимые меры предосторожности.

— Многого бы ты этим добился?

— Конечно.

— И что бы ты сделал, сынок?

— Ах, черт побери, я бы схватил старшего помощника за шиворот, а ты бы взял за горло капитана. А потом, связав обоих негодяев, чтобы по прибытии на место передать их местным властям, мы пошли бы правильным курсом.

— Неплохой план, мы без труда связали бы этих негодяев, и я мог бы взять управление кораблем на себя, однако риск был бы велик.

— Не понимаю.

— Ты забываешь, что на борту еще пять или шесть матросов-американцев. Целый букет подлецов, они стоят на вахте, едят и даже спят с револьвером за поясом. А в машинном отделении есть люди, которых мы с тобой даже не видели. По крайней мере, добрая треть из них белые… Что же касается цветного экипажа, говорящего на языке, которого я не знаю, то тут тоже не все так просто… Но, в общем, сынок, я повторяю, риск был бы велик. Да и управлять кораблем вдвоем дело не из легких… К тому же у меня не было никаких доказательств, что они изменили курс. И наконец, мы отвечаем за этих несчастных, которых должны доставить живыми и невредимыми на место.

— Черт побери! Это-то и выводит меня из себя. Ах, если бы мы рисковали лишь собственной головой!

— Да, ты прав! Когда в моем кошельке появляются деньги, я никогда не знаю, как ими распорядиться, и потому стараюсь спустить их как можно скорее. Но когда речь заходит о чужих деньгах… При одной мысли, что с ними может что-либо случиться, у меня сердце начинает дрожать как овечий хвост, а голова совсем перестает работать.

— Готов биться об заклад, они нас собираются обворовать. Я прекрасно понял, какую игру ведет этот негодяй.

— Тысяча чертей! Надо же быть таким дураком, как я! Это я во всем виноват! Старый тупица! Безмозглый осел! Вместо того, чтобы болтать языком, как какой-то марселец, мне бы следовало не интересоваться компасом и не говорить об изменении курса, а просто быть начеку и не спускать с них глаз. Тогда этот подлец не решил бы пришвартовать нас здесь, как двух хорошо погулявших на берегу молокососов.

— Ты напрасно коришь себя, дружище, — прервал его Фрике. — Видишь ли, этот трюк давно ими задуман. Уверен, что американец и не думал везти нас на Суматру. Уже в тот день, когда мы сообщили помощнику капитана, куда собираемся доставить наших кули, оба негодяя решили их просто перепродать. Чуть раньше, чуть позже, нас все равно бы связали и заперли в этой каюте. Ты просто ускорил ход событий. Знаешь, что еще пришло мне в голову: этот тип, Бартоломеу ду Монти, тоже приложил здесь руку. Помнишь его слова, сказанные нам напоследок?

— Еще бы не помнить! Как сейчас вижу его словно дегтем измазанную физиономию и омерзительную улыбку! Если я когда-нибудь снова окажусь в Макао, то вытрясу из него душу.

— А пока, — вновь заговорил Фрике, — лежать так не слишком удобно. У меня затекли руки и ноги, мне хотелось бы изменить положение.

— Бедный малыш, — искренне посочувствовал ему боцман, — сразу видно, что ты не привык к такому. Когда я был молод и любил таскаться по кабакам, меня не раз сажали на гауптвахту. С нами тогда обходились сурово, чуть что, заковывали в кандалы или же отправляли на шесть часов сигнальщиком на брам-стеньгу[31]. Надо признать, наш добрый старый флот готовил неплохих моряков… Наберемся терпения. Хорошо еще, что этим проклятым безбожникам не пришла в голову мысль рассадить нас по разным каютам.

Тем временем наступило утро и тусклый свет, проникавший через иллюминатор в каюту, позволил друзьям лучше рассмотреть произошедшие с ними перемены. Оба они были связаны, но не цепями, а крепкими рыболовными снастями, что, впрочем, не сильно облегчало положение пленников.

Настал час завтрака, дверь отворилась, и юный китаец с огромной миской рисовой похлебки, в которой плавали маленькие кусочки мяса, появился на пороге.

— Ого! — воскликнул Фрике. — Вот и завтрак. — Китаеза с его баландой напомнил мне мое первое приключение на берегу реки Огове[32] вместе с доктором Ламперьером, тогда местные чернокожие решили нас сперва откормить, а потом уже съесть.

— Молчать, — приказал по-английски грубый голос, и в проеме двери появилась массивная фигура американского матроса, вооруженного кинжалом.

— Смотри-ка, — проговорил вполголоса Пьер Легаль, — с ним еще часовой. Капитан обращается с нами как с заключенными, находящимися под строгим арестом.

Китайчонок, дрожа всем телом, вошел в каюту, затем, зачерпнув ложкой похлебку, поднес ее к бородатому лицу старого моряка.

— Тысяча чертей! Этот мерзавец, видимо, издевается над нами. Он решил дать мне кормилицу. Мне, Пьеру Легалю, настоящему бретонцу, старому боцману, дипломированному рулевому, плававшему еще на фрегате «Эклер»!

Паренек, решив, вероятно, что Пьер отказывается есть, протянул ложку Фрике, который, поборов отвращение, проглотил несколько ложек похлебки. Китайчонок продолжал кормить Фрике, пока тот, покачав головой, дал понять, что с него довольно.

Снова наступила очередь бретонца.

— Ничего не поделаешь, — пробормотал моряк с комическим смирением, — придется есть.

После окончания этого не очень вкусного, но весьма оригинального по форме завтрака китайчонок уже готов был покинуть каюту, как вдруг старый боцман обратился к часовому на ломаном английском языке:

— Эй, моряк!

Тот, не говоря ни слова, сделал шаг вперед.

— Послушайте, — проговорил заключенный, — хотя и паршивая у вас работа, все-таки вы — моряк и должны знать, что после еды, даже если это такая бурда, матросу нужен табак, для него это важнее даже, чем сама еда. Не могли бы вы принести мне хоть понюшку табака?

Американец, пожав плечами, подал знак китайцу и вышел, так и не открыв рта.

— Негодяй! — проворчал старый боцман. — Незачем даже завязывать узелок на память, я и так узнаю тебя, ты у меня еще попляшешь. Ничего не поделаешь. Обойдемся без табака.

Прошло пятнадцать мучительных дней, страдания обоих пленников становились все невыносимей. И только юный китаец сумел облегчить участь Пьера. Однажды, когда часовой на минуту отвлекся, он воспользовался этим и бросил на койку пачку жевательного табака. Этот столь трогательный знак внимания, это свидетельство сочувствия со стороны несчастного мальчугана глубоко взволновало старого моряка.