Валерий Поволяев - Свободная охота (сборник)

– Нет, не понял, товарищ капитан.

– Придётся, когда вернёмся в часть, устав подучить.

– Поздно насчет устава, товарищ капитан, я скоро демобилизуюсь.

«Что это он заладил: товарищ капитан да товарищ капитан? Как во время предпраздничного смотра, когда командир роты проверяет, хорошо ли заправлены койки и не спрятан ли в тумбочках излишний запас одеколона и зубного порошка – это всегда наводит на нехорошие мысли, – Терехов, расчищая проём в ущелье, снова дал очередь, камни отбили звук, возвратили назад, в бронетранспортёр – стук пулемёта свинцом прошёлся по брони, оглушил. Терехов невольно покрутил головой. – К чему в бою уставная вежливость? В бою чем проще, тем лучше».

– Коля, крути вправо! – крикнул он водителю. – Камнями прикроемся.

Ефремков, этот худенький школяр, полумальчишка-полумужичок сразу понял, что хочет сделать капитан, резко заложил руль, под колёсами бронетранспортёра громко застучали камни. В горах тихих звуков нет, все звуки громкие. В проём пока соваться нельзя – вдруг встретят пушкой? И мины могут быть, хотя у самой горловины мин нет, точно нет – душманская тактика известна, мины стоят в глубине: колонне ведь надо было дать втянуться в ущелье и только там должен был произойти первый взрыв. А с другой стороны – чем чёрт не шутит, иная монашка и на безобидную стеариновую свечку смотрит, как на живой предмет. Жидкая струистая темень медленно, словно ленивая вода, выползающая из проёма, также имела рыжевато-жёлтый оттенок. Всё здесь рыжее, всё здесь жёлтое, словно иных цветов не существует – что-то в природе закоротило, замкнуло – только эти цвета и никаких других.

– А теперь назад!

– Есть назад!

Из жёлтой сочащейся темени выпрыгнул проворный огнистый комок, опустился на камни позади бронетранспортёра. Граната. Терехов повел стволом пулемёта, вспарывая глубь проёма.

– Сейчас проламываться будут, товарищ капитан, – Кучеренко повернул к Терехову плоское, смазанное жаром и напряжением лицо.

– Не проломятся!

Второй огнистый комок Терехов подсёк очередью – редкая вещь, Терехов думал, что она бывает только в рассказах бывалых людей, а оказывается, не только в рассказах – граната взорвалась на лету. Из ущелья донёсся крик – осколки зацепили кого-то из душманов.

– Хорошо, – пробормотал капитан, – то, что доктор Коган прописал.

Ему захотелось высунуться из бронетранспортёра, поглядеть, скрылась ли колонна и если скрылась, то попятиться, отступить, сохранить жизнь себе и этим двум мальчишкам в военной форме – и приказ будет выполнен, и совесть чиста, и люди целы – о чём ещё может мечтать командир? – но высовываться было нельзя, да и колонна далеко не ушла, не успела просто, и Терехов, поугрюмев лицом, провёл жёсткой ладонью по казённой части станкача и снова припал к пулемёту – в тёмном проране шевелились какие-то проворные тёмные букашки, тёмные в тёмном, едва приметные, враждебные, вызывающие нехорошее чувство, они творили прыжки, перемешались среди камней, готовились к нападению. Терехов дал очередь.

Пули знакомо разрезали мутную, невесомо-ватную плоть, оставив в ней глубокие сусличьи норы, выбили из камней огонь. Движение в проране прекратилось.

– Давай снова назад, за камни, – скомандовал капитан, и Ефремков послушно заскрежетал рычагом передачи. Заело! Всегда в нужные минуты машина начинает проявлять свой характер, вот капризный механизм! А машина нужна безотказная и простая, как ночной горшок. Едва уползли за камни, как из проёма выметнулась граната, унеслась далеко в охристо-рыжее пространство, взбила высокий светящийся столб.

– Принесло, – удовлетворенно хмыкнул Ефремков, свёл вместе худенькие лопатки, мелкими бугорками проступавшие под пропотевшим, в мокрых пятнах комбинезоном, на длинной запыленной шее у него слабо обозначились синеватые мальчишеские жилы.

– Теперь снова вперёд! – скомандовал Терехов. Ефремков газанул, и грузная, только что бывшая неповоротливой и уязвимой – настолько уязвимой, что Ефремков это чувствовал собственной кожей и невольно ёжился, машина сделалась послушной и стремительной. Из-за камней вынеслись пулей. – Разворачивай носом на проран, – выкрикнул капитан, Ефремков быстро развернул и Терехов дал несколько коротких точных очередей: тёмные фигурки, суетившиеся среди камней, попадали.

В проём нельзя было пока соваться, главная задача всё-таки не эта, главное – держать линию проёма, не дать прорваться запруде; не прорвётся запруда – и душманы не вывалятся из ущелья. Продержаться немного, минут двадцать всего – и тогда задачу можно считать выполненной, тогда можно будет отступать. А может, ошибка в том, что они не затыкают каменный проём своим бронетранспортёром, может, надо именно стать в проходе и не выпускать из него душманов? – у Терехова в подглазье задергалась мелкая жилка, оказавшаяся на удивление сильной и упрямой: есть воля у мошки, взгляд сделался недовольным – военное дело такое, что колебания – штука недопустимая. Лучше принять неверное решение, а потом поправить его, чем колебаться.

Всё верно, они действуют так, как надо, не втягиваются в ущелье – если втянуться, с ближайшей же макушки их и подобьют. Надо маневром, рывками из-за укрытий, стрельбой выиграть время, зажать душманов в этой щелястой ветренной норе, а потом оторваться от них и исчезнуть.

– Вперёд! – снова скомандовал Терехов, Ефремков дал газ, но выдвинуться вперед не успел – из-за камней выскочил бородатый человек с пропеченным до блестящей коричневы лицом – он словно был закопчен на дыму, лоснился, виски и щеки были сальными, – ткнул в бронетранспортёр раструбом гранатомёта, но Кучеренко оказался проворнее – точной короткой очередью подсёк душмана под ноги. Человек с блестящим коричневым лицом упал. И откуда только в этой банде столько гранатомётов?

– Молодец, Кучеренко! – осипшим голосом – как-то враз это случилось, осип мгновенно, – проговорил Терехов. – Молодец! – Предупредил Ефремкова: – Не зевать!

Душманы научились пользоваться новой техникой, как иная швея машинкой-оверлоком: строчит, не переставая. Что пулемёт, что автомат, что гранатомёт, что ракета – «малолитражка» – всё едино. Бронетранспортёр тряхнуло, Терехов ударился грудью о станину пулемёта, закусил редкими крепкими зубами нижнюю губу – было больно, из горла вылетело зажатое сплющенное «а-а-а» – удар пришёлся на монеты, которые он недавно купил для сына, те впились в тело. Плотный тяжёлый комочек скрученных вместе монет сработал, как пуля.

По щекам пополз колючий солёный пот, едкий, словно концентрированная кислота прожигает дырки не только в живом теле, прожигает ткань, железо, дерево. Терехову показалось, что впереди мелькнула гибкая, едва различимая в мути воздуха тень – он дал по тени очередь.