Исай Калашников - Повести

— Это он так… — Жаргал не нашел ничего в оправдание Мартына Семеновича, почувствовал себя неловко за него. — А зачем ты в самолете все поковеркал?

— В каком самолете? Что поковеркал?

— В нашем самолете, в каком же еще!..

— Да что вы! И близко не подходил. И зачем бы я стал, Жаргалушка, калечить машину? — с жаром начал отрицать Антон, но в его черных, глубоко посаженных глазах мелькнуло что-то такое, что вдруг заставило Жаргала усомниться.

Он больше не стал его ни о чем расспрашивать. Как-то неловко сделалось Жаргалу.

— На табор идти надо. — Он выдернул из земли рогатину, бросил на плечо.

С болота Лешка пришел пустым. Сел к огню, огорченно развел руками.

— Никак, ну никак не получается! Невезучие мы.

— Надо в другое место, подальше берестянки поставить. Ходим тут, разговариваем, шумим — что же будет! — Мартын Семенович был огорчен не меньше Лешки.

Опять пустая баланда, из корней. Одно дело — опостылела, другое — сил с нее не больно прибавится, третье — падут духом ребята. Этого он боялся больше всего. Где-то в глубине души все еще жило к ним недоверие, правда слабое, едва заметное. А вообще-то на ребят он смотрел совсем не так, как в первый день. И не только на них. Себя, свою жизнь увидел как бы с другой стороны. Стремление никому ни в чем не уступать незаметно задушило в нем сострадание к более слабым. Для них не находилось ничего, кроме презрительной усмешки. Со своей мерой подходил ко всем, даже к Лешке. А слабого иногда надо и поддержать, глядишь — он распрямится В чем она, сила-то человека? Вдруг и не скажешь. Антона считал сильным, хвалил про себя за верткость, выносливость, порой забывая и его плохое к Наташке отношение, и приверженность к приторному сладкоречию. Никогда, наверно, не сможет простить ему обмана. До чего исподлился, негодник!

Мартын Семенович забылся и стукнул кулаком по колену сломанной ноги. Охнул от боли, выругался.

— Давай, Лешка, обед налаживать.

— Сейчас, Мартын Семенович. — Лешка уже перестал сокрушаться из-за неудачи, срезал тальниковую палку и, уперев один конец в землю, другой себе в живот, сгибал ее в дугу.

— Ты что делаешь?

— Лук хочу согнуть. Можно ведь с луком охотиться?

— Не пробовал. Делай, увидим, что получится.

Совсем другим стал парнишка. Хороший, должно, человек из него выделается. Вот ведь как бывает…. Там, на работе, не разглядел в нем струнку самостоятельности.

Пришли Жаргал и Антон. Жаргал принялся чистить и крошить корни. Между делом рассказал, как увидел сохатого. Чувствовалось, еще что-то хочет сказать, но не знает, надо ли говорить, на Антона посматривает как-то по-особому. Уж не натворил ли еще чего этот Антон? Мартын Семенович попробовал исподтишка выведать, что держит в себе Жаргал. Но тот увернулся от ответа.

Антон как неприкаянный побродил у огня, подсел к Лешке.

— Дай помогу.

— Без тебя управлюсь. Не тут надо было помогать.

И крыть нечем Антону. Опять начал бродить по табору приблудным псом.

Лешка натянул тетиву из куска электропровода, нарезал тальниковых прутьев — стрел. Выпустив одну вверх, повесил на сук кепку, отмерил от нее тридцать шагов, натянул лук. Тетива слегка тенькнула, и стрела взблеснув на солнце, ткнулась в землю, не долетев до кепки.

— Слабоват лучок-то, слабоват, — сказал Мартын Семенович. — Но воробья с ног собьет. Как думаешь, Жаргал?

Помедлив с ответом, Жаргал так же серьезно согласился:

— Шагов с десяти, думаю, собьет.

— Вам бы только смеяться…. — вспыхнул Лешка. — А вот посмотрю на вас, как засмеетесь, когда уток нащелкаю.

— Брось лучок, Лешка, — посоветовал Мартын Семенович. — Из него и пташек не настреляешь. Но ты меня надоумил. На коз, на сохатых мы можем самострелы насторожить. Они будут понадежнее, чем петли. Жаргал, ты видел когда-нибудь, как ставят самострелы?

— Я сам ставил. Могу один поставить, — сказал Антон. — Делается большой, тугой лук, накладывается окованная стрела…

— Не видел, значит… — Мартын Семенович даже и не взглянул на Антона.

Может, это и глупо, но сейчас он лучше согласится с голоду пропасть, чем принять что-нибудь из рук Антона. Ишь ловкач, услужливостью хочет глаза замазать! Шалишь! Я тебя проучу: внукам закажешь, как паскудничать.

— Что же нам сделать? Может, меня туда донесете? Далеко это?

— Далековато. — Жаргал показал глазами на Антона: «Пусть поставит».

Мартын Семенович насупился: «Ни за что!»

— Я согласен, — проговорил Жаргал, — не знаю, как Лешка.

— И сразу же обратно вас нести? — уточнил задачу Лешка.

— Да нет. Нам что: где место облюбуем, там и отаборимся. Так ведь?

Польщенный тем, что с ним говорят как с равным, Лешка утвердительно качнул головой:

— Так, конечно. Тогда пойдем. Мне уже надоело зря сидеть в болоте. Сейчас идем?

— Придется завтра. Жаргал сделает стрелы, а ты тем временем корней накопай.

Вместе с Лешкой Антон пошел копать корни. Выдергивая из земли стебли кипрея, он с горечью вспоминал дни скитаний по тайге. Бродил голодным волком, топтал ногами этот самый кипрей и не подумал, что он может заменить хлеб. У них хватило небось ума зацепиться за эти самые корни. Они не перли на скалы, не висели с ножом над козьей тропой. И что делать, и чего не делать — на все ума хватило. Осталось ума и на то, чтобы его раскусить. Да и трудно ли такого дурака раскусить, если сам помогает. Зачем надо было отпираться, что побил стекляшки в самолете? Спугнул Жаргала, оттолкнул. А чего бы не сознаться? Не в своей, мол, тарелке был, когда вас потерял. На пользу себе обернул бы. Теперь все во вред и ничего не подправишь. А может, и не надо ничего подправлять? Какая в этом корысть, если не выберутся отсюда до зимы? При первых же морозах все закоченеют — правые в виноватые. Неужели дойдет до того? Эх, судьба-доля проклятущая — холодно, голодно, смерть сторожит-поджидает. И душу облегчить не с кем. Поневоле дом свой вспомнишь.

Попервости-то, сразу после свадьбы, жизнь была добрая. К завтраку тебе — блины либо шаньги с творогом. Наташка, она проворная, зря не проспит, все успеет сделать. Тут уж ничего худого о ней не скажешь. И не ругались с ней попервости. Потом уже началось и потянулось, потянулось без остановок. Один — задириха, другая — неспустиха, какая уж тут остановка.

Антон так раздумался, что и про корни позабыл. Сел, упер кулаки в щеки и просидел бы так, наверно, долго. Но Лешка привел его в память.

— Расселся, как на курорте, — сказал он. — Я уже вот сколько накопал, а у тебя — горсть.