Исай Калашников - Повести

— Зажег! — Лешка поднял фитиль с синей струйкой дыма.

— Я же говорил — ничего хитрого. Все дело в том, чтобы в нужное место уронить искорку.

«Да, все дело в том, чтобы уронить искорку, — огонек сам разгорится», — повторил он про себя. Это очень просто. Но многие этого не понимают. И сам он тоже понял это недавно. Правда, что век живи, век учись…

С болота Жаргал и Антон вернулись мокрые с ног до головы. Никакого хода в топях не нащупали.

Они подбросили в огонь дров, повесили сушить одежду. Растирая голую грудь, Жаргал проговорил:

— Следы сохатого опять видели. Думаю, сохатые на берег из болота вышли.

— Ничего чудного. В болоте они кормятся.

— А не могли с той стороны прийти?

— Кто же их знает? По топям они ходят ловко, ни один зверь с ними не справится. А что?

— Так просто.

После обеда все трое пошли проверить самострелы. Мартын Семенович остался один. Сидел в балагане, ошелушивал корни. Погода не прояснялась. Небо было затянуто грязно-серой пеленой, с неровными светлыми потеками. Оно было как давно не мытое окно. Вверх но склонам скалистого кряжа тянулись веревки тяжелого, сырого тумана и пропадали в серой мути, скрывающей вершины. Лес напитался влагой; ветви деревьев, кустарников прогнулись, огрузнев от тяжести капель; земля набухла и уже не принимала в себя воду. Мутные ручейки сползали в лужи.

Сгущались сумерки. Дождь усиливался. Мартын Семенович выполз наружу, набросал дров в затухающий огонь, прислушался. В лесу, кроме тихого шелеста дождя, не было никаких звуков.

Он забеспокоился. Не случилось ли что с ребятами? Самострелы стоят недалеко, должны бы давно обернуться. Что бы им так-то, ни с того ни с сего, задерживаться в мокром лесу до потемок?.. Но что могло случиться? Мало ли всяких неожиданностей и случайностей поджидает человека на звериных тропах. Что, если опять в петлю залез медведь и они не совладали с ним? Или самострел ранил кабана? Хватит у них догадки не лезть на клыки раненого зверя?

У огня он просидел до наступления ночи. В шепчущем мраке растворились деревья. Он заполз в балаган, сел у входа. Может быть, ничего не случилось, просто не подрассчитали время и теперь блудят в темноте. Попробуй найти дорогу, если в трех шагах ничего не видно. Он снова вылез наружу, повесил пустой котел на таган, отвернутый от огня, ударил по нему палкой. Котел глуховато бумкнул, звук застрял в сырых ветках деревьев, запутался в нитях дождя. Вряд ли его услышат… Но он бил и бил по котлу, пока рука не устала. Остановился. Ни ответного крика, ни хруста ветвей под ногами, только шепот дождя. Капли сыпались на лысину, скатывались по ней на щеки, застревали, скапливались в редкой бороденке. Сидел неизвестно сколько, насквозь промок, продрог. Вернулся в балаган. Теперь уж они не придут. Если бы были близко — услышали. Значит, далеко. Только бы не вздумали блудить в темноте, дождались утра. Спать под открытым небом в такой дождь едва ли придется, но огонь гореть будет — намерзнутся не очень.

А с ними ничего особенного не случилось.

Как обычно, вначале они проверили петли. Нажива оставалась нетронутой. Пошли к самострелам. Стрела одного из них оказалась спущенной, но ни стрелы, ни убитого зверя поблизости не было. Наконец после долгих поисков обнаружили обломленное, залитое кровью древко, капли крови на траве, на ветках. Коза — это было видно по следу — напоролась на самострел недавно, иначе дождь успел бы смыть кровь. Не теряя времени, они пошли по следу, держаться которого было не просто. Местами капли крови совсем исчезали, и тогда приходилось идти по следам, оставленным копытцами. Хорошо, что они на сырой земле отпечатывались отчетливо. Коза часто останавливалась, ложилась на землю. В трех местах, где она лежала, расплывались лужицы крови.

— Мучится, бедная, — пожалел ее Лешка. — Куда идет с такой раной?

— Коза на рану крепкая, — сказал Антон. — Может сутки бродить, обрызгивая след кровью. По-доброму-то за ней ходить не надо бы. Полежит подольше на одном месте, уснет…

— Не ходить можно бы, но как потом след найдем? — спросил Жаргал. — Дождь все смоет.

— В том-то и дело, Жаргалушка. Она, понимаешь, убежит, честно говорю, убежит! — заторопился Антон, даже не скрывая своей радости, что его слушают, с ним говорят.

На каждом новом месте крови оставалось больше, а лежки становились чаще.

— Доходит. Теперь не разговаривайте, — предупредил Антон. — Должна быть где-то тут.

И верно, прошли еще немного — впереди что-то вроде бы треснуло, прошумело. Бросились туда, увидели под кустом боярышника придавленный к земле круг травы, кровь, выковырнутую ногами землю. Коза только поднялась, дождь еще не успел разбить комочки земли, повисшие возле следа на травинках. След уходил в чащу. Они побежали по нему. И вдруг совсем близко, за зеленью ветвей, метнулось рыжее пятно… Гуран, вскинув голову, увенчанную ветвистыми рогами, выскочил на поляну, тяжелыми прыжками пересек ее, исчез в зарослях жесткого ерника.

С этой минуты они почти не выпускали его из виду. Отбежав немного, гуран ложился, но, стоило им приблизиться, вскакивал и бежал, вытянув голову. Перебежки становились все короче, и вот наступил момент, когда он уже не смог подняться.

И тут только заметили: приближается вечер, а где они находятся, в каком месте — неизвестно. Гурана убили на поляне, усеянной крупными угловатыми камнями. В двухстах шагах возвышался гладкий, будто обструганный, утес, наискось перечеркнутый узкой щелью. Под утесом взбитой пеной шумела под дождем густая зелень кустарников.

— Надо будет огоньку… Подсушимся, печенку поджарим. А? — спросил Антон.

— Печенку жарить — это хорошо, — одобрил Жаргал. Чуть подумав, добавил: — Ночь застанет, что делать будем?

— Все равно в дороге ночевать. Пошли. — Лешка дернул Жаргала за рукав. — Дровишек насобираем, пока Антон обдирает…

За кустами у подножия скалы сохранилась узенькая полоска сухой земли. На ней и развели огонь. Сухих дров поблизости было мало. Жаргал и Лешка разошлись в разные стороны, собирая у скалы намокшие палки, сучья. Лешка подобрал толстый обломок валежины, поставил его к скале, намереваясь взвалить на плечи. И тут его взгляд упал на трещину, видную издали. Падая с вершины, она не достигла метров двух до подножия скалы и закончилась дырой с рваными краями. Трещина и дыра были как восклицательный знак, врезанный в монолит утеса. Лешка подтащил валежину к дыре, взобрался по ней, заглянул внутрь. У края топорщились палки заброшенного орлиного гнезда, а за ним чернела пустотой пещера.