Красная каторга: записки соловчанина - Никонов-Смородин Михаил Захарович

— Вот приходят вчетвером на могилы. Они и говорят ему: — Ну, теперь, парень, ты свисти отца, а мы вот тут за кустами спрячемся. И только это они так разговаривают, как сзади подходит Спиридон Иваныч, сам третей — с двумя сыновьями. Спохватились сексоты: «пропали наши головушки». Ну, тут, конечно, Спиридон Иваныч с тремя сыновьями окружили их, — им и податься некуда.

— Побросали они оружие и совсем пали духом. Ну, однако, один стал просить Спиридона Иваныча, сватом он ему был: «Пусти, дескат, не бей. Что тебе, дескать толку от нашей смерти? А живые мы, дескать, тебе пользу принесем». Тут подвел он их к могилам убитых сексотов и говорит:

— Хотел было я вас на это сексотское кладбище отправить, да вижу, не совсем у вас еще совесть погасла и не в конец вы обасурманились. Клянитесь мнездесь, что бросите сексотничать.

— И вот те трое живыми остались. Ну, после искупили они свой грех полностью. В сельсовете сказали, что мол Спиридон Иваныч бросился со сторчаков каменных прямо в бурун на речке и утоп. А сами зорко стали следить: как заведется вредный сексот, они его заманят на болото, да Спиридона Иваныча вызовут. Устроит он суд и в болото. Прямо кладбище из безымянных могил открыл. Жив ли вот сейчас — не знаю. Тут было и коммунисты в ГПУ прочуяли, но как деревенские коммунисты и сексоты молчат, то и ГПУ в этом деле им не помощь. А те, наши сельские, помнят сукины дети безымянные могилы, да меткое ружье Спиридона Иваныча.

За свою четырехлетнюю работу по звероводству и кролиководству, я накопил богатый научный материал по вопросам кормления и разведения животных. Мне хотелось многое и самое важное из этих материалов захватить с собой. Пришлось дни и ночи коптеть над всякого род выписками и вычислениями. Мой ближайший сотрудник-генетик профессор Кондырев начал даже косо на меня посматривать из-за манкирования мною своими прямыми обязанностями…

Мои компаньоны по особо составленному нами плану собирали понемногу продовольствие. Укромных уголков в обширном питомнике было сколько угодно и вопроса о тайном складе у нас не было. Использовать для добычи продуктов зверкухню было опасно из-за сексотов. Василию Ивановичу пришла счастливая мысль достать просто рису в зерне. Рис является одним из часто употребляемых для кормления лисиц кормов. В складах пушхоза он всегда был в большом количестве. Оставалось только найти способ добыть рис из склада.

Харитоныч тщательно исследовал склад продуктов. Помещался он в досчатом сарае. В подполье этого сарая было нетрудно проникнуть. Мы решили забраться под склад, просверлить пол под закромом с рисом и таким образом приобрести мешок этого необходимого для нас продукта. Тяжелая задача просверлить пол и насыпать рису выпала на долю Петра Харитоновича. Я снабдил его хорошим буравом. Днем, когда склад не охранялся, Петр Харитоныч и Василий Иванович достали кил семьдесят риса. Мешок был спрятан в кустах. На другое утро я с Василием Ивановичем под предлогом деловой поездки, переправили мешок на лодке на мыс Оров Наволок и там спрятали. Все это на диво произошло без сучка, без задоринки, вот так же гладко, как об этом повествуется. Нам положительно везло.

В июне месяце был официально открыт Беломоро-Балтийский канал, хотя заканчивали его, вероятно, еще года два. По случаю события канал посетили Сталин и Молотов. После этого визита на канал направились целые толпы советских вельмож: чекисты высоких рангов, наркомы. Вся эта разнообразная компания считала своим долгом посетить зверхоз и осмотреть питомник. Надоели мне эти паломники чрезвычайно. Сколько чекистских фотоаппаратов запечатлели мою контрреволюционную личность во время пребывания всяких экскурсий в питомнике. В заключение в питомник прибыли триста матросов с военных судов, прибывших для прохождения по каналу. К слову — канал или собственно коробки шлюзов имели ширину только четырнадцать и восемьдесят пять сотых метра и через канал поэтому могли проходить только малокалиберные суда.

Толстый, как откормленная свинья, советский орденоносец-поэт Демьян Бедный, прогуливаясь по питомнику у клеток с соболями, повествовал то анекдоты, то начинал хвалить Финляндию и финнов. У него даже есть, по его словам, и дача в Финляндии. Окружающие его чекисты подобострастно слушали.

В нашей звероводной конторе профессор Кондырев рассказывал Пришвину о своем деле, о том, что его посадили в лагерь за здорово живешь. Пришвин сочувственно качал головой, но, ясное дело, помочь ничем не мог. Он заехал в зверосовхоз собирать интересный для беллетриста материал о жизни диких зверей в неволе. Профессорская история ему не пригодится, ибо она шаблонна, как шаблонна «карательная политика ГПУ».

Между тем время побега уже приближалось. За несколько дней до побега мы решили прихватить с собой казака Митю Сагалаева. Парень был надежный. Хотя ему оставалось сидеть только какой-нибудь месяц, однако, он с удовольствием и радостью согласился составить нам компанию.

Воспитатель Грибков зашел ко мне и снова начал приставать — сообщить лагерному БРИЗ-у о моем изобретении. Я опять отговорился.

— Вот я вам принес от КВЧ за ударную работу на производстве талон на три дополнительных письма.

Я взял талон на письма, нужный мне, порвавшему все связи с внешним миром, как прошлогодний снег. Вместе с премиальной карточкой этот документ свидетельствует об изобилии социалистических благ в царстве социализма после восемнадцатилетнего упражнения в государственном строительстве.

Разговор у нас перешел на соцсоревнование и ударничество. Затеял его собственно я. Мне нужно было произвести некую диверсию для прикрытия нашего побега. Я предлагал.

— Если вы считаете за нами недоимки по соцсоревнованию с крольчатником, то мы можем их теперь восполнить. Ежегодно наше хозяйство заготовляет для зверей ягоды черники и рябины. Черника уже, пожалуй, отошла. Придется напирать на рябину. И вот этот сбор можно возложить на звероводов в качестведополнительной нагрузки. Этим мы и покроем всяческие наши недоимки по соцсоревнованию.

Грибков расцвел и на прощанье сказал:

— Значит как-нибудь на днях устроим производственное совещание и это дело обмозгуем.

Между тем у администрации лагпункта стала заметна некоторая нервность. Несколько заключенных были отправлены на Соловки, очевидно, в предвидении возможности их бегства. Однако, полковник гвардии Камыш, завхоз всего лагпункта, перехитрил администрацию, отправляющую его на Соловки. Утром, подъехавший за ним к его кабинке грузовик с охранником, долженствующий доставить Камыша в Медгору для дальнейшего направления на Соловки, уехал без полковника. Кабинка полковника оказалась пустой. Исчезали и его вещи. Камыш как в воду канул. Дня через три исчез бесследно повар пушхоза, уехавший в Медгору с каким-то поручением. Вероятно, добыл липу [25] и уехал спокойно по железной дороге.

Положение становилось тревожным. Нам надо было действовать, ибо усилился надзор и слежка. Пришлось срочно собраться нам и назначить день побега. Выбор наш пал на четвертое сентября. В этот день у Василия Ивановича был «выходной день» и он имел право отлучиться из питомника. Харитонычу дано было специальное поручение, также дающее право на такую отлучку в назначенный день. Оставалось зарядить соответствующую туфту и дать возможность отлучиться мне и Мите. Туфту эту я зарядил весьма удачно, назначив накануне дня побега «производственное совещание».

Вечером в конторе собрались все работники питомника и баклаборатории. На таких совещаниях по положению председательствовал завцехом — в данном случае я. Политический директор и воспитатель Грибков были тут же.

Я начал волынку с нудного доклада по соцсоревнованию, надоевшего до тошноты и мне и слушателям. За мною говорил Грибков, за ним директор, два, три «активиста». Остальным оставалось только приветствовать мое предложение — вместо отдыха после работы, ехать или идти в лес за рябиной. Начали составлять план — кто и в какую очередь идет в лес.