Пауло Коэльо - Адюльтер

– Один черт…

Вот как? Неужели он теперь на своей шкуре испытал все то, что испытывала я, когда называла депрессией все, что происходило со мной?

Мне – не один. Я хочу ужинать там, где у нас заказан стол. Там, где мы когда-то поклялись друг другу в любви.

– Зря мы сюда приехали… Неудачная была идея. Я хочу завтра же вернуться домой. Задумано-то было как нельзя лучше… Заново пережить зарождение нашей любви. Но разве это возможно? Нет, конечно. Мы – взрослые, зрелые люди. И живем теперь под таким давлением, о каком раньше и не подозревали. Мы должны обеспечивать базовые потребности – здоровье, образование, питание… Пытаемся развлекаться на уик-эндах, потому что так поступают все, а поскольку нам не хочется выходить из дому, считаем себя в чем-то ущербными…

Вовсе нет. Мне никогда не хочется. Я бы с удовольствием дома сидела и ничего не делала.

– Да и я тоже. Но наши сыновья? Они хотят другого. Мы не можем допустить, чтобы компьютер заменил им весь мир. Они еще слишком юные. И вот мы тащим их куда-то, увозим, делаем с ними точно то же самое, что наши родители – с нами и что наши бабушки и дедушки – с ними. Это называется нормальная жизнь. По-ученому выражаясь, наша семья эмоционально структурирована. Иными словами, если один из нас нуждается в помощи, другой всегда готов сделать для него все возможное и невозможное.

Понимаю. Вот, например, отправиться туда, где все полно воспоминаниями.

Еще одна порция джина. Муж, прежде чем ответить, некоторое время сидит молча.

– Вот именно. Но неужели ты считаешь, что воспоминания способны заполнить настоящее? Скорее наоборот – они меня душат. Я обнаруживаю, что уже не прежний, что стал совсем другим. Все было хорошо, пока мы не приехали сюда и не выпили этого шампанского. А вот теперь я отчетливо сознаю, что живу далеко не так, как мечталось мне, когда мы оказались в Интерлакене впервые.

А что же тебе мечталось?

– Да глупость, конечно… И все же это была мечта. И я бы мог ее осуществить.

А все-таки?

– Ну, я мечтал распродать все, что у меня было в ту пору, купить корабль и странствовать по свету вместе с тобой. Отец бы, конечно, рассвирепел, что я не пошел по его стопам, но мне это было бы неважно. Мы бы заходили в порты, брали бы какую-нибудь работу, чтобы заработать денег на дальнейший путь, – и снова снимались бы с якоря. Знакомились бы с людьми, которых никогда прежде не видели, открывали бы места, которые не значатся в путеводителях. Приключение. При-клю-че-ние – вот что было моим единственным желанием.

Он заказывает еще стаканчик и выпивает с невиданной быстротой. Сама я не пью – мне и так уже немного дурно, потому что мы не ели с утра. Мне хочется сказать, что если бы он исполнил свою мечту, я была бы счастливейшей женщиной на свете. Но лучше промолчать – ему и так скверно.

– Потом у нас появился ребенок.

Ну и что? Наверняка есть миллионы супружеских пар с детьми, которые сумели реализовать то, о чем он лишь мечтал.

– Все же, наверно, не миллионы. Тысячи, – отвечает он, подумав.

Выражение его глаз меняется: теперь в них не злость, а грусть.

– Бывают минуты, когда мы останавливаемся и начинаем анализировать все – и наше прошлое, и настоящее. И то, чему научились, и то, где ошиблись. И я всегда боялся таких минут. Я могу обмануть их, утверждая, что всегда делал правильный выбор, но они требовали небольших жертв с моей стороны. Ничего серьезного.

Предлагаю немного пройтись. Глаза его вдруг теряют блеск, гаснут и обретают странное, отчужденное выражение.

Он ударяет кулаком по столу. Хозяйка смотрит испуганно, а я прошу принести мне порцию джина. Хозяйка отказывает. Бар закрывается, потому что вскоре начнется время ужина. Подают счет.

Жду, что муж как-нибудь отзовется. Но он лишь достает бумажник и бросает на стойку купюру. Берет меня за руку, и мы выходим на холодную улицу.

– Боюсь, если буду слишком много думать о том, что могло бы сбыться да не сбылось, меня затянет в какую-то черную яму.

Мне знакомо это ощущение. Мы уже говорили об этом в ресторане, в тот день, когда я изливала ему душу.

Он как будто не слышит.

– …и там, в глубине, услышу, как чей-то голос говорит мне, что ни в чем нет смысла. Мироздание существует миллиарды лет и будет существовать, когда тебя не станет. Мы живем в микроскопической частице исполинской тайны и так и не получаем ответы на вопросы, не дававшие нам покоя еще в детстве. Есть ли жизнь на других планетах? Если Бог – добр, почему он допускает, что люди страдают и мучаются? И прочее, в том же роде. И – что совсем уж скверно – время течет безостановочно. И часто без всякой видимой причины я чувствую неимоверный страх. Это происходит и на службе, и в машине, и когда я укладываю детей. И смотрю на них с нежностью и со страхом: что случится с ними? Да, они живут в стране, обеспечивающей нам безопасность и спокойствие, но что ждет их в будущем?

Да, я понимаю, о чем он. И мне кажется, не мы одни напряженно размышляем об этом.

– И когда я вижу, как ты готовишь завтрак или ужин, то время от времени думаю: вот пройдет лет пятьдесят или даже меньше – и один из нас останется один и будет плакать каждую ночь, вспоминая, как мы были когда-то счастливы. Дети вырастут и разлетятся. А тот из нас, кто переживет другого, станет немощен и хвор и будет постоянно нуждаться в посторонней помощи…

Он замолкает, и дальше мы идем, не произнося ни слова. Проходим мимо плаката, приглашающего на новогодний праздник. Муж со злобой срывает его. Двое-трое прохожих смотрят на нас с удивлением.

– Прости… Я не должен был говорить это. Я привез тебя сюда, чтобы нам тут стало легче, чтобы исчезло давление, которое мы испытываем ежедневно… Всему виной джин.

Я в замешательстве.

Проходим мимо кучки юнцов, оживленно болтающих посреди разбросанных повсюду жестянок из-под пива. Мой муж, обычно такой сдержанный и серьезный, вдруг подходит к ним и предлагает выпить.

Молодые люди удивлены и слегка напуганы. Я вмешиваюсь – прошу извинения, объясняю, что мы оба перебрали и еще один глоток может привести к катастрофе. Потом ухватываю его за руку и увожу.

Как давно я не делала это! Всегда он был защитником, покровителем, всегда он помогал и решал все проблемы. А сейчас я стараюсь сделать так, чтобы он не поскользнулся и не шлепнулся наземь. Настроение у него опять изменилось – сейчас он распевает какую-то песню, которую я никогда прежде не слышала: должно быть, такие поют в здешних краях.

Когда мы проходим мимо церкви, вновь начинают звонить колокола.

Добрый знак, говорю я.

– Я слышу колокольный звон, он говорит мне о Боге. Ну а Бог-то слышит нас? Нам с тобой едва за тридцать, а мы уже не видим в жизни никакой отрады. Если бы не дети, какой смысл был бы в ней?

Я хочу что-то сказать на это. Но не нахожу ответа. Добираемся до того ресторанчика, где когда-то поклялись друг другу в любви, и уныло ужинаем при свете свечей, в одном из самых красивых и дорогих городов Швейцарии.

Когда открываю глаза, на дворе уже белый день. Всю ночь проспала без сновидений и ни разу не проснулась. Гляжу на часы – уже девять.

Муж еще спит. Иду в ванную, чищу зубы, умываюсь, потом заказываю в номер завтрак на двоих. В ожидании заказа набрасываю халат и подхожу к окну.

И в этот миг замечаю, что небо полно парапланеристами. Они снижаются и приземляются в парке перед отелем. Судя по всему, это новички – большинство летит вместе с инструктором.

Как они решились на такое безумство? Неужели мы дошли до точки, когда смертельный риск – это единственное, что может спасти от убийственной скуки?

Вот приземлился еще один. И еще. Друзья, радостно улыбаясь, снимают все это. Представляю себе, как все это должно смотреться сверху – ведь нас окружают очень, очень высокие горы.

И, хотя я страшно завидую каждому из этих смельчаков, сама я никогда бы не решилась на такое.

Входит официант, неся на серебряном подносе стакан с розой, кофе (моему мужу), чай (для меня), круассаны, тосты, ржаной хлеб, несколько сортов джема, вареные яйца, апельсиновый сок, местную газету и все прочее, что призвано осчастливить нас.

Бужу его поцелуем. И не могу вспомнить, когда я делала это в последний раз. Он удивлен, но улыбается. Садимся за стол и отдаем должное всем этим прелестям. Слегка обсуждаем, как мы вчера напились.

– Похоже, мне это было нужно. Но ты не принимай мои рассуждения слишком уж всерьез. Когда лопается воздушный шарик, все вздрагивают, но ведь это всего – лопнувший шарик. Безобидно.

Я хочу сказать, что мне стало легче, когда обнаружились все его слабости, но лишь улыбаюсь и продолжаю жевать свой круассан.

Муж тоже заметил парапланеристов. Глаза его загораются. Мы одеваемся и спускаемся – не сидеть же в номере в такое чудесное утро?