Андре Моруа - Земля обетованная

Атмосфера дома в Сарразаке напоминала те летние дни, когда небо безоблачно и все же воздух насыщен смутной, тяжкой тревогой, предвестием надвигающейся грозы. Клер не понимала скрытых причин разногласий между отцом и матерью, но знала, что они не ладят друг с другом и что ей не суждено, в отличие от других детей, жить в счастливой и жизнерадостной семье.

Ее сердечная боль и сожаления сделались еще острее с того дня, когда брат отца Шарль Форжо и его дочь Сибилла провели в Сарразаке несколько дней. Тут-то Клер и обнаружила, что родителей и детей могут связывать совсем другие отношения, никак не похожие на те, что она видела в своем доме.

Дядя Шарль, биржевой маклер, жил в Париже. В отличие от старшего брата, он был богат, и Клер нередко слышала, как ее мать спрашивает у отца:

– Почему бы не попросить Шарля о помощи?

– Лучше сдохнуть! – отвечал полковник.

Но вот в 1905 году, с началом каникул, дядя Шарль написал им, что собирается совершить автомобильную поездку вместе с дочерью и хотел бы заехать в Сарразак. Он был вдовцом, и Сибилла, даром что была всего на год старше Клер, сопровождала отца. Невиданный апломб кузины вызвал у Клер испуг и восхищение. Как только голубой лимузин остановился у крыльца, Сибилла начала распоряжаться выгрузкой своих чемоданов с веселой самоуверенностью молодой женщины. В дорожном костюме из клетчатой шотландки и в пальто под цвет костюма, она выглядела как новенькая кукла, только что из коробки. Дядя Шарль, жизнерадостный великан с белокурой бородкой, гордо расписывал свой рекорд:

– Четыреста двадцать километров от Парижа до Сарразака всего за двенадцать часов, старина!.. В среднем со скоростью тридцать пять километров в час.

– Папа гнал как безумный, – сказала Сибилла.

– А ты помолчи, Сиб! Лучше попроси кузину показать тебе твою комнату. А она хорошенькая, твоя кузина, только, кажется, язык проглотила… Как ее зовут-то? Клер? Ах, ну конечно, так же звали нашу бабушку… Клер, Клара, Клариссима… ну, промолвите хоть словечко, мамзель Клерон!

Сибилла взяла за руку Клер, вконец сконфуженную этим непривычным вниманием к своей особе, и увела ее в дом.

– Вот это и есть моя комната? – спросила она. – Какая огромная! А где включается электричество? Что?! Вы до сих пор живете с керосиновыми лампами? Вот это мило! Прямо как в романах «Розовой библиотеки». Вас следовало бы назвать Камиллой или Мадлен… Хотя что я… сама не знаю, почему говорю «вы», – ты ведь моя кузина. Ну, здравствуй, малышка Клер, я рада с тобой познакомиться.

Клер слушала ее с таким изумлением, словно перед ней была говорящая птица, и даже забывала ответить. Она смотрела, как Сибилла вынимает из чемодана свои платья, туалетный несессер.

– Знаешь, это мамин; папа хотел, чтобы я им пользовалась. Скажи, у вас переодеваются к ужину?.. Ты мне напоминаешь Франсуазу, она первая ученица в нашем классе… Иногда я приглашаю ее к нам, но папе она не нравится… Он любит только веселых спортивных девочек… И вообще он такой уморительный, мой папа!

Они спустились в гостиную; Шарль, развалившись в кресле, курил сигару, а полковник, по обыкновению, расхаживал взад-вперед; мадам Фуржо молча вышивала.

– Нет, – говорил Шарль, – нет, бедный мой Рауль, я тебя отнюдь не одобряю. Может быть, твой поступок и благороден, хотя лично я в этом не уверен, но каков результат? Ты остался без гроша, без всякого занятия и сожалеешь о своем полке. Я не говорю, что наши политики симпатичны, но все же это они правят Францией, они всемогущи, и нужно как-то уживаться с ними… Вот я веду финансовые дела многих министров, и это приносит мне большую пользу. Они ведь прекрасно информированы. И я продаю то, что продают они, покупаю то, что покупают они. У меня есть приятель, его зовут Ванекем, он водит дружбу с Рувье.[9] Так вот, поверь мне, тот много чего знает, а мой приятель, уж конечно, слушает его и мотает на ус.

Мадам Форжо подняла голову:

– Я не понимаю вашей снисходительности, Шарль, – ведь эти люди губят страну!

– Не верьте в подобные бредни, Анриетта! Многие из них такие же патриоты, как мы с вами.

– Что не мешает им, – сказал полковник, – опустошать Францию своей антирелигиозной политикой. Ты помнишь эту деревню во времена нашего детства, Шарль? В семьях было от шести до десяти детей. А нынче – двое, много трое… В тысяча восемьсот восьмидесятом году население Франции было равно населению Германии. А сейчас в Германии проживают шестьдесят пять миллионов, тогда как во Франции – только сорок… Эти цифры о многом говорят.

– Ну и чудесно! Давайте делать детишек! Я совсем не против, это превосходное упражнение! – со смехом сказал Шарль. – Вот только мы, Форжо, показываем дурной пример, имея каждый по одной дочери.

Лицо госпожи Форжо омрачилось.

– Шарль, вы лучше, чем кто-либо, знаете, что у нас с Раулем, увы, нет средств, чтобы заводить большую семью.

Обе девочки сели рядышком на диван, и Сибилла обняла за плечи Клер, счастливую, удивленную и неловкую. Они молча слушали разговор взрослых. Клер стыдилась признания матери, одновременно раздумывая, возможно ли регулировать количество детей в семье; Сибилла, куда более осведомленная, хитро посматривала на озадаченную кузину и смеялась. Когда все сели за стол, она покорила полковника расспросами о лошадях и о псовой охоте, а госпожу Форжо – описанием уроков катехизиса, которые посещала в Сен-Филипп-дю-Руль. Затем братья стали обсуждать Русско-японскую войну, удивлявшую в то время все общество.

– Твоя кавалерия как будто не играет там особой роли, – подтрунивал Шарль.

– Кавалерия, – горячо возражал полковник, – снова сыграет свою роль лишь в том случае, если будет найдено средство защитить кирасиров от огня противника. У меня возникли кое-какие соображения на сей счет. Но как бы ни обстояли дела с кавалерией или новым оружием, нужна в первую очередь мобильная сила, способная внести хаос в тылу врага. Именно так выигрывают войну.

Клер любила слушать отца, когда он говорил о сражениях и о солдатах. В его словах звучала энергия, которая восхищала девочку, внушала ей уверенность и в нем, и в себе самой.

– Что ты намерен делать, Рауль, если начнется новая война?

– Буду командовать резервным полком.

После обеда Клер увела Сибиллу в свою комнату, и они долго и весело болтали, пока за ними не пришла Леонтина. Девочки поверили друг другу свои тайны: Сибилла знала, что ее отец часто навещает одну даму, которая поет в театре Опера Комик.

– Ее зовут мадам Жанен, но мы с подружками величаем ее мадам Фу-ты-ну-ты.

Клер рассказала кузине историю отставки своего отца, а затем случай с «опрокинутой» девушкой. Они разговаривали без умолку, то и дело заливаясь смехом. Через день, когда Сибилла с отцом уезжали в Биарриц, кузины договорились переписываться и придумали секретный код, которым будут обозначать родителей, мадам Жанен и прочие свои тайны.

Визит дяди Шарля и его дочери произвел глубокое впечатление на Клер.

Сибилла стала для нее образцом, которому она решила подражать. Ей хотелось наряжаться, как Сибилла, говорить, как Сибилла, иметь машину, как у Сибиллы. Осознав, что с ее кузиной обращаются как со взрослой, она попыталась добиться тех же привилегий. Мадам Форжо раз в неделю ездила в Лимож, и Клер начала упрашивать мать, чтобы та взяла ее с собой.

– Мама, я могу поехать с вами?

– Нет, ты мне будешь мешать. Кто тобой займется, пока я буду у дантиста?

– Я могу подождать вас в экипаже.

– Клер, если я сказала нет, значит нет.

– Мама, но ведь Сибилла…

– Не спорить! – оборвал ее полковник.

Этот мелкий эпизод укрепил Клер в убеждении, что она несчастнейшая из детей. Каждый вечер она вспоминала Сибиллу, ту покровительственную, чуточку высокомерную нежность, с которой кузина относилась к ней. И девочка мечтала оказаться в таком мире, где она могла бы в свою очередь опекать и защищать Сибиллу.

Вернувшись в Париж, Шарль Форжо прислал в Сарразак подарок для племянницы – фонограф, новомодный аппарат, состоявший из стержня, на который следовало осторожно надевать сменный вращающийся цилиндр, покрытый воском; сверху располагалась огромная труба-рупор, из нее-то и шел звук. Клер обращалась как со святыней с восковыми валиками, которые нужно было чрезвычайно аккуратно, с бесконечными предосторожностями, заворачивать в полотно. Стоило родителям уехать, как она запиралась в комнате со своим «прекрасным фоно» и слушала никогда не надоедавшие ей мелодии с двадцати валиков, присланных дядей Шарлем (новых у нее так и не появилось). Таким образом, она познакомилась с операми «Манон», «Таис», «Кармен» и с неземными голосами, певшими обворожительные арии.

Никто никогда не рассказывал девочке о романтике любви, но природный инстинкт предупреждал ее о чарующей и опасной власти некоторых слов – сердце, трепет, ласка. Она вздыхала вместе с Фаустом: «Здесь так тихо, тихо так, / Все кругом тайной дышит!»;[10] вместе с Вертером: «Восторг! Очарованье! Не грёзы то, не сон! / Но как же хороша! Всю жизнь с такой подругой / я прожил бы легко…»[11] Мужские голоса, пусть даже и бесплотные, все-таки приобщали ее – отвлеченно, исподволь – к языку страсти. В этих ариях слышались отголоски иных, неведомых миров. Клер разыскивала в книгах, в старых путеводителях картинки, изображающие Египет Таис, Испанию Кармен, Венецию «Сказок Гофмана». В эти страны, созданные для счастья, она помещала сказки и драмы, придуманные ею самой. Двум своим куклам она дала имена Манон и Таис и напевала им мелодии с фонографа, которые уже знала наизусть. Но тут появлялся полковник: