Жюль Верн - Женитьба г-на Ансельма де Тийоля

В 1842 году маркиз Ансельм де Тийоль достиг возраста, в равной мере разумного и зрелого, а именно, двадцати семи лет. Это высшая точка жизни, когда молодые люди прощаются с безумствами ушедшей юности, если только не бросаются в них очертя голову. Счастливый период, в который можно то, что на выразительном языке отцов называлось «делать глупости»!

Ансельм де Тийоль был молодым человеком со светлыми волосами, на которых как бы лежал отблеск заходящего солнца. Его шевелюра постоянно пребывала в состоянии войны с законами парикмахерского искусства и представляла для искушенных мастеров своего дела головоломную задачу, последствия смелого решения которой торчали во все стороны, наводя ужас на девушек округи. Но зато длинные, как у обезьяны уистити, руки, похожие на ходули ноги, непримиримый взгляд, зубы, словно из палисандра[1], уши, как у школьника первого класса, — все это вместе придавало юному маркизу невыразимый шарм и неизъяснимую притягательность.

С крупным телом и мелкими мыслями, широкий в груди, но узкий во лбу, с сильными руками и слабым умом, солидным костяком и бедным интеллектом, этот человек неминуемо должен был завладеть царством небесным независимо от того, будет ли он двигать горы, подобно Энкеладу[2], или жить растительной жизнью.

Тем не менее издали Ансельм де Тийоль внушал уважение — чтобы хорошо смотреться, подобно высоким монументам, он нуждался в перспективе. На расстоянии ста шагов маркиз являл собой нечто пирамидальное; в двухстах это был Антиной[3], и молодые девушки чувствовали, как в волнении вздымается их девственная грудь; наконец, в двухстах пятидесяти шагах замужние женщины начинали бросать на супругов, владельцев их прелестей, мрачные взгляды и строить в голове комбинации из статей гражданского и уголовного кодексов, касающихся убийства и супружеской неверности.

Но увы! Извилистые улочки городка К. лишали юного маркиза любых возможностей перспективы! К тому же как скомпрометировать женщину на таком расстоянии? Как соблазнить девушку, пребывая в отдалении? Словом, как напитать душу нежными чувствами, если вы находитесь на одном конце улицы, а предмет вашей страсти — на другом? Поэтому мужья и возлюбленные, облачившись в покров беззаботности, спали совершенно спокойно. Они выказывали Ансельму знаки дружеского внимания и, ради его собственной безопасности, единодушно наградили его ролью громоотвода. Ибо, согласно данным палаты мер и весов, маркиз де Тийоль возвышался на один метр девяносто пять сантиметров над уровнем моря; однако его интеллект не дотягивал более трех метров до уровня самого тупого представителя семейства китообразных. Одна лишь губка[4] могла проиграть ему интеллектуальное соперничество.

Итак, господин Ансельм де Тийоль был маркизом, ни более, ни менее, притом маркизом старой закалки. Его дворянство отнюдь не являлось дворянством мантии![5] Он не терся среди разночинцев в коридорах правительственной власти, не был ни деревенщиной, ни буржуа, ни простонародьем, ни торговцем. Он был маркизом по полному праву!

Ибо предок его, Ригобер, обладал остротою ума и величием духа, достаточными, чтобы в благословенном 879 году вылечить от сильного несварения желудка короля Людовика Заику[6] при помощи листьев раскидистой липы, осенявшей один из уголков его поместья, за что и был немедленно возведен во дворянство.

С этого исторического момента род Тийолей[7] пустил корни в своей норе, не обращая внимания ни на какие внешние события, включая набеги врагов, чем и проявил себя абсолютно бесполезным для любезного отечества.

Во время защиты Парижа Эвдом[8], в 885 году, Ригобер де Тийоль отсиживался в погребе.

В эпоху крестовых походов Атаназ де Тийоль и его пятеро сыновей лишь наблюдали за событиями.

При Людовике XI, во времена Лиги общественного блага, Экзюпер де Тийоль заботился лишь о благе собственном.

Когда Франциск I в битве при Павии[9] потерял все, кроме чести, мадам Альдегонда де Тийоль позволила любить себя юнцу и потеряла несколько более, нежели король Франции.

В дни Баррикад[10] семья Тийолей забаррикадировалась за собственной дверью, подавая пример, какому в наши дни мало кто следует.

При осаде Парижа Генрихом IV, во время великого голода, Перефикс де Тийоль отнюдь не пожирал своих детей, но, напротив, хорошо кормил их заботливо припрятанными в подвалах припасами.

При кардинале Ришелье отпрыски этого блистательного рода воспользовались смутой и беспорядками, чтобы жить в тишине и покое, а во времена войны с Нидерландами Непомюсен де Тийоль вел боевые действия против крыс, пожиравших его сыры.

Во время Семилетней войны[11] мадам Фредегонда де Тийоль произвела на свет семерых прелестных детишек, и, чтобы не дать упасть тени на добродетель прекрасной дамы, приходится предположить, что Аглибер де Тийоль, ее доблестный супруг, не сражался в это время против великого Фридриха[12] бок о бок с маршалом Саксонским[13].

Наконец, эти аристократы оказались недостаточно благородны, чтобы пострадать в девяносто третьем[14], но вполне соответствовали эталону знатности, чтобы получить возмещение убытков при реставрации Бурбонов.

Итак, Ансельм де Тийоль, последний в роду, пошел по стопам своих блистательных предков: он не был ни хорош собой, ни храбр, ни щедр, но невежествен, труслив и глуп. Одним словом маркиз как маркиз, по милости Божией и по причине расстройства пищеварения Людовика Заики!

В 1842 году он еще брал уроки латыни у уважаемого учителя некоего Назона Параклета[15], человека, погруженного в латинский язык, чьи знания и ум оценивались в три сотни экю в год. Он был духовным наставником юного Ансельма, чопорный ментор Телемаха[16] в образе маркиза, ибо ученик-сирота смотрел, слушал и понимал лишь в пределах возможностей своего учителя.

Речи Назона Параклета были проникнуты целомудренным спокойствием, что также отличало благочестивого Энея[17], любимого его героя; он беспрестанно украшал свои фразы формулами и примерял, заимствованными из латинской грамматики Ломона, знаменитого профессора старинного Парижского университета[18].

— Черт возьми, господин маркиз, — чистосердечно говаривал благочестивый Параклет. — Вы происходите из древнего знатного рода, вы своего добьетесь! Viam facietis![19] Ибо я не позволю себе называть вас на «ты» даже на этом божественном, хотя и нечестивом языке.

— Как бы там ни было, — отвечал жалкий отпрыск рода Тийолей, — мне стукнуло двадцать семь лет, может, уже пора приобщить меня к тайнам бытия?

— Cupidus vivendi![20] Все правила и вашего поведения, и грамматики содержатся в Ломоне, начиная от Deus sanctus[21] и кончая Virtuset vicium conraria[22], все высокие принципы синтаксиса и морали там сформулированы и четко разъяснены!

— Но не следует ли, — настаивал Ансельм, — удачной женитьбой обновить мой почти угасший род?

— Нет сомнений, господин маркиз. В вас заключена вся надежда благородной династии! Domus inclinata recumbit. — Recumbit humi bos, — желая блеснуть своими познаниями, рискнул Тийоль.

— Тысяча извинений, мой славный ученик! Ошибаетесь…[23] Recumbit humi bos, — означает, что бык падает на землю, и фраза эта употреблена Вергилием в иных обстоятельствах[24]. Domus inclinata recumbit буквально значит: domus — ваш дом; inclinata — который угасает; recumbit — полагается на вашем пороге.

— Но кто захочет полюбить меня, мой добрый Параклет?

— Разве у вас нет сорока тысяч ливров ренты? С каких это пор девушки отказываются выйти замуж за сорок тысяч ливров, предложенных двадцатью семью годами доброго маркизата, если к тому же этот маркизат хранит свои богатства среди роскошных убранств замка с башнями? Нужно или быть сумасшедшим, или обладать доходом в сорок одну тысячу ливров!

— А что, собственно, такое женитьба? — не унимался маркиз.

— Сударь, — целомудренно отвечал означенный Параклет, — я никогда этого не пробовал. Вот уже сорок один год как я холостяк, и никогда, даже во сне, не ощутил прелестей семейной жизни! Attamen[25], насколько возможно честному человеку, virbonus dicendi peritus[26] рассуждать, пусть приблизительно, о вещах, которые он не знает ни de jure, aut viu, aut auditi, aut tactu[27] — это последнее слово особенно энергично выражает мою мысль! — по мере сил отвечу господину маркизу де Тийолю, ибо мой долг состоит в том, чтобы внушить ему самые первые жизненные принципы, включая воспроизведение себе подобных!