Вирджиния Вулф - Ночь и день

Раскрасневшаяся Кэтрин выпрямилась и воскликнула:

— Все, хватит, это был мой последний театральный жест!

— Оно могло куда-нибудь укатиться, — заметил Ральф, наклоняясь, чтобы заглянуть под каминный коврик.

— Не важно, не волнуйтесь. Мы его обязательно найдем… — начала миссис Хилбери, но, увидев мужа, воскликнула: — Ой, Тревор! А мы ищем обручальное кольцо Кассандры.

Мистер Хилбери посмотрел на пол. Кольцо лежало на ковре прямо у его ног. Он наклонился и почти машинально поднял его, радуясь, что нашел то, что не смогли найти остальные, а потом с изысканным поклоном преподнес Кассандре. Возможно, именно поклон вернул ему привычную любезность и обходительность, поскольку — после секундного смущения — раздражение мистера Хилбери исчезло. Он обнял Кассандру, которая робко подставила ему щеку для поцелуя. Затем несколько чопорно кивнул Денему и Родни — молодые люди поднялись при виде его, затем снова сели. А миссис Хилбери, казалось, только и дожидалась прихода мужа, чтобы задать вопрос первостепенной важности, который, по-видимому, давно ее мучил:

— О Тревор, будь добр, скажи, когда была первая постановка «Гамлета»?

Чтобы ответить на этот вопрос, мистеру Хилбери пришлось обратиться к исследованию Уильяма Родни. И прежде чем он высказал свое высочайшее одобрение его гипотезам, Родни почувствовал, что вновь принят в цивилизованное общество под поручительство самого Шекспира. Сила литературы, временно покинувшая мистера Хилбери, вновь вернулась к нему и излилась живительным бальзамом на вульгарные человеческие связи и подсказала, как болезненные эмоции, подобные тем, что испытал мистер Хилбери накануне вечером, можно отлить в безопасные, округлые и приятные уху цветистые фразы. Теперь он был уверен, что полностью контролирует себя и свои слова, — по крайней мере, достаточно, чтобы спокойно смотреть на Кэтрин и Денема. Разговор о Шекспире, похоже, подействовал на Кэтрин расслабляюще: она сидела во главе стола и рассеянно разглядывала портреты, желтоватые стены, вишневые бархатные шторы. Денем, как заметил мистер Хилбери, тоже замер в неподвижности. Но под его сдержанностью и спокойствием угадывались воля и упорство, делавшее бессмысленными все риторические обороты, которые были в запасе у мистера Хилбери. Впрочем, тот молчал. Он уважал этого молодого человека, чрезвычайно способного и самостоятельного. Мистер Хилбери отметил горделивую посадку его головы и подумал: вот кто способен оценить Кэтрин по достоинству, — и эта мысль вызвала у него приступ неожиданной и мучительной ревности. Если б Кэтрин выбрала Родни, он бы даже бровью не повел. Но она любит этого человека. Или же их связывают иные отношения?.. Волна невероятно сильных и запутанных чувств грозила захлестнуть мистера Хилбери, когда миссис Хилбери обратила внимание на паузу в разговоре, взглянула на дочь и сказала:

— Если хочешь уйти, Кэтрин, — иди. Думаю, вы с Ральфом…

— Мы обручились, — сказала Кэтрин, поднимаясь.

Это откровенное заявление застало мистера Хилбери врасплох, он отшатнулся. Для того ли он так любил ее, чтобы теперь покорно смотреть, как ее уносит от него бурный поток, как увлекает ее прочь непреодолимая сила, перед которой он лишь беспомощный ненужный наблюдатель? Нет, он слишком любил ее. И он коротко кивнул Денему.

— Вчера вечером я предполагал нечто подобное, — сказал он. — Надеюсь, вы ее достойны.

Не глядя на дочь, мистер Хилбери быстро вышел из комнаты под удивленно-почтительные вздохи дам — образец мужественности и экстравагантности, свирепости и безрассудства, царь природы, удаляющийся в свое логово с грозным рыком, который и в наши дни слышится порой даже в самых изысканных гостиных. Кэтрин посмотрела ему вслед и опустила глаза, чтобы никто не заметил ее слез.

Зажгли лампы, блестело полированное дерево, отражая их свет, по кругу ходили бутылки с дорогим вином — таким образом, цивилизация восторжествовала, и мистеру Хилбери, который председательствовал на этом пиру, ситуация казалась все более радостной и обнадеживающей. Во всяком случае, если судить по сияющим глазам Кэтрин, — но тут мистер Хилбери решительно пресекал в себе всякую сентиментальность. У него и так много дела: наполнить бокалы, подбадривать Денема и следить, чтобы его тарелка не оставалась пустой.

Потом все поднялись наверх — и Кэтрин с Денемом сразу же уединились, как только Кассандра вызвалась сыграть что-нибудь — Моцарта? Бетховена? — и подошла к фортепиано. Она открыла крышку, и за ними тотчас мягко закрылась дверь. Какое-то время мистер Хилбери недоуменно смотрел на закрытую дверь, потом успокоился и, вздохнув, стал слушать музыку.

Кэтрин и Ральф поняли друг друга с полуслова, и вскоре она уже сбежала к нему в холл, накинув пальто. Была ясная лунная ночь — идеальная для прогулок, как и всякая ночь теперь для этих двоих, поскольку им больше всего на свете хотелось движения, свободы, тишины.

— Наконец-то! — выдохнула она, когда за ними закрылась парадная дверь.

И принялась рассказывать ему, как ждала, и тосковала, и думала, что он никогда больше не придет, прислушивалась к каждому хлопку двери, и каждый раз надеялась, что он стоит там, под фонарем, на улице, и смотрит на ее дом. Они оглянулись на тихий дом с горящими окнами — его дражайшую святыню. И хотя она, смеясь, шутливо дергала его за рукав, он бы не отрекся от прежней веры, однако прикосновение ее руки и волшебные переливы ее голоса не оставляли ему времени на раздумья — да и не очень-то хотелось, — было нечто другое, требовавшее его внимания.

Каким-то образом они оказались на ярко освещенной улице с множеством фонарей, сияющими перекрестками, снующими в два ряда омнибусами — и, выбрав наугад один из них, взобрались наверх и устроились на переднем сиденье. Покружив немного по относительно темным улицам, таким узким, что тени от жалюзи едва не касались их лиц, они выехали на оживленную развязку, куда стекаются желтые огни, чтобы потом, редея, разбежаться в разные стороны. Так они парили между небом и землей, пока впереди не замаячили бледные и плоские на фоне ночного неба церковные шпили лондонского Сити.

— Замерзла? — спросил он, когда они вышли у Темпл-Бар.

— Да, немного, — ответила она.

Роскошная гонка огней вокруг блуждающего и кружащего городского омнибуса подошла к концу, подумала она. В мыслях они повторяли этот маршрут, парили над толпой, как победители на колеснице, наслаждаясь пышным зрелищем по праву хозяев жизни. Теперь они стояли на тротуаре, и восторги поутихли, но им было так хорошо вместе! Ральф остановился под газовым фонарем зажечь трубку.

Желтоватое пламя высветило на миг его лицо.

— Домик! — сказала Кэтрин. — Мы снимем домик и поселимся там.

— И все здесь бросим? — спросил он.

— Если хочешь, — ответила она и, глядя в небо над Чансери-Лейн, подумала: этот кров над головой всюду одинаков, и теперь у нее есть все, что сулила эта высокая синева, ее ровный негасимый свет, — реальность ли, цифры или любовь, истина?

— Я тут вспомнил, — задумчиво сказал Ральф, — о Мэри Датчет. Ее дом совсем рядом. Ты не против, если мы зайдем к ней?

Кэтрин отвернулась и не сразу ответила ему. В этот вечер ей не хотелось никого видеть. Она только что узнала ответ на величайшую загадку Вселенной, разрешила важнейшую задачу: на один краткий миг в ее ладонях очутился весь мир — крохотный шарик, который каждый из нас всю жизнь пытается создать для себя из первозданного хаоса. А встреча с Мэри могла бы повредить его целостности.

— Ты нехорошо обошелся с ней? — спросила она, думая о чем-то своем.

— У меня есть оправдание, — ответил он почти вызывающе. — Но какая разница, если речь идет о человеческих чувствах. Я загляну к ней буквально на минуту, — добавил он, — только чтобы сказать…

— Разумеется, ты должен ей все рассказать, — ответила Кэтрин и внезапно испугалась за него из-за того, что он собирался сделать, за его крохотный новый мир, созданный из хаоса, — если, конечно, он у него был.

— Я бы хотела… хотела… — начала она, но тут печаль нахлынула и затуманила ее взор. Мир затрепетал у нее перед глазами, словно его вдруг затопили непролитые слезы.

— Я ни о чем не жалею, — твердо сказал Ральф.

Она прильнула к нему, словно надеялась увидеть то же, что и он. Она все еще с трудом понимала его, но за этой замкнутостью, как за дымовой завесой, все чаще виделся ей жаркий огонь, источник жизни.

— Продолжай, — сказала она. — Итак, ты ни о чем не жалеешь?..

— Ни о чем, — повторил он.

«Это он! Он и есть мой огонь», — подумала она. Она представляла его как костер, пылающий в ночи, но при этом он все еще был непостижим — настолько, что, даже держа его за руку, как сейчас, она касалась лишь некой субстанции, окружающей невидимое для нее ревущее пламя.