Элиза Ожешко - Над Неманом

— Тем больше, тем больше ты должна оценить всю силу его любви, — вставила пани Эмилия.

— Тем яснее здесь виден перст провидения! — прибавила Тереса.

— Все это, — продолжала Юстина, не спуская глаз с пани Кирло, — лишало бы меня возможности принять такую большую жертву. Но, кроме того, есть еще одно важное обстоятельство, которое заставляет меня отказаться от предложения пана Ружица, — это то, что я еще вчера дала слово другому.

На минуту все присутствующие опешили от изумления. Посыпались расспросы:

— Что? Кому? Как?

Юстина, помимо желания, поднялась с кресла.

— Владельцу клочка земли в соседней околице, пану Яну Богатыровичу! — медленно ответила она дрогнувшим от волнения голосом.

Теперь только поднялась буря вопросов. Со всех сторон послышались изумленные возгласы:

— Да что это? Как это? Кто это? Ты шутишь? Нет, она шутит! Вы шутите!

Но по лицу Юстины было видно, что она вовсе не намерена шутить. С гордо поднятой головой, с нахмуренными бровями она обвела взором всех присутствующих. Наконец Бенедикт махнул рукой.

— Подождите! Постойте! — закричал он. — Дайте мне расспросить ее обо всем!

Он обратился к племяннице:

— Ты не шутишь, Юстина? Серьезно говоришь? В самом деле, ты дала слово какому-то Богатыровичу?

Юстина показала ему свою руку.

— Видите, дядя, у меня нет кольца покойной матери. Вчера я отдала ему. Мое сердце, рука и будущее… все его…

Бенедикт как-то странно крякнул, что-то проворчал себе под нос, внимательно посмотрел на Юстину и опять опросил:

— Как же это ты могла сблизиться с ним?

По губам Юстины промелькнула грустная улыбка. Она взглянула пану Бенедикту прямо в лицо.

— Правда, дядя! Только случайно и можем мы сближаться с ними!

— Ну-ну! — заворчал пан Бенедикт. — Философия — одно, а твоя участь — другое. Полюбила ты, что ли, этого человека, а? Полюбила, да?

Снова точно электрическая искра пробежала по телу Юстины и ярким румянцем залила ее щеки.

— Да, я люблю его и верю, что и он меня любит! — ответила она.

Пани Эмилии сделалось дурно. Чувствуя приближение истерики, с полными слез глазами, она воскликнула прерывающимся голосом:

— Юстина! Как, ты, такая гордая, что никогда не хотела принимать от меня никакого подарка, которая не допускала с собой самых невинных шуток, — ты отрекаешься от блестящей будущности, от высокого положения в свете и хочешь выйти за мужика… да, за мужика!.. О, боже! Что это за таинственность! Что за загадка сердце человеческое!

Юстина улыбнулась.

— Загадки здесь нет никакой, — ответила она. — Я горда, потому я и не хочу, чтобы меня брали замуж из милости, из великодушия, благодаря настоянию других или указанию перста провидения… Я предпочитаю быть обязанной жизнью и счастьем человеку, которого люблю, и труду, который буду делить с ним.

— Вздор! — закричал пан Бенедикт. — Во всех этих тайнах, чудесах и загадках смысла нет ни на грош медный! Понравилась баричу умная красивая девушка — эко чудо, какое! Девушке понравился складный, хороший парень, — тоже никакой таинственности и загадки нет! Все это вздор! Вот что важно, дитя мое, — и он обратился к Юстине, — знаешь ли ты, в какую жизнь придется тебе вступить?

— Я хорошо и близко познакомилась с ней, дядя.

— Подожди. А труд? Знаешь ли, какой труд ожидает тебя там?

Но Юстина и слушать не хотела.

— Дядя! Да ведь отсутствие труда и отравляло всю мою жизнь! О, как я благодарна тому, кто, вводя меня в свой бедный дом, даст работу моим рукам и голове, даст возможность помогать кому-нибудь, трудиться и для себя и для других!

Глаза Бенедикта смягчались под влиянием какого-то теплого, согревающего чувства.

— Ну, а умственная разница? С нею как быть? — спросил он нерешительным голосом.

— Этой разницы нет, дядя; она только кажущаяся. Я не ученая, не артистка, никаких выдающихся талантов у меня нет, но ума достаточно, чтобы знать и понимать это. Из того, что я знаю, я без колебания и жалости отброшу все мелочи, все то, что ни мне, да, надеюсь, и никому не принесло бы никакой пользы. А если окажется, что света, знания, которым я обязана вам, у меня больше… больше, чем у него…

Волнение прервало речь Юстины, но она тотчас же оправилась и с горящим лицом продолжала:

— С каким счастьем я внесу его к ним!.. О, с какой гордостью я внесу к ним немного света, чтоб им было виднее, яснее, веселее!..

Бенедикт встал и закрутил усы кверху.

— Вы, молодежь, все теперь в одну дудку играете! Но, — прибавил он после короткого молчания, — вы правы… нечего говорить, вы правы!

Пани Эмилия почувствовала колотье в лопатках, в боку, в груди и с величайшим усилием воскликнула:

— Тереса… помоги мне подняться, Тереса!

Тереса поспешно встала со стула и повела ее к дверям. Кирло, — чего раньше никогда не бывало в подобных случаях, — не сделал ни малейшего движения, чтобы помочь больной хозяйке дома. Окаменевший, он сидел на кресле с раскрытым ртом и бессмысленным взором. Он не понимал, что произошло, что говорилось в этой комнате, решительно ничего не понимал. Он не мог ни удивляться, ни сердиться, — все мысли исчезли из его головы, кроме одной, упорной, настойчивой, тяжелой: «Теофиль Ружиц получил отказ… Он, Ружиц, владелец Воловщины, получил отказ…»

Как автомат, он встал с кресла и со шляпой в руках машинально вышел в гостиную. Отворяя дверь будуара пани Эмилии, он еще раз повторил:

— Теофиль получил отказ.

Леоня, никем не замеченная, выбежала из отцовского кабинета, мимоходом шепнула несколько слов Зыгмунту, который, сидя за круглым столом, рассеянно переворачивал листы иллюстрации, и, сбежав с террасы в сад, громко закричала:

— Видзя! Видзя!

Рассказав брату все, что ей пришлось услышать, она полетела наверх в комнату Марты.

Витольд выслушал сестру, как буря ворвался в кабинет и схватил Юстину за руки.

— Юстина! Милая! Дорогая моя! Я догадывался об этом, но думал, что бушменка в тебе возьмет верх и тебе, в конце концов, будет жаль красивой татуировки. Ты решилась осчастливить этого хорошего парня, посвятить себя нашей кормилице-земле, внести свет в среду своих братии! Браво! Поздравляю тебя!.. Как я рад, как рад!..

И, схватив се за талию, он два раза провальсировал с ней вокруг комнаты, но потом сразу остановился, крепко сжал руку Юстины и сердечно посмотрел ей в глаза.

— Помни, что я тебе брат не только по крови, но и по духу. Мы будем союзниками, будем помогать друг другу. Другом и братом считай меня… оба вы считайте!

Бенедикт смотрел на сына с той счастливой улыбкой, которая вот уже два дня почти не сходила с его лица.

— Беда, беда с этой молодежью! — бормотал он себе под нос. — Думают, что весь свет перевернут вверх ногами, чудес натворят!..

Он махнул рукой и громко спросил:

— Юстина, это твое окончательное решение?

— Да, окончательное, — ответила Юстина, — и ничто, даже воля ваша, добрый дядя, не в состоянии заставить меня переменить его.

Она наклонилась и поцеловала ему руку. Пан Бенедикт прижал ее голову к своей груди.

Тогда поднялась и пани Кирло; она хотела что-то сказать, но, вставая, разбудила Броню, которая немедленно запнулась за развязавшийся шнурок и упала под ноги матери. Однако это случалось с ней так часто, что она, даже не пикнув, поднялась сначала на четвереньки, потом во весь рост и, широко раскинув голые смуглые ручонки, настойчиво сказала:

— Мама, домой!

Но пани Кирло, словно не замечая ни ее падения, ни просьбы, стремительно подошла к Юстине и взяла ее за руки. Лицо у нее пылало и было мокро от слез.

— Жаль мне, невыносимо жаль бедного Теофиля! — заговорила она. — Но все равно, я лгать не умею: может быть, ты хорошо поступила, может быть, ты будешь, счастлива…

Она горячо поцеловала Юстину.

— Когда ты устроишься в своей хате, я отдам тебе свою Рузю… в твою хату отдам, чтоб она была твоей помощницей и ученицей, чтобы приучалась работать своими руками.

Пани Кирло улыбнулась сквозь слезы.

— А может быть, со временем ты найдешь там и для нее такого же доброго и хорошего человека, какого нашла для себя.

Она хотела еще что-то шепнуть на ухо Юстине, но почувствовала, как кто-то сзади дергает ее за юбку. Широко раскинув у ее ног свои смуглые ручки, Броня подняла на мать черные, как уголь, глаза и настойчиво повторила:

— Но, мама, я же хочу домой!

Пани Кирло действительно пора было возвращаться домой, где ее ждало столько дел и забот; к тому же она еще хотела хоть на минутку заехать в Воловщину. Вздохнув, она пошла с Витольдом в сад разыскивать свою команду.

— Прикажи кому-нибудь послать ко мне Марту! — крикнул пан Бенедикт вслед уходящему сыну и обратился к Юстине: — Ты с отцом переговорила?