Ганс Фаллада - Каждый умирает в одиночку

— Куда же ты денешь мои волосы? — с любопытством спросил Квангель.

— Продам парикмахеру. Парики всегда требуются. И не только актерам. Ну, большое тебе спасибо. Хейль Гитлер!

Но вот ушли и эти, бравые ребята, ничего не скажешь, мастера своего дела, другие на их месте с такой безмятежностью и свиньи бы не закололи. И все-таки Квангелю легче было терпеть этих безжалостных, грубых молодцов, чем пастора.

Квангель как раз успел, по просьбе палача, подмести камеру, когда дверь растворилась опять. В камеру, в сопровождении нескольких полицейских чинов в форме, вошел тучный господин с рыжими усами и бледным одутловатым лицом — начальник тюрьмы, как выяснилось тут же, а с ним старый знакомец Квангеля — прокурор, выступавший при разборе дела и тявкавший, точно пинчер.

Двое из чинов в форме схватили Квангеля, грубо отшвырнули к стене и заставили встать навытяжку. А сами встали по бокам.

— Отто Квангель! — рявкнул один из них.

— Ах так! — затявкал пинчер. — Помню, помню в лицо! — Он повернулся к начальнику. — Этому я сам исхлопотал смертный приговор! — с гордостью заявил он. — Отпетый мерзавец! Думал, что может безнаказанно дерзить суду и мне. Но мы тебе показали, негодяй! — тявкнул он в лицо Квангелю. — Показали, верно? Что скажешь? Пропала у тебя охота дерзить?

Один из чинов, стоявших рядом с Квангелем, пихнул его в бок и повелительно шепнул: — Отвечать!

— На…ть мне на вас! — равнодушно сказал Квангель.

— Что? Как? — Прокурор от возмущения перепрыгивал с ноги на ногу. — Господин начальник, я требую…

— Бросьте! — прервал его начальник. — Не трогайте его зря! Вы же видите, человек ведет себя спокойно. Ведь вы человек спокойный, верно?

— Конечно! — ответил Квангель. — Пусть только не трогает меня. А я-то уж оставлю его в покое.

— Я протестую! Я требую!.. — визжал пинчер.

— Чего? — осадил его начальник. — Чего вы еще можете требовать? Больше казни мы для него ничего не придумаем, и он это отлично понимает. Бросьте волынку, читайте скорее приговор!

Пинчер поджал хвост; он развернул какую-то бумагу, и начал читать вслух. Он читал быстро и невнятно, глотал целые фразы, сбивался и неожиданно заключил: — Словом, вы теперь осведомлены!

Квангель ничего не ответил.

— Ведите его вниз! — приказал начальник тюрьмы, и двое полицейских схватили Квангеля под руки.

Он с раздражением высвободился. Они ухватили его еще крепче.

— Пусть идет один! — распорядился начальник. — Этот не будет упираться!

Все вышли в коридор, там стояло множество людей в форме и в штатском. Сразу же образовалась процессия, центром которой был Отто Квангель. Впереди шли полицейские, за ними шествовал пастор, он был теперь в рясе с белым воротником и нечленораздельно бормотал себе под нос молитвы. За ним шел Квангель, облепленный целой гроздью надзирателей, — тем не менее низенький доктор в светлом костюме не отходил от него ни на шаг. Далее следовали начальник тюрьмы и прокурор, и за ними толпой люди в форме и в штатском, причем штатские были по большей части вооружены фотоаппаратами.

Шествие двигалось по скудно освещенным коридорам, по железным лестницам, устланным скользким линолеумом, по всему дому смертников. И где бы ни проходило шествие, навстречу ему из камер неслись стоны, подавленные вопли. Вдруг из какой-то камеры громкий голос крикнул: — Прощай, товарищ!

И Квангель громко ответил: — Прощай, товарищ!

Перед ними отперли наружную дверь, и они вышли во двор. В каменном колодце еще не рассеялся ночной мрак. Квангель быстро поглядел вправо и влево, ничто не ускользнуло от его напряженного внимания. Он увидел в окнах одиночных камер бледные пятна, лица товарищей, как и он приговоренных к смерти, но еще живых. Навстречу шествию с лаем бросилась овчарка, часовой свистнул ей, и она, ворча, поплелась назад. Гравий хрустел под ногами, вероятно днем он был желтоватый, теперь же при электрическом свете он казался иссера-белым. Из-за стены выглядывал призрачный остов голого дерева. Воздух был сырой и холодный. Квангель подумал: через четверть часа я больше не буду зябнуть — как странно!

Он ощупал языком стеклянную ампулу. Еще не время…

Но удивительно, как ни отчетливо слышал и видел он все вокруг, до мельчайших подробностей, тем не менее все происходящее казалось ему нереальным. Будто ему когда-то рассказывали об этом. Будто он лежал у себя в камере и видел все это во сне. Да нет же, не мог он, живой человек, итти здесь, когда все они, шедшие вокруг него с равнодушными, или жестокими, или алчными, или скорбными лицами — все они были призраками. И гравий был призрачный, и шарканье ног, и хруст камешков под башмаками — все это были призрачные шумы…

Они вошли в какую-то дверь и очутились в комнате, залитой таким ярким светом, что Квангель сперва ничего не увидел. Но тут провожатые рванули его куда-то вперед, мимо священника, опустившегося на колени.

Навстречу вышел палач с обоими своими помощниками.

— Ну, не обижайся на меня, — сказал он.

— Нет, за что же? — ответил Квангель.

Пока палач снимал с него куртку и отрезал ворот его рубахи, Квангель смотрел на тех, кто сопровождал его сюда. Но в ослепительном свете ему видна была только гирлянда мертвенно белых лиц, обращенных к нему.

Это снится мне, подумал он, и сердце у него забилось сильнее.

Из толпы зрителей выступила фигура, и, когда она приблизилась, Квангель узнал низенького, доброжелательного доктора в светло-сером костюме.

— Ну как? — спросил врач с бледной улыбкой. — Как мы себя чувствуем?

— Попрежнему! — ответил Квангель в то время, как ему связывали руки за спиной. — Сейчас у меня порядком стучит сердце, но, я думаю, через пять минут это пройдет.

И он улыбнулся.

— Подождите, я дам вам лекарство! — и врач сунул руку в карман.

— Не беспокойтесь, господин доктор, — остановил его Квангель. — У меня есть, что нужно…

И на секунду между тонкими губами блеснула стеклянная ампула…

— Ах, так! — растерянно вымолвил врач.

Квангеля повернули в другую сторону. Он увидел длинный стол, покрытый гладким черным матовым чехлом, вроде клеенки. Увидел ремни, пряжки, но прежде всего увидел нож, широкий нож. Он висел очень высоко над столом, Квангелю показалось — угрожающе высоко. Он мерцал тусклым серебром и как будто злорадно подмигивал ему.

Квангель перевел дух.

Внезапно около него очутился начальник тюрьмы и заговорил с палачом. Квангель не отрывал взгляда от ножа и слушал невнимательно.

— Я передаю вам, как палачу города Берлина, осужденного Отто Квангеля, дабы вы лишили его жизни при посредстве топора, согласно имеющему законную силу приговору трибунала…

Голос был нестерпимо громкий. Свет был слишком яркий…

Пора, — думал Квангель. — Пора…

Но он все медлил. Страшное томительное любопытство разбирало его…

Еще минутку, думал он. Только узнаю, каково лежать на этом столе…

— Давай, давай, старина! — поторопил его палач. — Нечего волынить. Через две минуты все будет позади. А волосы прибрал?

— Положил у двери, — ответил Квангель.

Через секунду Квангель лежал уже на столе и чувствовал, что ему привязывают ремнями ноги. На спину ему опустили стальную скобу и плотно прижали его плечи к столу…

В нос ему бил запах извести, сырых опилок, дезинфекции… Но все перешибал противный приторный запах чего-то… Чего же?

Крови!.. — сообразил Квангель. — Здесь воняет кровью.

Он слышал, как палач шепнул: — Пора.

Как ни тихо шептал он — тише уже нельзя, — все-таки Квангель услышал это «пора!»

И сразу же услышал, как что-то зажужжало.

Пора! — шепнул ему тоже внутренний голос, и зубы нащупали ампулу с цианистым калием…

Но тут у него поднялся спазм, его вырвало и вместе с рвотой унесло стеклянную ампулу…

О господи, подумал он, зачем я столько ждал…

Жужжание перешло в гудение, а гудение в пронзительный визг, такой визг, который слышно до небес, до самого престола божия…

Топор с грохотом врезался ему в затылок.

Голова Квангеля упала в корзинку…

Через три минуты после того, как рухнул топор, врач, весь бледный, дрожащим голосом констатировал смерть казненного.

Труп убрали.

Отто Квангеля не стало на свете.

Месяцы приходили, месяцы уходили, сменялись времена года, а фрау Анна Квангель все еще сидела в своей камере и ждала свидания с Отто Квангелем.

Время от времени надзирательница, которая теперь души не чаяла в Анне, говорила: — По-моему, про вас совсем позабыли, фрау Квангель.

— Да, — отвечала арестантка номер семьдесят шесть. — Пожалуй что забыли. И меня и мужа. А как поживает Отто?