Мор Йокаи - Жёлтая роза

— Гм, дружок! Для тебя не велика беда, если б из меня вышел хороший проповедник; хуже то, что я мог бы быть и хорошим следователем. Ты говоришь, что никому на свете не должен ни ломаного гроша?

— Никому на свете.

— Правда?

— Правда.

— А это что такое? Ну-ка, глянь, узнаёшь эту бумажку?

Он вынул из кармана злополучный вексель и поднёс его к глазам приятеля.

Лицо пастуха сразу побагровело от гнева и стыда.

— Как он попал к тебе в руки? — воскликнул он и вскочил с места.

— Очень просто. Только ты сядь, дружок, не вскакивай до поры до времени. Ведь я же не допрашиваю, а только проповедую. Так вот, тот честный человек, у которого ты оставил этот вексель вместо платы наличными, недавно покупал лошадей из нашего табуна. Он расплачивался векселями. Я спросил у него, что это такое? Он объяснил мне и, между прочим, сказал, будто ты уже знаешь, что это за штука вексель. Он показал мне твою подпись и посетовал, что в векселе допущена некоторая неточность: не обозначено, где следует произвести уплату. Сказано лишь, что на Хортобади, но хортобадьская степь велика. Так вот, я дам тебе эту бумажку, чтобы ты исправил ошибку. Пусть барышник не говорит, что его подвёл хортобадьский пастух. Напиши-ка здесь вот: «Подлежит уплате на Хортобади, во дворе корчмы».

Шандор говорил так мягко, что обескуражил своего дружка. Тот поверил, что речь и впрямь идёт о чести табунщиков и пастухов.

— Ладно. Изволь, для тебя я сделаю это.

Они постучали по столу. Вышла Клари, украдкой наблюдавшая за ними из дверей корчмы. К вящему своему удивлению, она застала парней не дерущимися, а мирно беседующими.

— Милая Клари, принеси нам перо и чернильницу, — попросил Шандор.

Девушка принесла письменные принадлежности из комнаты городского комиссара.

Потом полюбопытствовала, зачем они понадобились им.

Табунщик, ткнув пальцем в бумагу, указал место, где пастух должен писать, и начал диктовать:

— «Подлежит уплате в Хортобади». Это уже есть. Нужно ещё дописать: «Во дворе корчмы».

— Почему во дворе?

— А потому, что иначе нельзя.

Между тем гроза стремительно приближалась. Вихрь опередил её, серым пыльным облаком окутав небо и землю. Чайки с криком кружились над рекой Хортобадь. Стаи ласточек и воробьёв спешили укрыться под крышей. Громкий гул доносился из степи.

— Не пойдёте в корчму? — спросила девушка у пастухов.

— Нет, не пойдём. У нас здесь дела, — отвечал табунщик.

Когда пастух кончил писать, табунщик взял у него перо и, перевернув вексель, написал на обороте красивыми, круглыми буквами свою фамилию и имя.

— Для чего это ты ставишь здесь свою фамилию? — полюбопытствовал пастух.

— А для того, что, когда настанет срок уплаты по этому векселю, платить эти десять форинтов буду я, а не ты.

— Зачем тебе платить вместо меня?

— Затем, что это мой долг, — сказал табунщик, поднявшись с места и сдвинув на затылок шляпу. Его глаза метали искры.

Лишь при этих словах пастух понял всё и побледнел. Теперь он уже знал, что его ждёт. Девушка ничего не понимала ни из этого писанья, ни из этой ссоры. Она покачала головой, как бы говоря: «Ну и чудаки!» При этом так и зазвенели её позолоченные серьги. О тебе идёт речь, Жёлтая Роза! О тебе! Табунщик аккуратно сложил вексель и очень вежливо обратился к девушке, протягивая ей бумажку:

— Прошу вас, милая Кларика, будьте так любезны, положите бумажку к себе в ящик. А когда с онодской ярмарки вернётся барышник, господин Пеликан, и заедет сюда пообедать, передайте ему. Скажите, что это от нас обоих, старых однокашников: Ферко Лаца и Шани Дечи. Мы ему сердечно благодарны. Один из нас уплатит, а кто, увидим.

Девушка пожала плечами, странные, мол, люди, даже не дерутся. Пишут на какой-то бумажке свои фамилии.

Она собрала письменные принадлежности и отнесла их обратно в комнату городского комиссара, находящуюся в конце террасы с колоннами.

Сохраняя полнейшее спокойствие, табунщик наполнил пивом последнюю кружку. Пастух тоже вылил остатки красного вина в свою чарку. Чокнулись, пожелали друг другу здоровья и разом осушили до дна. Затем табунщик, облокотясь о стол, заговорил:

— До чего же хороша эта большая хортобадьская степь!

— Да, степь большая.

— Мне кажется, она не меньше той степи, по которой Моисей сорок лет водил иудейский народ.

— Тебе лучше знать. Ты читаешь библию.

— Но как ни велика эта хортобадьская степь, нам обоим всё-таки в ней тесно.

— Я тоже такого мнения.

— Так давай сделаем её попросторнее.

Они схватили со стола дубинки со свинцовыми набалдашниками и быстро зашагали к лошадям. В хортобадьской степи не дерутся пешими. Когда девушка снова вышла из корчмы, оба парня уже вскочили в сёдла. Не говоря ей ни слова, они молча повернулись друг к другу спинами и поскакали в противоположные стороны, один — направо, другой — налево, словно убегая от надвигавшейся грозы.

Удалившись друг от друга шагов на двести, они одновременно оглянулись и повернули своих коней.

Затем, опустив дубинки толстым концом вниз, оба парня галопом помчались друг другу навстречу. То была степная дуэль.

Она не так проста, как кажется! Драться верхом и с саблями — большое искусство. Но сабля, куда бы она ни угодила, оставляет после себя такую рану, за которую её, саблю, можно только благодарить. Тому же, кто дерётся дубинкой и скачет навстречу противнику, нужно правильно рассчитать удар. Тут не отступают, не прячут голову от удара. Либо пан, либо пропал.

Оба парня, сблизившись на длину дубинки, одновременно ударили друг друга по головам свинцовыми набалдашниками, и лошади понесли их дальше. От полученного удара Шандор Дечи покачнулся в седле, в глазах у него потемнело, но мгновение спустя он снова вскинул голову и поправил смятую шляпу. Как видно, удар по затылку был нанесён не набалдашником, а только рукояткой дубинки.

Удар Шандора оказался более метким. Свинцовый набалдашник его дубинки пришёлся противнику по темени; тот покачнулся, вывалился из седла и плашмя растянулся на земле.

Победитель повернул своего коня и стал нещадно избивать поверженного противника. Так уж принято…

Коль уж расправа, так расправа! Эх, если бы и господа дворяне переняли этот обычай, бог ты мой, насколько бы меньше стало дуэлей! Сделав своё дело, Шандор Дечи концом дубинки поднял с земли шляпу соперника, выдрал подкладку, нашёл завядшую жёлтую розу, подбросил её кверху и с такой силой хватил по ней дубинкой, что лепесточки разлетелись в разные стороны и, словно мотыльки, закружились по ветру. Девушка наблюдала за этим поединком из дверей корчмы. Неподалёку, со стороны мельницы, сверкнула молния. Пришла гроза, трещал и разрывался небосвод.

— Я же говорил, что так будет! — крикнул с коня табунщик девушке, указывая на недвижимого противника. — Теперь забирай его и ухаживай за ним! Он остаётся тебе!

— Эх, Шандор, — ответила девушка. — Вот если бы ты упал, я прикрыла бы тебя своим телом и защитила бы от ударов. Тогда бы ты понял, что тебя я любила по-настоящему.

Табунщик пришпорил коня и поскакал навстречу грозе. Дождь вместе с градом лил как из ведра. Ярко сверкали и проносились молнии. Девушка смотрела вслед всаднику, пока он не скрылся в грозовом мраке. Время от времени, при блеске молнии, сквозь ливень, казавшийся пламенем, то появлялся, то снова исчезал силуэт всадника. Но вот, наконец, он пропал совсем. Кто знает, может быть, Клари уже никогда больше его не увидит.

1893

Алфёльд — Большая Венгерская, или Средне-Дунайская низменность (здесь и дальше прим. Б. Гейгера).

Тарогато — венгерский народный духовой инструмент.

Цирцея — согласно античным мифам, волшебница, превратившая спутников Одиссея (Улисса) в свиней и очаровавшая его самого.

Автор имеет в виду нашествие татар на Венгрию в 1241 году под водительством хана Батыя.

Фламмарион Камиль (1842–1925) — известный французский астроном.

Фата-моргана — мираж.

Гумбольдт Александр (1769–1859), Бомпланд Эме (1773–1868) — естествоиспытатели.

Друиды — жрецы у древних кельтов. Валькирии — по скандинавской мифологии, воинственные девы-богини.

Буда — древняя столица Венгрии на правом берегу Дуная; ныне — правобережная часть Будапешта.