Уилки Коллинз - Безумный Монктон

Не так-то легко было найти правильный ответ на этот вопрос. Не стоило, к примеру, искать его у священника. То был невероятно тихий, очень учтивый старый господин, с величайшей готовностью и словоохотливостью встречавший все расспросы, из-за чего казалось, будто он поведал очень многое, но по кратком размышлении становилось ясно — таково было всеобщее мнение, — что ничего связного из его слов составить было невозможно. Экономка, чудная старуха, державшаяся очень резко и отталкивающе, была слишком свирепа и неразговорчива, чтоб подъезжать к ней с расспросами. Несколько домашних слуг достаточно давно работали у Монктонов, чтобы научиться не чесать языки с посторонними, что составляло непреложное условие их службы. И лишь у фермеров, доставлявших снедь на кухню аббатства, можно было кое-что выудить, но их рассказы, если до них и доходило, были чересчур туманны.

Одни видели, как «молодой хозяин» бродил по библиотеке, держа в руках кипу пыльных бумаг. Другие слышали диковинные звуки в нежилой части аббатства и, стараясь найти их источник, сумели подсмотреть, как он с усилием раскупоривает старинные окна, словно желая впустить свет и воздух в затхлые комнаты, не открывавшиеся десятилетиями, либо стоит на самом краю одной из осыпающихся башенок, куда на их памяти никто и никогда не забирался и где, по общему суждению, обретались духи монахов, прежних владельцев монастыря. Вследствие таких открытий и наблюдений, передаваемых из уст в уста, у всех и каждого должна была, конечно, сложиться твердая уверенность, что «бедняга Монктон пошел по той же дорожке, по которой до него пошли другие члены его семьи», и уверенность эта еще весьма усиливалась тем, что, по единодушному мнению — не подкрепленному даже намеком на доказательство, — во всей этой напасти повинен был священник.

Все эти свидетельства большей частью основаны на слухах, но то, что я поведаю вам дальше, составляет собственные мои впечатления.

Прошло месяцев пять со дня совершеннолетия Монктона. В ту пору я окончил колледж и вознамерился, совместив приятное с полезным, немного постранствовать по свету.

Когда я уезжал из Англии, молодой Монктон все так же уединенно жил в аббатстве, стремительно поддаваясь, если уже и вовсе не поддавшись, как казалось окружающим, действию семейного проклятия. Что касается Элмсли, молва гласила, что на Аду очень благотворно подействовала заграничная поездка и что мать и дочь возвращаются в Англию, намереваясь возобновить прежние отношения с уинкотским наследником. В то время, когда они вернулись, я уже был в пути и объехал пол-Европы, перемещаясь наугад и мало думая о том, куда мне дальше следовать. По воле случая, который направлял меня в пути, я, в конце концов, очутился в Неаполе, где тотчас встретил своего старого школьного товарища, служившего одним из атташе английского посольства. Там, в Неаполе, и начались диковинные происшествия, случившиеся с Альфредом Монктоном, которые и составляют главный интерес последующего моего рассказа.

Однажды утром, когда мы с моим другом атташе прогуливались, болтая, по саду виллы Реаль, мимо нас проследовал молодой человек, в одиночестве совершавший свой путь и раскланявшийся с моим приятелем.

Мне показалось, что я узнал эти темные, горящие глаза, меловую бледность щек и странно-настороженное, беспокойное выражение, которое, как мне издавна запомнилось, не сходило с лица Альфреда Монктона, и собирался справиться у своего приятеля, не обознался ли я, но тут он сам заговорил о том, что я желал услышать.

— Это Альфред Монктон, — сказал он. — Он из ваших мест, должно быть, вы знакомы.

— Да, я его немного знаю. Он обручился с мисс Элмсли, когда я был в наших краях в последний раз. Что, он на ней уже женился?

— Нет, и вряд ли женится когда-либо. Его постигло то же, что и остальных Монктонов, иными словами, он сошел с ума.

— Сошел с ума? Впрочем, чему тут удивляться после всего, что говорили в Англии.

— Я сужу не с чужих слов. Я основываюсь на том лишь, что он и говорил и делал в моем присутствии, равно как и в присутствии сотен других очевидцев. Не сомневаюсь, что вы уже наслышаны об этом.

— Нимало. Пока я добирался из Англии в Неаполь, я был недосягаем для молвы.

— Тогда мне предстоит поведать вам невероятно странную историю. Вы, разумеется, слыхали, что у Альфреда был дядя, Стивен Монктон. Так вот, несколько времени тому назад сей дядя дрался на дуэли с одним французом в Папской области и пал от его руки. Секунданты и этот самый француз, вышедший из поединка без царапинки, разбежались, как полагают, в разные стороны. До нас сюда не доходили подробности этой дуэли, но спустя месяц после происшествия один французский журнал напечатал отчет о нем, найденный в личных бумагах Монктонова секунданта, который скончался в Париже от чахотки. В записках этих говорилось об условиях и об исходе поединка, но ни слова более. Никаких следов оставшегося в живых второго секунданта и француза с тех пор сыскать не удалось. Словом, известно только то, что Стивен Монктон был убит на этой дуэли, чем вряд ли кто-нибудь на свете огорчится, ибо большего прохвоста свет не видывал. Где он пал, что сталось с его телом, есть тайна за семью печатями.

— Какое все это имеет касательство до Альфреда?

— Минуточку, сейчас узнаете. Лишь только весть о дядиной смерти достигла Англии, что, как вы полагаете, сделал Альфред? Он отложил свою свадьбу, которую был должен справить очень скоро, и прибыл сюда искать место погребения своего подлеца-дяди, и никакая сила на земле не заставит его возвратиться в Англию и к ожидающей его мисс Элмсли, пока он, видите ли, не отыщет дядины останки и не доставит их домой, чтобы похоронить, как прочих Монктонов, в семейном склепе, в часовне Уинкотского аббатства. Вот уже три месяца, как он безрассудно сорит деньгами, терзает полицию, превратил себя в посмешище для мужчин и пугало для женщин, и все ради своей безумной цели, от достижения которой так же далек, как и в самом начале. И ни одной душе не привел он ни малейшего резона всех этих своих действий. Его не удержать ни увещаниями, ни насмешками. Вот ведь мы встретили его сейчас, и шел он — я это знаю достоверно — в полицейское управление, чтобы оттуда выслали очередных агентов во все концы Папской области с приказом всю ее обшарить и допросить, кого только возможно, о том, где застрелили его дядю. И, заметьте, все это время он твердит, что пламенно влюблен в мисс Элмсли и тяжко страдает от разлуки с нею. Подумать только! А затем припомните, что он ведь сам себя принудил с ней расстаться, чтобы гоняться за останками этого негодяя, который был позором для семьи и которого он видел-то раз или два во всю свою жизнь. Из всех безумных Монктонов, как их обычно называют в Англии, Альфред самый безумный. Можно сказать, что он тут наша главная забава в нынешний мертвый сезон, пока закрыта опера, но, что касается меня, когда я думаю об этой бедной девушке, ожидающей его в Англии, я скорей готов презирать его, чем забавляться.

— Так вы знакомы с Элмсли?

— Да, и близко. Недавно моя матушка написала мне из Англии как раз после того, как повидала Аду. Монктонова эскапада возмутила всех друзей девушки. Они пытались уговорить ее разорвать помолвку, на что она имеет право, если б пожелала. Даже ее маменька, при всем своем корыстолюбии и эгоизме, принуждена была, в конце концов, взять сторону остальной своей семьи — просто из уважения к приличиям, но милая, верная девушка не соглашается давать отставку Монктону. Она смеется над его невменяемостью, говорит, что он сообщил ей по секрету причину своего отъезда — очень и очень основательную, утверждает, что, когда они бывали вместе в аббатстве, всегда умела подбодрить его и сможет еще лучше поддержать его, когда они поженятся; словом, она его нежно любит и, следовательно, будет верить в него до конца. Ничто не в силах поколебать ее. Она решилась пожертвовать ему жизнью и пожертвует.

— Надеюсь, что нет. Сколь ни безумны, на наш взгляд, его поступки, для них, возможно, существуют очень веские причины, о которых мы и не догадываемся. Представляется ли его рассудок столь же расстроенным, когда он говорит об обыкновенных предметах?

— Нимало. Когда порою удается вытянуть из него словцо-другое, а это бывает весьма и весьма нечасто, он рассуждает как благоразумный, просвещенный человек. И если не касаться в разговоре его бесценной здешней миссии, можно вообразить, что перед вами самый кроткий и невозмутимый человек на свете, но лишь упомяните его проходимца-дядю, и тут его безумие явит себя во всей своей красе. Вчера вечером одна дама спросила — в шутку, разумеется, — являлся ли ему призрак дяди. Злобно, словно дьявол, он сверкнул на нее очами, и ответствовал, что в свое время они вместе с дядюшкой удовлетворят ее любопытство, коль скоро их выпустят для этого из преисподней. Нас это насмешило, но даму так ужаснул его вид, что она лишилась чувств, и дело кончилось припадком и нюхательной солью. Любого другого, кто чуть не до смерти перепугал хорошенькую женщину, немедля вышвырнули бы из гостиной, но не Безумного Монктона, как мы его тут окрестили; в неаполитанском обществе он привилегированный сумасшедший: он англичанин, хорош собой и стоит тридцать тысяч фунтов в год. Он носится туда-сюда, гонимый мыслью, что ненароком встретит посвященного и выведает, где происходил этот непостижимый поединок. Раз вы знакомы, он непременно спросит, не знаете ли вы что-либо о занимающем его предмете, но будьте начеку — ответив, тотчас же перемените тему, вот только разве сами захотите убедиться в его помешательстве. Тогда лишь назовите имя его дядюшки, последствия превзойдут все ваши ожидания.