Эдит Уортон - Рассказы

Миссис Слейд с чувством глубокого отвращения к себе прервала этот пророческий полет фантазии. К кому, к кому, а к Грейс Энсли она не вправе быть недоброжелательной. Неужели она так никогда и не перестанет ей завидовать? Слишком давно это, наверное, началось. Встав, она облокотилась на перила, пытаясь усладить свои взволнованные глаза умиротворяющим волшебством предвечернего часа. Но умиротворение не наступило; казалось, то, что она увидела, ожесточило ее еще больше. Взгляд ее обратился к Колизею. Его золотой бок тонул уже в лиловом сумраке, а над ним, без единого луча, без единой краски, изгибалось прозрачное, как стекло, небо. Был тот миг, когда день и вечер медлят на небесах, прежде чем сменить друг друга.

Миссис Слейд повернулась к своей приятельнице и положила ей на плечо руку. Жест был настолько резким, что миссис Энсли, вздрогнув, подняла глаза.

— Солнце село, ты не боишься, моя дорогая?

— Боюсь?

— Схватить римскую лихорадку, воспаление легких. Помнишь, как ты болела в ту зиму? В юности ты ведь очень легко простужалась.

— Ну здесь-то наверху нам ничего не грозит — внизу, в Форуме, там в самом деле мгновенно становится безумно холодно… но не здесь.

— Тебе, конечно, лучше знать, ты должна была так беречься. — Миссис Слейд снова повернулась лицом к перилам. Она подумала: «Я должна сделать еще одну попытку перестать ее ненавидеть». Вслух она сказала: — Всякий раз. когда я смотрю отсюда на Форум, мне вспоминается история твоей… двоюродной бабки, если не ошибаюсь? Злодейки бабки?

— Как же, двоюродной бабушки Хэрриет. Той, что будто бы послала свою младшую сестру после заката в Форум нарвать ей для альбома ночных цветов. У всех наших родных и двоюродных бабушек всегда были альбомы с засушенными цветами.

Миссис Слейд кивнула.

— Но на самом деле она послала ее туда потому, что обе они влюбились в одного и того же…

— Да, таково семейное предание. Ходили слухи, что бабушка Хэрриет много лет спустя покаялась. Как бы то ни было, ее бедная сестренка схватила лихорадку и умерла. Когда мы были маленькими, мама часто рассказывала нам эту историю, чтобы запугать нас.

— А ты пыталась запугать ею меня в ту зиму, когда мы приехали сюда уже барышнями. В ту зиму, когда я стала невестой Делфина.

Миссис Энсли приглушенно рассмеялась.

— Вот как? И мне удалось? Не верю, что тебя можно легко запугать.

— Не часто, но тогда можно было. Меня легко было запугать, оттого что я была бесконечно счастлива. Знаешь ли ты, что это значит?

— Я… да, пожалуй, — ответила, запнувшись, миссис Энсли.

— Ну, видно, поэтому история твоей злодейки бабки произвела на меня такое впечатление. И я подумала: «С римской лихорадкой покончено, но в Форуме после заката страшно холодно, особенно если день был жаркий. А в Колизее еще более холодно и сыро».

— В Колизее?

— Да, туда нелегко было проникнуть после того, как ворота запирались на ночь. Очень нелегко. И все же в то время иногда это удавалось, даже часто удавалось. Там встречались влюбленные, которым больше негде было. Ты об этом знала?

— Я… пожалуй. Не помню.

— Не помнишь? Не помнишь, как однажды вечером ты отправилась осматривать какие-то руины, когда уже стемнело, и сильно простудилась? Кажется, тебе захотелось полюбоваться восходом луны. Многие считали, что из-за этой прогулки ты и заболела.

Несколько секунд длилось молчание. Потом миссис Энсли отозвалась:

— Разве? Все это было так давно.

— Конечно. И поскольку ты выздоровела, все это не имело значения. Но твоих друзей это так поразило — причина, я хочу сказать, которой объясняли твое заболевание, потому что все знали, как ты из-за своих вечных простуд осторожна. И твоя мама так тебя оберегала… ты и в самом деле загулялась в тот вечер, правда?

— Возможно. Самые осторожные девушки не всегда бывают осторожны. А почему ты сейчас об этом вспомнила?

Миссис Слейд, по-видимому, не ожидала вопроса. Но в следующее мгновение ее словно прорвало:

— Да потому, что я не могу больше этого выдержать!.. Миссис Энсли быстро подняла голову; ее широко открытые глаза совсем померкли.

— Чего ты не можешь выдержать?

_ Того, что ты не знаешь, что я всегда знала, почему ты пошла.

— Почему я пошла?

— Да… Ты думаешь, я блефую? Так вот, ты пошла, чтобы встретиться с тем, кто был моим женихом. И я могу повторить слово в слово письмо, которое заставило тебя на это решиться.

Пока она говорила, миссис Энсли, держась не очень устойчиво на ногах, поднялась с кресла. Ее сумочка, вязанье, перчатки словно в испуге дружно скатились на пол. Она смотрела на миссис Слейд так, будто увидела привидение.

— Нет, нет… не надо, — пробормотала она.

— Почему же не надо? Если ты не веришь, слушай: «Моя ненаглядная, так больше продолжаться не может. Я должен увидеться с вами наедине. Завтра, как только стемнеет, приходите в Колизей. Там вас будут ждать и впустят. Никто из тех, кого вам следует опасаться, ничего не узнает…» Но, быть может, ты забыла, что говорилось в письме?

Миссис Энсли с неожиданной твердостью приняла брошенный ей вызов. Прислонясь к стулу и обретя тем самым устойчивость, она, посмотрев на свою приятельницу, ответила:

— Нет, я тоже знаю его наизусть.

— И подпись? «Только ваш Д. С.» Так? Я не ошиблась? Это письмо заставило тебя выйти из дому в тот вечер, когда стемнело?

Миссис Энсли по-прежнему смотрела на нее. И миссис Слейд казалось, что под маской самообладания, сознательно надетой на это спокойное, с мелкими чертами лицо, происходит сдержанная борьба. «Вот уж не подозревала, что она способна так владеть собой», — подумала чуть ли не с возмущением миссис Слейд, но тут миссис Энсли заговорила:

— Только я не понимаю, как ты узнала. Письмо я сразу сожгла.

— Ну еще бы, разумеется… ты же так осторожна, — теперь она откровенно издевалась. — И поскольку письмо ты сожгла, ты не понимаешь, откуда я знаю, что в нем было. Так ведь?

Миссис Слейд ждала, но миссис Энсли продолжала молчать.

— Ну вот, моя дорогая, я знаю, что было в этом письме, потому что его писала я.

— Ты?

— Да, я.

В последнем предзакатном луче женщины стояли и с полминуты, не отрываясь, смотрели друг на друга. Потом миссис Энсли опустилась в кресло. «О-о», — прошептала она и закрыла лицо руками.

Миссис Слейд нервно ждала еще какого-нибудь слова, жеста. Но ничего не последовало, и в конце концов она не выдержала.

— Ты в ужасе от меня?

Миссис Энсли опустила на колени руки, открыв залитое слезами лицо.

— Я думала не о тебе. Я думала… это было единственное письмо, которое я получила от него.

— А писала его я. Да, писала его я. Но ведь он был моим женихом. Об этом, я надеюсь, ты помнила?

Миссис Энсли снова опустила голову.

— Я не пытаюсь ни в чем оправдываться… помнила…

— И все-таки пошла?

— Все-таки пошла.

Миссис Слейд стояла и смотрела сверху вниз на поникшую возле нее фигурку. Вспышка ярости угасла, и теперь она не понимала, как ей когда-либо могло казаться, что, причинив так бесцельно боль своей приятельнице, она испытает чувство удовлетворения. Но ей нужно было объяснить свой поступок.

— Ты ведь понимаешь? Я догадалась — и возненавидела тебя, возненавидела! Я знала, что ты влюблена в Делфина, — и боялась; боялась тебя… твоей мягкости… твоей миловидности… твоей… ну, словом, я захотела избавиться от тебя, вот и все. Только на несколько недель, только пока не буду до конца в нем уверена. И, дойдя до исступления, я написала это письмо… Сама не понимаю, почему я тебе сейчас это рассказываю.

— Наверное, потому, — сказала медленно миссис Энсли, — что ты так с тех пор и продолжала меня ненавидеть.

— Возможно. Или потому, что мне захотелось снять с души эту тяжесть. — Она на мгновение замолкла. — Я рада, что ты сожгла письмо. И, конечно, я ни секунды не думала, что ты можешь умереть.

Миссис Энсли снова молчала, и у склонившейся над ней миссис Слейд появилось странное ощущение разобщенности, отрезанности, точно прервалась связывающая людей струя тепла.

— По-твоему, я чудовище?

— Не знаю… у меня было одно-единственное письмо от него, а ты говоришь, его писал не он.

— Как он тебе все еще дорог!

— Мне дорого было это воспоминание, — сказала миссис Энсли.

Миссис Слейд по-прежнему смотрела на свою приятельницу сверху вниз. Удар как бы физически ее сокрушил. Казалось, стоит ей подняться, и ее тут же развеет ветром, как горстку праха. Миссис Слейд почувствовала, что ее снова жжет ревность. Все годы эта женщина жила его письмом. Как же надо было любить его, чтобы так хранить в сердце память о пепле сожженного письма! Письма от того, кто был женихом ее подруги. Не она ли после этого чудовище?

— Ты старалась изо всех сил отнять его у меня, так ведь? Но тебе это не удалось, я удержала его. Вот и все.