Готфрид Келлер - Кузнец своего счастья

— Я последний в роде, — ответил не без достоинства цирюльник, — но почему вы меня об этом спрашиваете, разрешите узнать?

Незнакомец промолчал, и лишь после того, как Джон побрил и почистил его и получил полагающееся вознаграждение, он ответил:

— Я знал в Аугсбурге одного богатого старого чудака, который все уверял, что бабушка его была швейцарка, урожденная Кабис из Зельдвилы, и ему было бы весьма интересно знать, остался ли там кто-нибудь из этого рода.

После этого клиент удалился. Ганс Капустная Головка думал-думал без конца, волновался и, наконец, стал смутно припоминать, что среди его родни была женщина, вышедшая много лет тому назад замуж в Германию и не подававшая потом о себе никаких вестей. В нем внезапно проснулось трогательное семейное чувство, романтический интерес к родословному древу, и он с тревогой спрашивал себя, зайдет ли путешественник еще раз. Судя по скорости, с какой росла его борода, он должен был прийти через два дня. И тот действительно явился точно к сроку. Джон намыливал и скоблил его, еле сдерживая дрожь нетерпения, и когда все было закончено, его, наконец, прорвало, и он стал настойчиво выпытывать более точные сведения. Собеседник ответил: зовут старика попросту господин Адам Литумлей, он женат, но детей у него нет, и живет он в Аугсбурге на такой-то улице.

В течение еще одной бессонной ночи Джон все обдумал и преисполнился решимости стать настоящим счастливцем. На следующее утро он закрыл ставни, упаковал свой праздничный костюм в старый ранец, завязал все свои бережно хранимые знаки отличия в отдельный узелок, запасся удостоверением личности, многочисленными выписками из метрических книг и отправился в Аугсбург тихо и незаметно, словно пожилой подмастерье.

Увидав перед собою башни и зеленые валы города, он еще раз пересчитал имеющуюся у него наличность и нашел, что ему придется теперь во всем себя урезывать, чтобы, в случае неудачи, хватило на обратный путь. Поэтому он остановил свой выбор на самой скромной гостинице, которую ему после долгих поисков удалось найти. Войдя в столовую, он увидел висевшие над столами эмблемы всех ремесел, и среди них эмблему кузницы. Посчитав это добрым предзнаменованием, старый кузнец своего счастья уселся под ней и подкрепил свою плоть завтраком, ибо время было раннее. Потом он спросил себе отдельную каморку, где и переоделся. Он расфрантился в пух и прах, обвешался всеми своими украшениями, а также привинтил к палке бинокль, так что хозяйка, когда он в таком виде вышел из комнаты, даже испугалась его великолепия.

Прошло немало времени, пока он отыскал улицу, которой жаждало его сердце. Наконец он очутился в широком переулке с большими старинными домами, но, казалось, совершенно безлюдном. Лишь несколько времени спустя он увидел служанку с блестящей кружкой пенистого пива. Она хотела прошмыгнуть мимо него, но он задержал ее и осведомился о господине Адаме Литумлее. Служанка указала ему как раз на тот дом, перед которым он стоял.

Джон с любопытством взглянул вверх. Над внушительным подъездом возвышалось несколько этажей с высокими окнами, широкими карнизами и профилями, открывавшими взору бедного искателя счастья вздыбившееся море броских ракурсов. Ему стало не по себе, и он сам испугался грандиозности своего предприятия: ведь он стоял перед настоящим дворцом. Все же он осторожно нажал на тяжелую створку двери, проскользнул внутрь и очутился в роскошном вестибюле. Наверх вела каменная лестница с двумя маршами, широкими площадками и украшенными богатой резьбой перилами. Внизу в пролете лестницы и через открытую дверь светило солнце, и видны были цветники. Джон тихо прошел туда в надежде встретить там слугу или садовника, но увидел только большой старомодный сад с чудесными цветами и каменным фонтаном, украшенным многочисленными фигурами.

Казалось, все кругом вымерло. Вернувшись, Джон стал подниматься по лестнице. На стенах висели большие выцветшие от времени ландкарты, планы старинных имперских городов с крепостными сооружениями и великолепными аллегорическими фигурами по углам. Среди многочисленных дубовых дверей одна была неплотно закрыта. Бесцеремонный пришелец приоткрыл ее и увидал лежащую на кушетке довольно красивую женщину, которая, уронив на пол вязанье, мирно спала, хотя было десять часов утра. Так как кушетка находилась в глубине большой комнаты, Джон с бьющимся сердцем поднес палку к глазам и стал рассматривать представившееся ему видение в свой перламутровый бинокль. Шелковое платье и округлые формы спящей еще усилили впечатление заколдованного замка, которое произвел на него этот дом. Он выскользнул из комнаты и, сгорая от любопытства, стал осторожно и бесшумно подниматься вверх.

Наверху вестибюль переходил в настоящую оружейную палату, увешанную снаряжением и оружием всех столетий. Заржавленные кольчуги, железные шлемы, парадные кирасы эпохи кос и мушек, боевые мечи, золоченые запальники — все это было развешано вперемежку. В углу стояли изящные маленькие пушки, позеленевшие от времени. Словом, это был вестибюль знатного вельможи, и душу господина Джона охватил торжественный трепет.

Внезапно раздался совсем близко чей-то крик. Казалось, будто кричал больной ребенок, и так как он не умолкал, Джон воспользовался случаем и пошел на голос туда, где, очевидно, были люди.

Открыв первую дверь, он вошел в большую галерею, сверху донизу увешанную фамильными портретами. Паркет был сложен из шестиугольных разноцветных плит. Вверху, на лепном потолке, казалось, почти свободно парили гипсовые фигуры людей и животных в натуральную величину, гирлянды плодов и гербы. Перед каминным зеркалом, высотой примерно в десять футов, стоял крохотный, седой как лунь старичок, не тяжелее козленка, в халате из ярко-красного бархата, с намыленным лицом. Он нетерпеливо топал ногами и плаксивым голосом кричал:

— Я не могу так бриться, я не могу так бриться, лезвие притупилось! И никто не приходит мне на помощь! Ой, ой, ой!

Увидев в зеркале незнакомого человека, он замолчал, обернулся и, с бритвой в руке, испуганно и удивленно уставился на господина Джона, который, сняв шляпу, подходил к нему с низкими поклонами. Отложив шляпу в сторону, он с улыбкой взял из рук старика бритву и попробовал ее лезвие, проведя им несколько раз по сапогу, потом по сжатому кулаку, взял мыло, взбил густую пену, словом меньше чем в три минуты выбрил старика на славу.

— Простите, милостивый государь, — сказал Кабюс, — за смелость, которую я взял на себя. Но, видя вас в таком затруднении, я почел это за лучший способ вам представиться, если я действительно имею честь стоять перед господином Адамом Литумлеем.

Старик все еще с удивлением смотрел на незнакомца, потом, взглянув в зеркало, убедился, что еще никогда не был так чисто выбрит, снова со смешанным чувством одобрения и недоверия оглядел мастера своего дела и был вполне удовлетворен его приличным видом. Тем не менее он все еще ворчливым тоном спросил, кто он и что ему угодно.

Джон, откашлявшись, ответил: он некий Кабюс из Зельдвилы. Находясь в путешествии и проезжая через этот город, он не хотел упустить случай повидать и приветствовать потомка своей прабабки. Все это говорилось с таким видом, будто он с детства только и слышал что о господине Литумлее. Тот с радостным удивлением весело и приветливо воскликнул:

— Вот как! Значит, род Кабисов еще процветает! Надеюсь, что он многочислен и уважаем?

Джон, словно странствующий подмастерье перед писцом у заставы, выложил и предъявил все свои бумаги. Указывая на них, он с важностью сказал:

— Род этот немногочислен, ибо я последний его отпрыск. Но честь его остается незыблемой.

Старик, удивленный и растроганный этими словами, протянул Джону руку и приветствовал его в своем доме.

Оба господина скоро выяснили степень своего родства, и Литумлей снова воскликнул:

— Как близко соприкасаются ветви нашего родословного древа! Подойдите же, мой дорогой родственник, и взгляните на вашу благородную и достопочтенную прабабку, мою родную бабушку!

Он обошел вместе с Джоном весь огромный зал и остановился перед чудесным портретом женщины в костюме минувшего века. Бумажная полоска, прикрепленная в углу рамы, удостоверяла личность вышеупомянутой дамы; такие же бумажные полоски были прикреплены к остальным портретам. Правда, рядом имелись и другие надписи, по-латыни, не совпадающие с теми, которые значились на бумажках. Но Джон Кабюс стоял как вкопанный и рассуждал сам с собой: «Значит, ты все-таки ковал искусно. Ибо в этом богатом рыцарском зале благосклонно и приветливо глядит на тебя родоначальница твоего счастья!»

Мелодично и созвучно этому внутреннему голосу доносились до него слова господина Литумлея: о дальнейшем путешествии не может быть и речи, уважаемый внучатный племянник должен оставаться его гостем как можно дольше, чтобы установить более тесную связь. Очевидно, мишурное убранство господина внучатного племянника уже бросившееся старику в глаза, выполнило свое назначение на славу и преисполнило его доверием.