Ясунари Кавабата - Тысячекрылый журавль

– Для меня подобные вещи не играют никакой роли. Если чашка действительно хорошая, почему бы вам ее не оставить?

– Чашка, безусловно, хорошая, даже очень хорошая. Поэтому и хочется, чтобы она попала в хорошие руки. Знающий, добросовестный торговец сумеет ею распорядиться, а для нас, для меня она пропадет без вести…

Эти слова из письма Фумико невольно вырвались сейчас у Кикудзи. Ведь именно из-за Фумико он и добивался, чтобы Тикако Куримото отдала ему эту чашку.

– У этой чашки своя судьба и своя собственная прекрасная жизнь. Пусть она и живет своей жизнью, без нас. Правда, в это «без нас» ты, Юкико, не входишь, но… Понимаешь, прекрасная и совершенная в своей красоте чашка сама по себе не может вызывать горьких мыслей и нездоровых чувств, и, если у кого-либо возникает нечто подобное при взгляде на эту чашку, виновата не она, а наши воспоминания. Мы смотрим на нее нехорошо, тяжелым взглядом. Я говорю «мы», но подразумеваю всего пять-шесть человек. А ведь, наверно, на протяжении столетий многие люди смотрели на нее ясным взглядом и радовались и берегли ее. Ей, должно быть, лет четыреста, значит, то время, в течение которого она принадлежала моему отцу, господину Оота и Куримото, по сравнению с ее возрастом – мгновенная тень промелькнувшего легкого облачка. Так пусть она перейдет в руки не омраченного воспоминаниями обладателя. Пусть живет и сохраняет свою красоту и после нашей смерти.

– Да-а?.. Может быть, ее все-таки не продавать, если вы так о ней заботитесь? Впрочем, мне-то все равно.

– Мне же не жаль с ней расстаться. Я нисколько не дорожу этой чашкой. Просто мне хочется смыть с нее наши нечистые следы. Как-то противно оставлять ее в руках Куримото. Хотя тогда, в чайном павильоне храма Энкакудзи, чашка была сама по себе. Она играла свою собственную роль независимо от связанных с ней неприглядных человеческих отношений.

– Звучит так, словно чашку вы ставите выше человека.

– Может быть. Я сам не очень-то разбираюсь в чашках, но ее столько лет берегли люди, которые разбирались в этом. Не могу же я теперь взять ее и разбить… Пусть уж лучше будет пропавшей без вести…

– А мне бы, пожалуй, хотелось, чтобы чашка осталась у нас. Как памятная для нас обоих вещь, – сказала Юкико ясным голосом. – Мне было бы приятно, если бы постепенно открывалась ее красота, которой я сейчас не понимаю. А что было раньше, меня не беспокоит. Вы не будете потом жалеть, если ее продадите?

– Нет! Чашка должна расстаться с нами и стать пропавшей без вести. Такая уж ей выпала судьба.

Произнеся слово «судьба», Кикудзи до боли ясно вспомнил Фумико.

Погуляв часа полтора, они вернулись домой.

Юкико, собравшаяся было взять из хибати огонь для котацу, вдруг двумя руками сжала руку Кикудзи. Словно для того, чтобы показать ему, что одна ладонь у нее теплая, а другая совсем холодная.

– Подать печенье, которое принесла госпожа Куримото?

– Нет, не хочу.

– Не хотите?.. А она, кроме печенья, принесла еще бурый чай, говорит, из Киото прислали… – В голосе Юкико не было ни тени предубеждения.

Убирая в шкаф завернутую в фуросики чашку, Кикудзи подумал, не продать ли вместе с чашкой и кувшин сино, лежавший сейчас в глубине шкафа.

Юкико готовилась ко сну. Смазала лицо кремом, вытащила шпильки из прически.

– Не сделать ли мне короткую стрижку, как вы думаете? Только, может, стыдно будет с голой шеей…

Расчесывая длинные распущенные волосы, Юкико на секунду подняла их на затылке и показала, как она будет выглядеть с открытой сзади шеей. Потом она близко придвинулась к зеркалу и долго стирала с губ помаду кусочком марли. Помада, должно быть, никак не сходила.

Они лежали в темноте, обнявшись, согревая друг друга теплом своих тел. Кикудзи постепенно погружался в привычную тоску – до каких же пор он будет осквернять обоюдное их томление, святое в данном случае?.. Юкико чиста, и разве что-либо может запятнать истинную чистоту? Ведь чистота все и всех прощает. Почему же этого не может быть?.. Подобные мысли, эгоистические и спасительные, теснились в его голове.

Юкико заснула, и Кикудзи разжал объятия. Но ему так не хотелось отрываться от ее тепла. Очень уж тоскливо – отодвинуться и лежать в холодной постели бок о бок с грызущим его раскаянием. «Не надо мне было жениться», – подумал Кикудзи.

Два вечера подряд по всему предзакатному небу разливался бледно-розовый свет.

Кикудзи ехал домой в электричке и смотрел на окна недавно построенных зданий. Все они светились, но как-то блекло, неярко. Он было удивился: что за странность такая, по тут же понял: люминесцентные лампы. В этих домах не было ни одного темного окна. Словно в каждой комнате зажгли свет радости в знак праздника новоселья. Чуть в стороне от новостроек на небе висела почти полная луна.

Когда Кикудзи уже подходил к дому, розовый небосвод стал меркнуть, а краска, приобретая все большую густоту и яркость, стекла к горизонту, туда, где скрылось вечернее солнце. На небе заполыхало зарево.

Сворачивая к дому, Кикудзи почему-то встревожился, на ощупь проверил чек во внутреннем кармане пиджака.

Тут он вдруг увидел Юкико. Она выбежала из ворот соседнего дома и скрылась в их воротах. Она не заметила Кикудзи.

– Юкико, Юкико!

Она вышла на улицу.

– Добро пожаловать домой! Вы меня увидели, да? – Юкико залилась краской. – Соседи позвали к телефону, младшая сестра звонила…

– Да-а?..

Для Кикудзи это было неожиданностью. Интересно, с каких пор она пользуется телефоном соседей?..

– Сегодня небо было точно такое же, как вчера перед вечером. Только цвет теплее, потому что день выдался ясный-ясный…

Юкико взглянула на небо.

Переодеваясь, Кикудзи вынул из кармана чек и положил его на буфет.

Убирая снятую Кикудзи одежду, Юкико сказала, не поднимая головы:

– Сестра сказала по телефону, что в воскресенье вечером они вдвоем с папой собирались к нам…

– К нам?

– Да.

– Отчего же не приехали? – непринужденно произнес Кикудзи.

Рука Юкико, чистившей щеткой брюки Кикудзи, застыла.

– Как это «отчего же не приехали»? – произнесла Юкико. – Я же недавно послала им письмо с просьбой пока не бывать у нас.

Кикудзи в полном недоумении чуть было не спросил почему, но, спохватившись, промолчал. Он догадался – Юкико боится посещения отца. А вдруг он поймет, что они до сих пор еще не настоящие муж и жена…

Однако Юкико, быстро подняв глаза на Кикудзи, сказала:

– А папе очень хочется побывать у нас. Пригласите его, пожалуйста!

Кикудзи ответил, ослепленный взглядом Юкико:

– Разве требуется особое приглашение? Взял бы и приехал запросто.

– Потому что к замужней дочери… Да нет, не так все это просто…

Голос Юкико звучал почти весело.

Возможно, Кикудзи больше Юкико боится посещения ее отца. После свадьбы он ни разу не пригласил ни родителей, ни братьев, ни сестер Юкико и вспомнил об этом только сейчас. Он как бы забыл о существовании родных своей жены. Ему было не до них – настолько он был поглощен своим странным союзом с Юкико. А может быть, он просто ни о ком не мог думать, кроме Юкико, именно потому, что никакого союза не было.

Да, он ни о ком не думал. Лишь воспоминания о госпоже Оота и Фумико, которые, очевидно, и делали его бессильным, всплывали в его голове. Они всплывали и начинали порхать, словно призрачная бабочка. Казалось, он видит, как из темных глубин подсознания поднимается призрак с легкими крылышками бабочки. Скорее всего эти воспоминания были не призраком госпожи Оота, а призраком его собственной совести.

Сейчас Юкико сказала о своем письме, где просила родителей не бывать пока в их доме. Этого было достаточно для Кикудзи, чтобы понять, как мучается и недоумевает Юкико. Тикако Куримото была поражена, что они всю зиму обходятся без прислуги, а Юкико, возможно, опасалась даже прислуги – как бы чужой человек не разгадал тайны их супружеских отношений. И в то же время Юкико почти всегда была в безоблачном настроении, она так и сияла счастьем. И кажется, не только из жалости к Кикудзи.

– Когда ты послала это письмо?.. Ну в котором просила отца не бывать у нас… – спросил Кикудзи.

– Дайте вспомнить… Кажется, после Нового года, что-нибудь после седьмого января… Помните, мы были с вами у родителей на Новый год…

– Конечно, третьего числа.

– Ну вот, дня через четыре или пять после этого… Помните, на второй день после Нового года моя младшая сестра пришла нас поздравить одна. Извинялась, что папе с мамой некогда – полно визитеров.

– Да, она пришла и пригласила нас на следующий день в Иокогаму, – кивнул Кикудзи. – Но знаешь, все же нехорошо, что ты послала родителям такое письмо. Давай пригласим их, ладно? Ну хотя бы на следующее воскресенье.

– Давайте! Папа очень обрадуется. И младшую сестру возьмет с собой. Обязательно! Может, папе почему-либо неловко приходить одному?.. Да и мне как-то легче, если и сестра придет… Странно, правда?..