Милорад Павич - Бумажныйй театр

Вот тут-то все и произошло. У мадам Топен неожиданно начались сильнейшие схватки, нельзя было ждать ни секунды, и так как в этот миг она стояла как раз возле кресла преподобного, то и опустилась в него, родила, и ребенок тотчас умер, прямо в кресле.

Жан Топен пришел в ужас. Окровавленное кресло он не мог теперь продать священнику и, попытавшись, насколько это было возможно, отмыть его, ведь новая обивка стоила бы слишком дорого, за бесценок отдал портовым торговцам, надеявшимся, что его купит какой-нибудь мореплаватель, что и произошло. Кто-то поменял испачканную кровью обивку и, поставив кресло в своей каюте, взял его в плавание.

Хромой капитан с судна «Андалузия», готовившегося отплыть из местного порта, незадолго до этого купил за два гульдена обшарпанное кресло, а еще полгульдена отдал за то, чтобы кресло приспособили к условиям его капитанской каюты. Судовой плотник снял колесики с ножек кресла и прикрепил ножки шурупами к полу, а засаленную флорентийскую обивку заменил устойчивой к влаге кожей дикого поросенка.

Пока капитан отдавал последние распоряжения, на борт проститься с ним поднялся его дядя. Он ненадолго оказался один в капитанской каюте и воспользовался этим, чтобы быстро опрокинуть стаканчик рома. Потом он налил второй и огляделся. Дядя капитана был человеком, которому ноги служили хуже, чем руки, а его короткая двухцветная борода торчала, как иголки ежа. Каждый день после обеда он ложился поспать, а проснувшись, некоторое время лежал, думая, что он на самом деле не он, а его покойная мать. Он просто чувствовал, что в этот момент настолько похож на нее, что смотрит на мир ее глазами. Так оно, в сущности, и было. Пропустив еще один стаканчик рома, он подошел к столу, к которому был привинчен принадлежавший капитану ящик для письменных принадлежностей. Без колебаний, глядя глазами своей покойной матери, он открыл ящик. Оглянулся и, нажав на секретную пружину, открыл потайное отделение и обнаружил в нем два перстня с драгоценными камнями и несколько золотых и серебряных гульденов. Все это он торопливо сунул в карман, но как раз в этот момент капитан вернулся в каюту и застал его за этим. Зная по опыту, с кем имеет дело, он грубо вытащил из кармана у дяди украденные ценности, а когда тот под парами рома хотел оказать сопротивление, капитан толкнул его прямо в кресло «с ушами». Дядя из него больше не встал. Тщетно тряс его изумленный капитан. Дядя лежал мертвый в кресле мастера Топена. На другой день капитан приказал спустить кресло из каюты на причал и продать первому попавшемуся старьевщику.

В антикварном магазине, специализирующемся на редкостях, который держал на припортовой площади Роттердама один еврей, внимание секретаря амстердамского Рейксмузеума молодого господина Роела Йонгстры привлекло кресло. Он нередко заходил сюда, и владелец магазина знал, что господин Роел Йонгстры для нужд учреждения, в котором работает, время от времени приобретает у него редкостные и красивые вещи. На этот раз покупатель хотел найти что-нибудь для пополнения интерьера кабинета вице-директора Рейксмузеума. За этим он сюда и пришел.

— Когда оно сделано? — спросил молодой господин и получил ответ, на который и рассчитывал:

— В конце восемнадцатого или в начале девятнадцатого века.

Кресло выглядело заманчиво, но господин Роел Йонгстра заметил, что его ножки незначительно повреждены. Казалось, в них вворачивали шурупы, и древесина немного расщепилась. Он спросил об этом продавца, но тот сказал, что если кресло будет куплено, то специлист-столяр подпилит все четыре ножки и дефект будет устранен. Речь шла об одном сантиметре. Нужно было также привести в порядок и конский волос, которым были набиты сиденье, спинка и подлокотники. Да и кожаная обивка требовала замены, потому что на подлокотниках она стала такой блестящей, что в нее можно было смотреться, как в зеркало.

Прервав их диалог, в магазин вошла старушонка.

— Меня зовут Элодия, — сказала она, хотя никто не задавал ей никаких вопросов.

На голове у нее была шляпка с множеством пчел, сделанных из шелка. Говорила она медленно, и ее интересовало, нет ли у хозяина магазина какого-нибудь венецианского зеркала. Ее нисколько не смущало, что она прервала и разговор, и сделку между продавцом и покупателем кресла господином Роелом Йонгстром. Когда оставшийся в высшей степени учтивым продавец показал ей одно из висящих на стене зеркал, старушонке, увидевшей в нем свое лицо, вдруг стало плохо.

— Присядьте, прошу вас, сейчас я принесу вам воды.

С этими словами продавец поспешил куда-то в заднюю часть магазина, а старушонка повалилась прямо в кресло, обитое старой кожей.

— Нет! — вскрикнул господин Роел Йонгстра, но было поздно.

Старушонка лежала мертвой в кресле, несущем смерть.

— И еще один, последний вопрос, — сказал гость. — Ответьте, господин профессор, вы действительно родились под знаком змеи?

— Да, по календарю ацтеков. Такой календарь в виде диска, сделанный из перемолотого камня, вы, должно быть, когда-нибудь видели.

— Почему вы об этом написали?

— В знак уважения к своему деду. Он жил в Мексике десять лет, там он и умер.

— В вашей биографии говорится, что вы обладаете исключительными дипломатическими и сексуальными способностями. Почему вы так написали? Как можно говорить такое о себе самом?

— Во-первых, это не я написал, так написано в ацтекском гороскопе, где каждому дню года дано толкование, в том числе и дню моего рождения, 15 октября. Там сказано именно это.

— Не важно, все равно это в высшей степени бестактно!

— Но вы не слышали моего второго объяснения.

— Интересно услышать, — проворчал журналист. — И неплохо, если оно будет более убедительным, чем первое!

— Я всегда считал, что все люди обладают исключительными сексуальными способностями. Судя по вам, это не так, поэтому вас это и возмутило!

Услышав такое, журналист оторопело поднялся с места.

Этот диалог происходил в кабинете вице-директора Рейксмузеума в Амстердаме, господина профессора Атте Нардинга. В сущности, это было интервью для газеты «Хет парол», которое брал у господина вице-директора журналист Бастиан Фогелар.

Кабинет находился на высоком первом этаже (под ним был еще один наземный этаж с холлом). Рядом с компьютерным столом, который на девятнадцатидюймовом мониторе мог принимать и телевизионные программы, в центре комнаты, под люстрой с восемью голландскими подсвечниками, стояли круглый столик и три кресла. На столике коптская пепельница и стеклянные подставки для стаканов. Угол закрывал массивный письменный стол хозяина кабинета. У стены, противоположной той, на которой было четыре окна, стояли низкий шкаф старинной германской работы и два комода в стиле бидермайер. Над ними висели в красивых рамах рукописи двух поэтов XIX века. В углу, возле высокого, до потолка, и заполненного книгами стеллажа, расположилось удобное старинное кресло, обитое черным плюшем, из тех, которые в Утрехте называют «кресло с ушами». В нем было удобно дремать, откинув голову на спинку с двумя подголовниками в верхней части.

Пока собеседники стояли у двери, ведь гость, прервав интервью, собирался демонстративно покинуть помещение, профессор спокойно спросил, указывая на кресло:

— Надеюсь, вы не собираетесь сесть в то кресло?

— Почему вы спрашиваете? — смутился гость.

— Потому что это кресло, несущее смерть.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Кто бы в него ни садился, тотчас умирал. Разумеется, это прекрасная смерть и прекрасное имя для кресла — «кресло, несущее смерть»… Вот, смотрите! — И вице-директор «Рийксмузеума» швырнул в кресло книгу. Книга исчезла в тот же миг, как упала на сиденье. — Видели? Книга умерла!

Взбешенный и глубоко оскорбленный журналист Бастиан Фогелар резко развернулся и наконец-то покинул кабинет.

Господин вице-директор Рейксмузеума профессор Атте Нардинг проговорил:

— Наконец-то! Слава богу! — И устало развалился в своем кресле, чтобы немного прийти в себя.

Что-то на сиденье ему мешало. Он посмотрел и в кресле, несущем смерть, увидел запонку. Красивую металлическую запонку, потерянную год назад. Наконец-то он ее нашел.

И в тот же миг он окаменел от ужаса.

— Так я же нашел потерянную запонку! Как давно я мертв? — спросил он самого себя. — Надеюсь, что все те смерти произошли не при моем нынешнем положении? Когда же я перешел из одного агрегатного состояния в другое? Может быть, все смерти знакомы друг с другом? А может быть, и нет этого бесконечного множества отдельных смертей, а существует одна, общая смерть? И все зарубленные одной саблей становятся братьями по крови?

Как бы то ни было, профессор взял запонку и машинально хотел вернуть ее на место, в петлю под воротником. Тут он заметил, что петли нет, нет и рубашки на нем. А потом увидел, что нет и его шеи, и его руки.