Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

Ромас выплюнул окурок в костёр.

— Не знаю. Люди медленно заселяют эти края. Нет столбовой дороги. Я думаю, её проложат, но вот засушливые годы… Они задержали освоение здешних мест надолго.

— Засушливые годы? Когда были эти засушливые годы?

— Ох, между восьмидесятым и девяностым. Высохла вся земля, пересохли колодцы, пал скот, — он крякнул. — Такая засуха была, доложу я вам. Те, кто мог, отогнали скот в Сан-Хоакин, где вдоль реки росла трава. По дороге коровы тоже дохли. Я тогда был помоложе, но помню мёртвых коров с распухшим брюхом. Бывало, выстрелим в неё из ружья, она и хлопает как проколотый воздушный шар. А вонь стоит…

— Но ведь потом опять пошли дожди, — перебил его Джозеф. — Сейчас почва полна водой.

— Да, лет через десять пошли дожди. Целый поток. Потом и трава снова взошла, и деревья зазеленели. Радовались мы тогда, как сейчас помню. В Нуэстра-Сеньора устроили фиесту прямо под дождём, только для музыкантов навес сделали, чтобы у них струны не намокли. Люди перепились и плясали прямо в мокрой грязи. Все, не только мексиканцы. Пришёл к ним отец Анхело и заставил прекратить.

— Почему? — поинтересовался Джозеф.

— Ну, вы себе не представляете, что люди вытворяли там, в грязи. Отец Анхело чуть с ума не сошёл. Он сказал, что в нас вселился дьявол. Он изгнал дьявола и велел людям перестать кувыркаться и пойти вымыться. Он на всех наложил покаяние. Отец Анхело чуть с ума не сошёл. Он оставался там до тех пор, пока не кончился дождь.

— Так люди перепились, вы говорите?

— Да, они пьянствовали неделю и поступали плохо. — ходили без одежды.

Хуанито прервал его.

— Они были счастливы. Ведь перед тем высохли колодцы, а холмы выгорели добела, как зола. Вот почему люди были счастливы, когда пошёл дождь. Им трудно было пережить такое счастье, и они поступали плохо. Люди всегда поступают плохо, когда они слишком счастливы.

— Надеюсь, это больше не повторится, — сказал Джозеф.

— Ну, отец Анхело сказал, что это было наказание, но индейцы говорили, будто такое случалось и раньше, два раза на памяти стариков.

Взволнованный, Джозеф встал.

— Я и думать об этом не хочу. Я уверен, такого больше не будет. Чувствуете, трава-то уже какая высокая?

Ромас скрестил руки.

— Может, и не будет. Хотя тут одно от другого не зависит. Пора спать ложиться. Как рассветёт, поедем.

Джозеф проснулся от предрассветного холода. Ему показалось, что сквозь сон он слышал резкий пронзительный крик. «Должно быть, сова, — подумал он. — Сон иногда искажает и усиливает звуки». Он напряжённо вслушался, и снаружи до него донеслись прерывистые всхлипывания. Надев джинсы и сапоги, он раздвинул полы входа в палатку и вышел. Из повозки, в которой спал Уилли, доносились негромкие вскрики. Хуанито стоял, склонившись над её бортом.

— Что случилось? — спросил Джозеф.

В тусклом свете он увидел, что Хуанито держит Уилли за руку.

— Он спит, — негромко пояснил Хуанито. — Иногда он не может проснуться без моей помощи. А иногда, когда проснётся, думает, что он всё ещё спит, и это — правда. Вставай, Уилли! — сказал Хуанито. — Видишь, ты уже проснулся. Ему снятся ужасные вещи, сеньор, и я его щиплю. Видите, ему страшно.

Из повозки, где лежал Ромас, раздался его голос:

— Уилли слишком много ест на ночь. Вот у него и кошмары. С ним так часто бывает. Возвращайтесь спать, мистер Уэйн.

Джозеф наклонился и заметил испуг на лице Уилли.

— Тебе нечего бояться по ночам, Уилли, — сказал он. — Если хочешь, приходи спать ко мне в палатку.

— Ему снится, что он в каком-то гиблом месте, где всё иссушено жарким солнцем, а люди, выползая из нор, хватают его за руки и за ноги, сеньор. Почти каждую ночь ему такое снится. Смотри, Уилли, я здесь, с тобой. Видишь, все лошадки здесь, вокруг, и смотрят на тебя, Уилли. Иногда, сеньор, лошади помогают ему во сне. Ему нравится, чтобы они были рядом с ним, когда он спит. Он попадает в это иссушенное солнцем гиблое место, но лошади, если они рядом, помогают ему спастись от людей. Идите спать, сеньор, я ещё побуду с ним.

Джозеф положил руку на лоб Уилли и ощутил холод камня.

— Я разожгу костёр, и он согреется, — сказал он.

— Не трудитесь, сеньор, ему всегда холодно. Он не может согреться.

— Славный ты парень, Хуанито.

Хуанито отвернулся.

— Он зовёт меня, сеньор.

Джозеф подержал руку под тёплой лошадиной попоной и вернулся к себе в палатку. В неярком свете утра на восточной гряде возник контур сосновой рощи. Под проснувшимся бризом беспокойно зашелестела трава.

Каркас дома, внутренние стены которого уже разделили квадратный остов жилища на четыре одинаковых комнаты, стоял в ожидании обшивки. Огромный одинокий дуб словно протягивал над крышей свою защищающую длань. На почтенном дереве распустились новые блестящие листики, в свете восхода их зелень отливала желтизной. Постоянно переворачивая куски бекона, Джозеф поджарил его на костре. Затем, прежде чем приступить к завтраку, он подошёл к деревянным козлам, где стоял бочонок с водой. Налив полную миску воды, Джозеф, чтобы прогнать остатки сна, стал, зачерпывая её горстями, брызгать на свои волосы и бороду. Он насухо вытер руки и вернулся к своему завтраку; всё его лицо блестело от влаги. Трава была мокрой от росы, затушившей огонь. Три луговых жаворонка, чьё оперение напоминало лёгкие серые пиджачки, из-под которых виднелись жёлтые жилеты, прыгали вокруг палатки, дружелюбно вытягивая свои любопытные клювы. Снова и снова надували они свои грудки, как настоящие оперные солисты, захваченные восторгом пения, вздымали головки, а затем повернулись к Джозефу, словно ожидая его внимания и одобрения. Джозеф допил из чашки свой кофе, а гущу вывалил в костёр. Чувствуя, как сильный поток солнечного света обдаёт его тело, он встал и, достав из холщового свёртка инструменты, зашагал к стропилам своего дома; жаворонки, суетясь, летели чуть впереди, настойчиво пытаясь привлечь его внимание, для чего даже прерывали пение. На пастбище били копытами две стреноженные лошади, они крутили мордами и дружелюбно фыркали. Джозеф завернул молоток и гвозди в фартук и в раздражении повернулся к жаворонкам:

— А ну-ка летите за червяками! — сказал он. — Кончайте шуметь! А то с вами тоже захочешь червяков! Убирайтесь отсюда!

Немного удивленные, жаворонки вскинули головки и запели в унисон. Джозеф снял со штабеля досок свою чёрную шляпу с узкой тульей и надвинул её на глаза.

— Летите за червяками! — рявкнул он. Лошади снова зафыркали, а одна из них пронзительно заржала. Джозеф тут же с облегчением отложил молоток.

— Эй, кто там?

В ответ из-за деревьев, растущих у дороги, он услышал лошадиное ржание, а затем перед его взором предстал усталый всадник, едущий медленной рысью. Джозеф быстро вернулся к догорающему костру, взбил пламя и снова поставил кофейник. Он улыбнулся с довольным видом.

— Не хотелось мне сегодня работать, — сказал он жаворонкам. — Летите за червяками, у меня нет на вас времени.

Подъехал Хуанито. Он ловко спрыгнул с лошади на землю, двумя движениями освободил её от седла и уздечки, а затем снял своё сомбреро и замер с улыбкой на лице, ожидая, как его встретят.

— Хуанито! Рад тебя видеть! Ты ещё не завтракал?

Выжидательная улыбка на лице Хуанито сменилась вполне довольной.

— Я скакал всю ночь, сеньор, я приехал, чтобы стать вашим vaquero.[3]

Джозеф пожал ему руку.

— Да у меня нет ещё ни одной коровы, которую бы ты пас, Хуанито.

— Будут, сеньор. Я всё могу делать, и я — хороший vaquero.

— Ты можешь помочь построить дом?

— Конечно, сеньор.

— А плата, Хуанито, сколько тебе заплатить?

Веки Хуанито широко раздвинулись, а глаза засияли торжеством.

— Раньше, сеньор, я был vaquero, и неплохим. Там мне платили тридцать долларов в месяц и называли краснокожим. Я хочу стать вашим другом, сеньор, а денег мне не надо.

Мгновение Джозеф был в замешательстве.

— Думаю, я понимаю, что ты имеешь в виду, Хуанито, но ведь тебе нужны будут деньги, чтобы промочить горло, когда ты поедешь в поселок. Тебе нужны будут деньги, чтобы встретиться с девушкой.

— Когда я поеду в поселок, вы сделаете мне подарок, сеньор. Подарок — не плата.

Улыбка вновь появилась на его лице. Джозеф налил ему чашку кофе.

— Ты — настоящий друг, Хуанито. Спасибо.

Из своего высокого сомбреро Хуанито достал письмо.

— Раз уж я приехал, передаю вам это, сеньор.

Джозеф взял письмо и медленно зашагал прочь. Он знал, что в нём. Какое-то время он уже ждал его. Всё вокруг тоже, казалось, знало, что в письме, над поросшей травой равниной опустилась тишина, жаворонки улетели, и даже коноплянки, сидевшие на дубе, прекратили своё щебетание. Джозеф присел на кучу досок под дубом и медленно вскрыл конверт. Письмо было от Бартона.