Магда Сабо - Фреска

– Сейчас, сейчас иду, куда тебя несет! – отрывисто бросила она через плечо. У Ласло Куна ноги точно приросли к земле. Аннушка мягко тронула руку старухи и отвела ее от лица. На нее глянули широко раскрытые заплаканные глаза. – Ну, чего ты плачешь? – долетел откуда-то из дальней дали неправдоподобно знакомый голос – голос Оскара. – Кто-нибудь обидел тебя, Бабушка?

Колокол пробил восемь. Кати собрала со стола все пять нетронутых тарелок и унесла тушеную морковь, к еде так никто и не прикоснулся. Чашка из-под чая, которым поили старуху, осталась в спальне, и Кати прошла за ней. В это время со шлепанцами в руках из ванной появилась Жужанна. На дне чашки еще плавала бурая жижа, Кати брезгливо выплеснула остатки чая на клумбу с астрами. Потом подсела к корзине и переложила себе в передник несколько початков кукурузы. Розика до сих пор еще не ушла; она упала грудью на кухонный стол, плечи ее подрагивали, нетрудно было догадаться, что она плачет.

– Реви теперь сколько влезет, – в сердцах обрушилась на нее Кати. – Кой черт тебя дернул совать ей ложку, если она даже и не вспомнила о ней?!

Рози не ответила, не подняла головы от стола. При чем тут ложка… До ложки ли ей было! Из кухни еще не выветрился табачный дым, а вот тут он сидел, почти рядом с нею, на скамеечке и невозмутимо попыхивал трубкой, покамест в столовой почтенные родственнички сводили счеты друг с другом, он не сказал ей ни слова, только смотрел на Розику, а той казалось, что в кармане у нее раскаленные угли, и, не выложи она присвоенную ложку, маленький сверточек прожжет ее насквозь. Огонь в печи запалил тоже Михай, вот потому, должно, и занялся он гулко и весело, и все долгие минуты, пока он ждал Аннушку, Михай лущил кукурузу, выбирая початки из корзины у печки. Сейчас ту же работу продолжила Кати; слышно, как початки с сухим треском трутся один о другой, как выскакивают зерна и сыплются в плетенку. Если не оборачиваться назад, то можно себя убедить, что это Михай.

– Чтоб у нее руки отсохли! – ворчала Кати. – Не хватило ума закрыть жестянку из-под чая крышкой, убирай тут за всякой! Э-э, да тут и убирать-то нечего, вычистила все до остатней чаинки. Знать, крепкие чаи распивает эта барыня у себя в Пеште, на одну-то чашку вывалить все, что было, чуть не с пригоршню. У нас этакого запаса хватило бы на полгода, чай пьют, только когда у кого живот заболит.

«А все нет худа без добра, хоть не придется сегодня вечером посуду мыть, – думала Кати, – к еде так никто и не притронулся. Только и заботы, что на ночь выставить морковь в погреб, а к завтрему подогреть к обеду, глядишь, одним делом меньше. Бедный Арпадик, проголодался, должно!» Кати отрезала ломоть хлеба, достала из кладовки кусок сала, выбрала яблоко показистее. Но поднос с едой пришлось обратно уносить из гостиной: Приемыша и след простыл.

Приемыш улизнул из дому, когда все родственнички наконец повалили в комнаты, а Папочка взвинтил себя до того, что от возбуждения и сам не способен был сообразить, кто рядом с ним, а кого и вовсе нет. Приемыш открыл калитку, впустил во двор Аннушку, старую Дечи и Анжу, а когда увидел, что и остальные члены семейства в сборе, то преспокойно затворил за собой калитку, и был таков. Янка по укоренившейся привычке ввинчивает в гостиной лампочку не ярче двадцати пяти свечей, и вздумай почитать, так глаза сломаешь. Зато как приятно в кои-то веки посидеть в ресторане, когда все вокруг залито светом. После перестройки гостиницу и ресторан не узнать, они стали вполне современными и красивыми; стены выкрашены в светлые, приятные для глаза тона. Приемыш родился в селе на берегу Тисы и о самого детства любил рыбу, но Янка никогда не готовила рыбных блюд, потому что Папа терпеть их не мог, рыба – «пища католиков», говорил он пренебрежительно. Приемыш заказал себе жареного судака и бутылку легкого белого вина. От голода у него подвело желудок, а если вспомнить, какая милая обстановка сейчас дома, то ясно как дважды два: к тому времени, когда он вернется, еды либо вообще никакой не будет, либо останется овощное рагу, приправленное поучениями из книги Иова. Интересно, хватилась ли Аннушка пропажи? Хотя в общей суматохе дело вряд ли дойдет до книг.

За соседним столиком ужинал доктор Немет с женой и дочерью. Приемыш раскланялся с ними. Настоящая красавица дочь у этого Немета, блондиночка и притом молоденькая! Заказанное блюдо предстояло ждать, но вино подали сразу; Приемыш отпил из бокала, и настроение у него улучшилось. Нет, дочка у доктора определенно смазливая; неплохо было бы перебраться к ним за столик. Но он понятия не имел, каковы ресторанные правила этикета, прилично ли присоединиться к компании, если тебя не приглашали. И он не отважился пересесть.

Принесли судака, и у Приемыша слюнки потекли: на редкость соблазнительно выглядела рыба – хорошо прожаренная, покрытая румяной корочкой, аппетитно пахнущая, а вокруг нее на блюде были выложены тонкие ломтики жареной картошки. Наконец-то хоть раз в жизни поесть как полагается! Приемыш переложил себе на тарелку половину порции, опять покосился на соседний столик, но тотчас же отвел глаза, потому что ему вспомнилась Жофи, и с этого момента рыба показалась ему не такой вкусной, как вначале, когда он проглотил первый кусок. Он потянулся за остатками судака и переложил к себе на тарелку рыбью голову. «Вылитая Бабушка!» – подумал Приемыш, ковыряя еду вилкой, и на какое-то время к нему опять вернулось веселое настроение: как бы там ни было, а сегодняшний день богат событиями. Чего стоит одна только живая картина – Дечи у скамейки, или вспомнить семейный хор у ворот. Он снова отпил вина. К завтрему, может, Рози подкинет деньжонок. На радостях, что его примут в партию, придется выставить коллегам из школы хотя бы по кружке пива.

«А у Прабабушки грудь ненастоящая», – думала Сусу, лежа в постели. Старушку уложили здесь же, в спальне как только Аннушка привела ее; Дечи была очень плоха, тогда Аннушка расстегнула ей платье, и тут Сусу увидела что на том месте, где у всех людей груди, у Прабабушки к, телу привязаны два тюлевых шарика, набитые ватой. Мамуся, заливаясь слезами, стояла возле Прабабушки на коленях и умоляла простить ее, что она недосмотрела и позволила Прабабушке уйти из дому, она, Мамуся, и ведать не ведала о том, что произошло; Мамуся плакала и плакала, а Аннушка утешала ее. Бьет церковный колокол. Где же Мамуся? Сусу всегда в это время, под колокольный звон, начинает свою вечернюю молитву. Девочка соскользнула с постели и выглянула в окно. В папином кабинета темно, зато в канцелярии горит свет. Дедушка еще не ложился, а Папа, наверное, где-то здесь, в доме. Из столовое не доносилось ни звука, значит, взрослые могут быть толь? ко в гостиной. Жужанна сунула ноги в шлепанцы и пробежала через темную столовую, но в гостиную войти не осмелилась и в нерешительности застыла перед плотна закрытой дверью.

«Глас мой к Богу, и я буду взывать; глас мой к Богу, и Он услышит меня.

В день скорби моей ищу Господа; рука моя простерта ночью и не опускается; душа моя отказывается от утешения.

Воспоминаю о Боге и трепещу; помышляю, и изнемогает дух мой».

У этого тарбайского колокола самый благостный звон из всех колоколов в городе. Хоть бы Арпад вернулся скорее, Арпад найдет слова утешения, он умеет сказать возвышенное, применительно к обстоятельствам. Горемычный и незлобивый сын мой, он бежал из дому, не устрашась ночи, не вкусив пищи и не испив глотка. Ему не уснуть, он дождется Арпада, как бы поздно тот ни пришел домой. Трудно постичь и поверить, но чувства его не обманывают: оказывается, он, священник, способен расстаться с Тарбой. Только бы Арпад скорее был рядом! Как видно, он не в силах был даже дышать одним воздухом с этими нечестивцами, и неведомо где скитается теперь, бездомный и сирый. Имущества он, священник, не копил, личных вещей у него немного, так что собраться ему не составит труда, а книги можно перенести впоследствии, постепенно. «Арпад поможет», – с надеждой подумал он, и нежность затопила старое сердце. Конечно, Арпад не оставит его в беде, как только узнает, что произошло.

Снимут где-нибудь комнату на двоих. Антихрист выхлопочет, и то будет последнее одолжение, которое он позволит себе принять от зятя. А затем они с Арпадом навеки покинут Тарбу, пусть Ласло Кун остается здесь безраздельным владетелем, тогда-то он сможет поселить в доме капеллана.

Когда священник выбежал за калитку, и увидел старуху, первым его побуждением было отступить немедля, задвинуть засов и увести с собой в дом эту неприкаянную девчонку, которая околачивается среди взрослых, слушая, как плачет Янка и причитает Кати. Но, прежде чем он успел осуществить свое намерение, зять широко распахнул калитку и втащил во двор всю компанию. Еще бы, оно и попятно: Ласло Кун боится соседей, всех обывателей, боится суда добрых людей. Лично ему, священнику, бояться некого и нечего, он с легкой душой захлопнул бы калитку и задвинул засов, и пусть бы они там на улице голосили, а они с Арпадом, люди праведные, стояли бы у окна и смотрели, как стекается толпа и всяк добрый человек славит Господа: Бог, правду видящий, судит грешников по всей строгости… Господь отделяет праведников от нечестивых, – нет, не надо было впускать их в дом.