Виктор Гюго - Труженики моря

— Мне не хотелось бы, — начала Дерюшетта, — оставлять за собою огорчения.

— Эти огорчения не будут долго длиться, — сказал Жилльят. Эбенезера и Дерюшетту точно ошеломило. Они начали понемногу приходить в себя и поняли смысл Жилльятовых слов.

Голос Жилльята сделался резким и отрывистым, в нем чувствовались будто пульсации лихорадки.

— Идите сейчас. «Кашмир» едет через два часа. Вы успеете, только надо спешить: пойдемте.

Эбенезер смотрел на него внимательно. Вдруг он вскрикнул:

— Я узнал вас! Вы мне спасли жизнь.

Жилльят отвечал:

— Не думаю.

— Там, на мысе Банка.

— Я не знаю такого места.

— В день моего приезда.

— Не теряйте времени, — сказал Жилльят.

— И если я не ошибаюсь, вы спасли «Дюранду».

— Может быть.

— Как вас зовут?

Жилльят повысил голос:

— Лодочник, подождите нас. Мы скоро вернемся. Мисс, вы спрашивали у меня, как я сюда попал; очень просто, я шел сзади вас. Вам двадцать один год. В этом краю можно жениться в четверть часа, когда люди совершеннолетние и независимые. Пойдемте вдоль берега. Тропинка прямая, море поднимается только к полудню. Но только скорее; идите за мною.

Дерюшетта и Эбенезер как будто совещались взглядами. Они стояли не двигаясь, друг возле друга, как в опьянении. На краю бездны счастья бывают минуты такого странного колебания. Они понимали, не понимая.

— Его зовут Жилльятом, — сказала потихоньку Дерюшетта Эбенезеру.

Жилльят продолжал с каким-то авторитетом:

— Чего же вы ждете? Говорят вам, ступайте за мною.

— Куда? — спросил Эбенезер.

— Туда.

И Жилльят указал пальцем на церковную колокольню.

Они пошли за ним.

Жилльят шел впереди. Шел твердым шагом. А они пошатывались.

По мере того, как они приближались к колокольне, на чистых, прекрасных лицах Эбенезера и Дерюшетты стало проглядывать что-то похожее на зарю улыбки. Они просияли от приближения к церкви. В впалых глазах Жилльята была ночь.

Точно замогильный дух, ведущий две души в рай.

Эбенезер и Дерюшетта не сознавали хорошенько, что им предстояло. Они шли за Жилльятом с покорностью. Дерюшетта, как более неопытная, была и более доверчива. Но Эбенезер размышлял.

«Что это за человек? И если это его месс Летьерри провозгласил вчера своим зятем, — как объяснить то, что он теперь делает?»

Эбенезер повиновался Жилльяту с безмолвной поспешностью человека, чувствующего, что его спасают.

Тропинка оказалась неровной, местами мокрой и заваленной каменьями. Эбенезер не замечал ни луж, ни камней. Время от времени Жилльят оборачивался и говорил Эбенезеру:

— Берегитесь, дайте ей руку.

Когда они вступили в церковь, пробило десять часов с половиной.

Церковь была пуста.

В глубине, однако, возле стола, заменяющего в реформатских церквах алтарь, было трое людей: декан, чтец и протоколист. Декан, преподобный Жакмен Герод, сидел; чтец и протоколист стояли.

На столе лежала открытая Библия.

Рядом, на жертвеннике, лежала церковная книга, тоже открытая, и в ней внимательный глаз мог бы заметить недавно написанную страницу, на которой еще не высохли чернила. Чернильница с пером стояла возле.

Когда преподобный Эбенезер Кодрэ вошел в церковь, преподобный Жакмен Герод встал.

— Я вас жду, — сказал он. — Все готово.

Декан был в самом деле в полном облачении. Эбенезер посмотрел на Жилльята. Преподобный декан повторил:

— Я к вашим услугам.

И поклонился.

Поклон этот не относился ни направо, ни налево. По направлению глаз декана видно было, что для него существовал только один Эбенезер. Эбенезер был духовное лицо и джентльмен. Декан не подразумевал в своем поклоне ни Дерюшетты, стоявшей рядом, ни Жилльята, стоявшего позади.

Декан продолжал с спесивой вежливостью:

— Вы хотите жениться немедленно, потому что спешите уехать, это понятно; но мне хотелось бы немного больше торжественности для свадьбы ректора. Но сократим, чтобы сделать вам приятное. Акт готов, остается только внести имена. По закону и обычаю, брак может быть совершен тотчас же после записи. Конечно, следовало бы заявить о совершении обряда дней за семь, но я беру на свою ответственность эту маленькую неправильность, имея в виду необходимость вашего отъезда. Прекрасно. Я вас благословлю. Чтец мой будет свидетелем жениха, а свидетелем со стороны невесты…

Декан обратился к Жилльяту. Жилльят кивнул головой.

— Хорошо, — сказал декан.

Эбенезер стоял неподвижно. Дерюшетта была в оцепенении. Декан продолжал:

— Однако еще есть препятствие.

Дерюшетту передернуло. Декан продолжал:

— Вот этот присланный месс<ом> Летьерри, — тут он указал большим пальцем левой руки на Жилльята, что избавляло его от необходимости произнести какое бы ни было имя, — присланный месс<ом> Летьерри сказал мне сегодня утром, что месс Летьерри слишком занят для того, чтобы прийти лично, и желал, чтобы брак бы был совершен немедленно. Такого словесного желания недостаточно. Я ни за что не решусь обойтись без запроса месс<а> Летьерри или без письменного его разрешения. Несмотря на все мое желание угодить вам, я не могу ограничиться одной передачей слов. Мне нужно что-нибудь письменное.

— Вот, извольте, — сказал Жилльят. И подал декану бумагу.

Тот схватил ее, пробежал глазами, пропустил несколько строк, вероятно, не относившихся к делу, и прочел громко:

«…Сходи к декану и похлопочи насчет позволения. Я хочу, чтобы свадьба была улажена как можно скорее. Лучше всего — сейчас же».

Он положил бумагу на стол и продолжал:

— Подписано: Летьерри. Почтительнее было бы обратиться ко мне. Но так как дело идет о сослуживце, мне больше ничего не нужно.

Эбенезер опять пристально посмотрел на Жилльята. Он подозревал обман и не имел духу изобличить его. Он промолчал, из уважения — к тайному героизму, который сказывался во всем этом странном сцеплении фактов, или просто оттого, что его ошеломило громовым ударом счастья.

Декан взял перо и с помощью протоколиста заполнил пробелы в церковной записи, потом он выпрямился и пригласил движением руки Эбенезера и Дерюшетту подойти к столу.

Началась церемония.

Момент был странный.

Эбенезер и Дерюшетта стояли рядом перед священнослужителем. Видевшие себя во сне под венцом, испытали то, что они теперь испытывали.

Жилльят стоял в некотором отдалении в тени колонн.

Дерюшетта, встав утром в отчаянии, оделась в белое, думая о могиле и о саване. Траур этот пригодился для свадьбы.

Декан, стоя возле стола, положил руку на открытую Библию и спросил громким голосом:

— Нет ли препятствий?

Никто ничего не ответил.

— Аминь, — сказал декан.

Эбенезер и Дерюшетта пододвинулись на шаг к преподобному Жакмену Героду. Декан сказал:

— Жоа Эбенезер Кодрэ, хочешь ли ты взять эту женщину в жены?

Эбенезер отвечал:

— Хочу.

— Дюранда Дерюшетта Летьерри, хочешь ли ты взять этого человека в мужья?

Дерюшетта, в агонии души под бременем счастья, как лампа от избытка масла, скорее прошептала, чем произнесла:

— Хочу.

Тогда, согласно с прекрасным уставом англиканского брака, декан посмотрел вокруг и предложил церковному мраку следующий торжественный вопрос:

— Кто дает эту женщину этому человеку?

— Я, — сказал Жилльят.

Наступило молчание. Какая-то смутная тоска сказывалась в порывах восторга Эбенезера и Дерюшетты.

Декан вложил правую руку Дерюшетты в правую руку Эбенезера, а Эбенезер сказал Дерюшетте:

— Дерюшетта, я беру тебя в жены, будь ты лучше или хуже, беднее или богаче, больна или здорова, чтобы любить тебя до смерти, и вот тебе в этом моя рука и слово.

Декан вложил правую руку Эбенезера в правую руку Дерюшетты, и Дерюшетта сказала Эбенезеру:

— Эбенезер, беру тебя в мужья, будь ты лучше или хуже, богаче или беднее, болен или здоров, чтобы любить тебя и повиноваться тебе до смерти, и вот тебе в этом моя рука и слово.

Декан продолжал:

— Где же кольцо?

Этого не предвидели. У Эбенезера не оказалось кольца.

Жилльят снял с пальца золотое колечко и подал его декану.

Декан положил кольцо на Библию, потом передал его Эбенезеру.

Эбенезер взял маленькую, дрожавшую ручку Дерюшетты, надел кольцо на четвертый пальчик, и сказал:

— Обручаюсь тебе этим кольцом.

— Во имя Отца, и Сына, и Св<ятого> Духа, — сказал декан.

— Аминь, — добавил чтец.

Декан повысил голос:

— Вы супруги.

— Аминь, — сказал снова чтец.

Декан продолжал:

— Помолимся.

Эбенезер и Дерюшетта встали на колена. Жилльят тоже опустил голову. Они все преклонялись перед Богом.