Джон Пристли - Другое Место. Рассказы

— Нет, это невыносимо! — воскликнула она. — Зачем ты мне рассказал! Я ведь только об одном всегда и мечтала — побыть с Родни где-нибудь в таком месте… и каждую ночь я представляла себе… А теперь ты говоришь, что видел меня там. Какая я несчастная! Это ты виноват!

— Я и в своем собственном несчастье виноват. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

— Нет, — сказала она, — теперь я должна рассказать тебе о Родни.

И Мэвис, то и дело останавливаясь, чтобы всплакнуть или посмеяться, рассказала мне свою удивительную, душераздирающую, захватывающую историю — такой она ей представлялась; для меня же, хоть и сама Мэвис мне нравилась, и против Родни я ничего не имел, — для меня все это означало только два часа борьбы с дремотой. Когда я вернулся в привокзальную гостиницу, меня уже не хотели впускать, и чувствовал я себя куда хуже, чем уходя отсюда для приятного времяпрепровождения.

Следующие несколько дней напоминали ходьбу по мокрому вспаханному полю в свинцовых сапогах. Я изо всех сил старался не поддаваться жалости к самому себе; вы скажете — давно пора, и я с вами согласен, но когда вы далеко от дома, это не так-то легко. Пошел в справочную библиотеку, поискал, нет ли чего о магии сэра Аларика, но ничего не нашел. Заодно стал наводить справки и о самом сэре Аларике. Но одни о нем даже не слышали, другие знали, что есть такой, но это их совершенно не интересовало. По-моему, прошлой зимой обитателей Блэкли вообще мало что интересовало. Они просто продолжали жить, но зачем — и сами не знали. Я иногда думал: подожгите свой городишко и начинайте все сначала — в конечном счете вам же будет лучше.

Потом как-то вечером — дело было в понедельник, стало быть, накануне мне пришлось пережить очередное блэклейское воскресенье, и, по-моему, это имеет некоторое отношение к тому, что случилось, — я за неимением виски выпил хорошую порцию джина и сказал себе: пора действовать. Сэр Аларик отправил меня в Другое Место, и теперь он может отправить меня туда снова… хотя бы для того, чтобы я больше не болтался как неприкаянный в этой дыре. К телефону старик не подходил, но я понадеялся, что он дома, и поехал к нему на автобусе. Это, наверно, был один из последних рейсов — десятичасовой, для Блэкли поздний. Как я буду добираться обратно, меня в моем тогдашнем состоянии не волновало. Сэру Аларику придется меня впустить, даже если он уже лег, иначе я такое устрою… Нет, я не был пьян в стельку, но, конечно, и трезвым тоже не был.

Однако сэр Аларик еще не лег и достаточно учтиво пригласил меня войти, хотя мой приход его не слишком обрадовал. Мы поднялись в библиотеку, где старик до этого дремал у камина, и там он без всяких старомодных любезностей спросил, что мне нужно. Делать вид, что я решил узнать, как его здоровье, не имело смысла — старик сразу увидел, на каком я взводе, так что он бы мне все равно не поверил.

— Я хочу вернуться в Другое Место, — ответил я. — И не говорите мне, чтобы я убирался и попробовал сделать это сам. Я уже пробовал, и ничего не вышло. И потом, мне сейчас очень скверно. Я разговаривал с людьми, которых встретил там… со всеми, кроме самого важного для меня человека… и они просто не понимают, о чем речь. Я даже пытался выбросить из головы Другое Место, но мне это удается самое большее на несколько минут. Так что теперь, сэр Аларик, с вашей помощью я возвращаюсь обратно.

Мистер Линфилд… вы слишком много… себе… позволяете.

— Потому что я доведен до отчаяния, сэр Аларик.

— Люди… доведенные до отчаяния… мистер Линфилд… не должны… никуда… ходить… — Они должны… сидеть дома… и избавляться… от своего отчаяния.

— Наверно, вы правы, не будем об этом спорить. Мы вообще ни о чем не будем спорить. Я возвращаюсь обратно, сэр Аларик, и вы меня не остановите. Где ваш черный камень? — Я встал и подошел к нему. Гордиться тут нечем, но раз уж я начал, то расскажу вам все.

Я думал, что он испугается, но ошибся. Он только покачал головой, словно перед ним был десятилетний ребенок.

— Вы… очень глупо… себя ведете… мистер Линфилд. Вы пришли сюда… без приглашения… кажется, не совсем трезвый…

Да, в этом роде, — сказал я. — И вы совершенно правы, я веду себя плохо. У меня есть тысячи оправданий, но я не буду вам ими надоедать. Просто достаньте тот черный камень, сэр Аларик, а я сделаю остальное. Да живее! — прикрикнул я, видя, что старик не двигается с места.

Мы довольно долго смотрели друг на друга; потом он, сверкнув своими черными глазами-бусинами, подошел к комоду и достал камень. На этот раз он не держал его сам, а протянул мне.

— Все… так же… как раньше, — сказал он холодно. — Но непременно… положите… камень… прежде чем пойдете… к двери. Послушайтесь… моего совета… не делайте этого.

— Оставьте при себе ваши советы. — Я уставился на камень и сосчитал до ста. Как и в первый раз, перед глазами поплыло, потом возникла темная пустота, она все ширилась и ширилась; началось головокружение. Я положил камень на ковер и медленно пошел к двери в книжных полках. Дверь я открыл очень осторожно, словно что-то могло сломаться — наверно, боялся, что магия не сработает и я увижу за дверью только умывальную раковину да полки со всяким хламом. Но нет, я снова вернулся обратно. Я был в том же узком темном коридоре и видел в конце его полоски солнечного света, проникавшего сквозь щели в грубо сколоченной двери. Я прошел по коридору, распахнул дверь и бросился в сад, но, прежде чем ступить на выложенную плитняком дорожку среди роз, остановился перевести дух.

Пожалуй, я не обману вас, если скажу, что уже тогда, в самом начале, почуял что-то неладное. Сам не знаю почему. Давайте-ка я попробую разобраться, а вы пока что налейте себе еще виски. О’кей, спасибо, составлю вам компанию. Хватит, спасибо. Так вот, начать с того, что все кругом — а видел я еще не так много — словно бы сузилось, изменило форму. Солнечный свет едкий, щиплющий, а не мягкий, как тот, который мне помнился. И со временем тоже что-то произошло. Время остановилось, как и в прошлый раз, но неправильно остановилось, я чувствовал. Черт меня побери, если я знаю, как это понимать, поэтому лучше не спрашивайте. Но остановилось оно как-то зловеще. Точнее не могу определить.

Через тоннель из вьющихся роз я вышел на лужайку. Теперь я уже знал, что увижу реку, холмы, гостиницу, а перед ней пивную под открытым небом. На первый взгляд ничего не изменилось, только, пожалуй, краски стали резче, а у предметов форма не совсем такая, как прежде — усохли, что ли. Ну, вроде копии с картины — все похоже, а не то, понимаете. И не было того ощущения счастья, вот ни настолько.

А потом началось. Река, например. Когда я увидел ее краешком глаза, еще не обращая на нее особого внимания, это был все тот же плавный, полноводный поток. Но едва я захотел ею полюбоваться, она обмелела и превратилась в маленький ручеек среди потрескавшейся бурой грязи. Отвернулся — и сразу же почувствовал, что это снова спокойная, широкая водная гладь. Взглянул по-настоящему — она опять высохла.

Но с людьми было еще хуже. Пока я на лужайке играл в прятки с рекой, слева, перед гостиницей, где стояли столы и скамьи, люди, как и тогда, пили, болтали и смеялись, — я это знал. Но когда я крикнул «Привет!» и направился к ним, они все застыли, словно восковые куклы. И последнее — от этого меня прямо затрясло: они смотрели на меня не с каким-нибудь особенным выражением, а просто смотрели, как манекены. Я и разозлился и испугался, но шел дальше. Ни звука. Ни жеста. Восковые куклы под палящим солнцем. Я остановился, взглянул на реку — она снова превратилась в жалкий ручеек, — но краем глаза видел людей: они возвращались к жизни, я слышал их разговоры, смех. Я в ярости повернулся к ним, и они опять застыли и смотрели на меня, молчаливые, как смерть.

— Какого черта вы прикидываетесь? — заорал я.

Ни слова, ни движения. И все вокруг, будь оно проклято, было не то и не так — синева неба, свет солнца, цветы, которые вяли на глазах. Я чувствовал, что я снова вне времени, но на этот раз не там, где надо. Я должен сделать так, чтобы здесь что-то произошло, и пусть гром небесный поразит меня.

Я пошел напрямик к пучеглазым манекенам, которые стояли и сидели в пивной под открытым небом. Первым мне попался Дженнингс, — тот, что вместе со мной обедал у Баттеруортов. Я хлопнул его по плечу и закричал:

— Слушайте, Дженнингс, вы же знаете меня, я — Линфилд!

Теперь, когда я сосредоточился на нем, все остальные снова ожили, и, не считая меня, Дженнингс был здесь единственным пучеглазым манекеном.

— В чем дело? Что с вами со всеми стряслось?

Он ничего не ответил, даже не пошевельнулся, и я почувствовал, что если не сниму руку с его плеча, то он упадет. Я убрал руку и вдруг до того разозлился на молчуна Дженнингса, что дал ему пощечину. В ту же секунду я лежал на траве в нокауте. Как это случилось, не понимаю, но после окончания Торонтского университета, где я боксировал в полусреднем весе, я уже успел забыть, что бывают такие удары. А пока я лежал, ожидая счета и гонга, я будто издалека слышал смех и болтовню всех этих людей. Харви Линфилд не мог обратить на них внимание, и они снова веселились и проводили время в свое удовольствие.