Стефан Гейм - Агасфер

Эйцену не оставалось ничего другого, как прочитать то, что некогда он написал сам в порыве христианского правоверия и от чего сейчас бы отказался, будто это никогда ему и в голову не приходило, хотя подобные мысли он не раз слышал от своего учителя, незабвенного Мартинуса Лютера еще в Виттенберге, а именно: «Господь, благой и всемилостивый, никого не избрал для греха, проклятия или вечной смерти; проклятие безбожнику предопределено им самим».

«Им самим, – повторил тайный советник и добавил, подняв глаза к небу: – А не тем, кто свыше». Перелистнув еще несколько страниц, он снова приказал: «Читай!» Эйцену опять пришлось читать вслух написанное когда-то, что теперь, быть может, станет приговором: «Бог сурово покарал и карает по сей день упорствующих и упрямствующих иудеев за их злодеяния и самоволие; следует отметить, что Священное Писание возводит эту жестокую и долгую кару не к Божественному Промыслу, а обусловливает ее злонамеренностью и свободной волей самих иудеев».

«Свободной волей самих иудеев, – повторил Лейхтентрагер. – Если это верно по отношению к евреям, людям простым и бедным, то должно быть тем более справедливо по отношению к господину доктору богословия, вот так-то, дружище».

«Пошли, господин суперинтендант, – сказал Агасфер, шагнув к камину. – Час пробил».

«Пошли, – сказал Лейхтентрагер, взмахнув рукой. – Пора».

У Эйцена затряслись колени; ему хотелось бы задержаться, выпить еще вина, которое ало мерцало на столе, но он понял, что этого ему уже не позволят, и лишь испугался застрять в каминной трубе, когда они втроем будут вылетать из нее, и все они, он сам, Лейхтентрагер и Агасфер, зажарятся прямо здесь. Но Лейхтентрагер, который внезапно оказался весь в белом, как ангел с картинки, и Агасфер, одежды которого сделались будто сотканными из света, бережно взяли Эйцена под руки, словно угадав его опасения; не бойся, сказал Лейхтентрагер, мы уж тебя причастим по всем правилам. Не успел Эйцен удивиться тому, что к свершению обряда вроде бы ничего не готово, как ему открыли рот, словно на приеме у зубодера, и голос Лейхтентрагера произнес: «Ну, давай сюда свою душу, все равно она у тебя неважнецкая». Тут он почувствовал, что внутри что-то оборвалось, хотел вскрикнуть, взмолиться Богу или еще кому-нибудь, но уже не сумел.

Некоторое время спустя в комнату вошла Маргарита-младшая со своим судебным писарем Калундом и увидела отца лежащим перед камином, голова странно вывернута, остекленевшие глаза широко раскрыты от ужаса, язык вывалился.

Огонь в камине погас, а рядом со столом, на котором в трех бокалах мерцало алое вино, стояли сапоги, вроде бы только что стянутые Маргаритой-младшей с ног молодого еврея.

в которой Равви идет войной на священные устои, происходит Армагеддон, но последние Вопросы остаются без ответа.

Мы падаем.

Летим в бездну, которая является одновременно и пространством, и временем, где нет ни верха, ни низа, ни права, ни лева, только потоки частиц – еще не разделенных света и тьмы, вечные сумерки. Я вижу Равви, его руку, протянутую ко мне, и мое сердце тянется навстречу ему.

Жалеешь о том, что случилось? – спрашивает он.

Нет, не жалею.

Ибо это было великое свершение, как бы ужасно оно ни закончилось, великая попытка, которая была необходима, чтобы круг замкнулся и все возвратилось к своим началам, твари к творению и Бог к Божеству. Первый и единственный раз он, Равви, был богоравен, когда взлетел на своего белого коня и бросился в битву, глаза его горели огнем, в руке блистал обоюдоострый меч справедливости, а впереди развевалось знамя с начертанным на нем именем, которого никто не знает; следом за ним скакали четыре всадника; первый конь – цвета серы, всадник на нем имел лук, достигающий краев земли, и звали его Огонь испепеляющий; второй конь был рыжим, звали его Война, и сидящему на нем всаднику было дано взять мир с Земли, чтобы в горах и долах все убивали друг друга; третий конь был вороной, звали его Голод, и сидящий на нем имел меру в руке своей, меру пшеницы за серебряный динарий и три меры ячменя в ту же цену; четвертый был конь бледный, на нем сидел всадник Смерть. Волосяным мешком стало солнце, луна окровавилась, вверх устремились полчища Гога и Магога, они скакали на буланых и рыжих, вороных и пегих конях, на них были огненные железные панцири, а вместе с ними летела тьма саранчи, глаза косые, пасти пышут пламенем, а шум от крыльев – как стук боевых колесниц, за ними следовали ангелы бездны, которые были низвергнуты на шестой день вместе со мною и с Люцифером, все они были облачены в пестрые одежды и играли на цимбалах, били в барабаны, трубили в трубы, от этих громовых звуков содрогались дали и ужасалось все живое; впереди них вышагивал зверь о семи головах и десяти рогах, звали его Антихрист, и он вел остальных за собою. Едва это воинство прошло мимо, как земля разверзлась, из нее вылезла многолюдная пешая рать нищих, воров и жалких мошенников, а также убогих, калек и увечных, некоторые несли свою голову под мышкой или петлю на шее, среди них были женщины, беззубые, косматые, с обвисшими грудями, вонючие, все они бранились, кричали непотребное, грозили кулаками, ибо, кто был обездолен и унижен при жизни, тот остался таковым и после смерти; но вот настал, как они верили, Судный день, поэтому потянулись они во гневе и ярости к небесам, подобно черным птичьим стаям, вслед за конным воинством и за падшими ангелами. Люцифер же сидел на круглом камне, положив ногу на ногу, хромая – сверху, и подперев подбородок левой рукой; он смотрел на проходившее мимо воинство Равви, будто присутствовал на специально для него устроенном представлении.

Равви тронул мое плечо кончиком пальца, я вздрогнул.

Все оказалось тщетным, сказал он, в очередной раз тщетным и напрасным.

Я догадался, что он вспомнил о своей смерти на кресте и о том, как я прогнал его от своих дверей, когда он не захотел сражаться; но вот теперь он решился на битву, однако вновь ничего из этого не вышло. Равви, сказал я, взяв его руку, тонкую, как у женщины, может быть, Равви, на сей раз это было твоим искуплением.

Море стеклянное, подобное кристаллу, раскололось, и острова исчезли с мест своих, будто их и не было вовсе, и горы рассыпались, подобно пригоршне песка, и земля запылала из конца в конец; люди скрылись в пещеры и ущелья гор, но и там их настигала смерть, оставив лишь тень на скале. Звезды, пылая, падали с неба, отворяли кладези бездны, из которых вышел ядовитый дым и смрад, и все, что было цело, с грохотом взорвалось. Но Равви продолжал идти вверх, а за ним тянулось его воинство, они искали новый Иерусалим, который выстроен из ясписа и чистого золота и имеет двенадцать ворот: с востока трое ворот, с севера трое ворот, с юга трое ворот, с запада трое ворот, а над ними Великий храм из белого мрамора, где в святая святых восседает на вечном престоле Сам Господь в окружении праведников, на челе которых лежит печать Божья; но как бы высоко ни взбирался Равви со своим войском, сколько бы небес ни пересек, нигде такого города не было – вот уж пена покрыла хлопьями морды и крупы коней с четырьмя всадниками, вот уж притомилась даже саранча, даже зверь о семи головах и десяти рогах начал спотыкаться, а падшие ангелы и пешие рати, вылезшие из могил, взроптали, словно народ Израиля после сорока лет блуждания по пустыне.

Наконец Равви остановил своего коня, выпрямился в седле и сказал всем: Бога нигде нет, Он понял, что потерпел поражение со Своими ангелами и духами, и бежал, поэтому я, Сын Человеческий, стал теперь Богом, я сделаю то, что Он обещал, но не исполнил; я сотворю новое небо и новую землю, царство любви и справедливости, где волк будет мирно пастись с агнцем, человек не будет врагом человеку, а пойдет с другим рука об руку под лучами моего солнца и под сенью моего сада.

Тут я, Агасфер, увидел, как четверо всадников захлопали себя по ляжкам от смеха, семь голов Антихриста оскалили, ухмыляясь, зубы, заволновались Гога и Магога, зашумели падшие ангелы и убогие рати, будто не верили ушам своим; но прежде, чем раздался адский хохот, который разнесся бы по всем небесам, от первого до седьмого, осмеивая этот детский лепет, откуда ни возьмись появился старец, который писал Книгу жизни; он сказал: Ты пришел, сын мой, со всем этим воинством, чтобы изменить мир по-своему?

Равви поднял руку, словно отмахиваясь от старца, как отмахиваются от назойливой мухи, но тот сказал: Ты забываешь, сын мой, что ты – мое подобие и неотделим от меня.

Тогда Равви вскинул меч, чтобы убить старца, однако тот стал расти, сделался огромен, ноги Его упирались в разрушенную землю, а голова уходила за облака; Он поднял Свою десницу, в которой некогда уместилось все Его творение вместе с ангелами, небесными светилами, Адамом, и раздался голос, который был громче самого оглушительного грома и одновременно тихим, словно трепет листьев на ветру; этот голос произнес одно лишь слово – Господь назвал Свое имя, имя Бога – тайное, святое, неизрекаемое.