Виктор Гюго - Труженики моря

Он испытал свои силы решительно на всем, и все делал добросовестно и честно. Он родился матросом. Вода была его стихией. Он говаривал: «Рыбы у меня как дома». В сущности жизнь его, за исключением двух или трех лет, была вся отдана океану; брошена в воду, говаривал он. Он плавал в больших морях, в Атлантическом океане и в Тихом; но Ламанш нравился ему больше всего. Он восклицал с любовью: Вот так сердитое море! Он родился на нем, на нем хотел и умереть. Объехав раза два свет кругом, он возвратился на Гернсей и не съезжал с него. Путешествия его ограничились Гранвиллем и Сен-Мало.

Месс Летьерри был уроженцем Гернсея, то есть нормандцем, то есть англичанином, то есть французом. В нем сосредоточились все эти четыре национальности, слились в одно, как бы затопленные великой его отчизной — океаном. Всю жизнь и повсюду он сохранил нравы и обычаи нормандского рыбака.

Это нисколько не мешало ему при случае открыть книгу, увлечься чтением, знать по имени всех философов и поэтов и болтать кое-как на всех языках.

Жилльят был дикарь. Месс Летьерри тоже.

Только он был без странностей.

Он был разборчив на женские руки. В молодости, почти ребенком, он услышал, как суффренский судья воскликнул: Какая хорошенькая девушка, но что за чертовски красные и большие руки у нее! Слово адмирала — всегда приказание, к чему бы оно ни относилось. Команда выше всякого оракула. Восклицание суффренского судьи сделало Летьерри разборчивым и требовательным в отношении белых ручек. У него самого была не рука, а лопата красного дерева, молот по легкости, клещи в ласке. Сжатая в кулак, рука его дробила камни.

Летьерри никогда не был женат. Не хотел или не нашел никого по сердцу. Может быть, и оттого, что ему нужны были княжеские руки. А таких ручек не водится у портбальских рыбачек.

Моряки Нормандских островов настоящие древние галлы. Острова эти, быстро обангличанивающиеся в последнее время, долго были в первобытном состоянии. Серкский крестьянин говорит языком Лудовика XIV.

Лет сорок назад матросы Джерсея и Ориньи говорили на классическом морском наречии. Точно мореходы семнадцатого века.

Месс Летьерри беспрестанно клал руку на сердце, широкую руку на широкое сердце. Единственным его недостатком была удивительная доверчивость. Он умел как-то по-своему давать обещания; как-то особенно торжественно; он говорил: «Честное слово перед Господом Богом». В море он был суеверен.

Однако он никогда не останавливался перед бурей; это происходило оттого, что он терпеть не мог противоречия. Ни в океане, ни в чем другом. Он любил, чтобы его слушались; тем хуже для противников; им все-таки приходилось уступать в конце концов. Месс Летьерри никогда никому не уступал. Его не могли остановить ни разъяренная волна, ни сосед-спорщик. Все, что он говорил, было сказано, все, что он хотел, было сделано. Он не кланялся ни противоречию, ни буре. Для него «нет» не существовало; ни в устах человека, ни в ропоте туч. Он ломил вперед, ни на что не глядя. Он не допускал отказа ни в чем. Отсюда — упрямство в жизни и бесстрашие на море.

Он любил сам заправлять себе уху, зная, сколько именно нужно было положить перцу, соли и кореньев. Стряпня тешила его не меньше еды. Представьте себе существо мешковатое в сюртуке, величественное в куртке, с развевающимися волосами, неуклюжее в городе, самобытное и грозное на море. Спина как у носильщика, кроткий голосок, делающийся громовым на рупоре, нос почти курносый, толстые щеки, рот полный зубов, лицо в складках, все изрытое волнами и ветрами в течение сорока лет, отблеск бури на челе, цвет лица утеса в открытом море; вложите в это суровое лицо добрый взгляд — и вот вам месс Летьерри.

У месс Летьерри были две слабости: «Дюранда» и Дерюшетта.

Тело человеческое, может быть, только внешняя форма. За нею кроется действительность. Форма затмевает нам свет. Действительность — это душа. Настоящий человек то — что под человеческой оболочкой. Многие девушки, например, если заглянуть в них повнимательнее, — оказались бы птичками.

И что за прелесть — птичка в образе девушки! Вообразите себе такое обворожительное существо и назовите его Дерюшеттой. Так и хочется сказать ей: здравствуй, касаточка!

Дерюшетта не была и уроженкой Гернсея. Она родилась в порте Св<ятого->Петра, и воспитывал ее месс Летьерри. Он желал сделать ее прелестной, и желание его исполнилось.

У Дерюшетты взгляд был томный, прелестнейшие ручки в свете и ножки под стать ручкам. Вся она была запечатлена добротою и кротостью, семьей и богатством ее был дядя, месс Летьерри, трудом — беспечная жизнь, талантом — несколько песенок, вместо учености — красота, взамен ума — невинность, вместо сердца — неведение; в ней была грациозная лень креолки, с примесью ветрености и живости, ребяческая веселость с оттенком грусти; туалеты немножко провинциальные, изящные, но бестолковые; круглый год шляпа с цветами; наивный лоб, гибкая шейка, каштановые волосы, белая кожа с несколькими веснушками летом, большой и свежий рот и на губах обворожительно-ясная улыбка. Вот вам вся Дерюшетта.

Иногда вечером после заката солнца, когда на море падает ночь, когда в сумерках волны кажутся какими-то чудовищами, в Сампсониевский канал врывалась какая-то безобразная масса с чудовищными очертаниями, которая свистала и отплевывалась, хрипела как зверь, дымилась как вулкан, какая-то гидра, вся в пене, с туманным хвостом, и бросаясь на город, страшно размахивая крыльями и извергая из пасти своей пламя. Это была вторая слабость Летьерри, — его пароход «Дюранда».

Пароход в Ламанше в 182* году был громадной новостью. Нормандский берег переполошился, увидя это чудо, и долго не мог успокоиться. Теперь десять или двенадцать пароходов перекрещиваются на морском горизонте, и никто и глазом не ведет. Они проходят мимо, и ладно.

В первой четверти этого века к таким изобретениям относились далеко не так спокойно, и особенно косо посматривали на эти машины, на их дым островитяне Ламанша. Этот пуританский архипелаг окрестил первый пароход кличкой: Чертова лодка. Простякам рыбакам тогда это показалось плавающим адом. Один из местных проповедников выбрал темой для проповеди следующие вопросы: Имеют ли люди право заставлять работать вместе огонь и воду, разделенные Богом? Этот зверь из железа и огня не похож ли на Левиафана? Не подделка ли это хаоса в человеческих размерах?.. Уж не первый раз шаг к прогрессу называть возвращением к хаосу.

Безумная идея, грубое заблуждение, нелепость — так отозвалась Академия Наук в начале нашего века на запрос, сделанный Наполеоном по поводу пароходов. Сампсониевским рыбакам извинительно быть в научном отношении на одном уровне с парижскими геометрами, а в отношении религиозном такой маленький островок, как Гернсей, не обязан быть просвещенней такого большого материка, как Америка. В 1807 году первый Фультоновский пароход, под командой Ливингстона с машиной Уата, присланной из Англии, и с двумя французами, кроме экипажа, переплыл из Нью-Йорка в Альбани, как нарочно, 17 августа. Методистские проповедники прокляли эту машину во всех капеллах.

Ученые отвергли пароход, как невозможное; священники отвергли его, как вещь безбожную. Простодушные жители прибрежья и деревень выражали сочувствие к отзывам науки и религии — холодностью и враждебностью к этой новинке.

Устроить в такую отдаленную эпоху пароходное сообщение между Гернсеем и Сен-Мало мог только месс Летьерри. Один он мог задумать такую мысль своим светлым разумом и осуществить ее при помощи своей отваги и замечательной способности к морскому делу.

Лет за сорок до описываемых нами событий в Париже около городской стены, между Волчьей Ямой и гробницей Иссуар, был очень подозрительный домишка. Совершенный особняк, западня в случае надобности. Там жил с женой и с ребенком бандит-буржуа, бывший писец в Шателе, сделавшийся просто-напросто вором. Он появлялся впоследствии в суде. Его звали Рантеном. В домишке на комоде красовались две расписанные фарфоровые чашки; на одной виднелось золотыми буквами: «Воспоминание дружбы», а на другой: «В знак уважения». Ребенок терся в этой трущобе бок о бок с преступлением. Так как отец и мать принадлежали к буржуазии, ребенка учили грамоте, воспитывали. Бледная мать, почти в лохмотьях, учила сына «складывать» и прерывала часто урок, чтобы помочь мужу в каком-нибудь преступлении.

В одну из ночей отец и мать, пойманные на деле, исчезли. Исчез и ребенок.

Летьерри столкнулся где-то с таким же бродягой, каким он был сам, помог ему выпутаться из какой-то беды, сдружился с ним, взял его с собой на Гернсей, нашел в нем способность к кораблестроению и сделал его своим помощником. Это был маленький Рантен, выросший большим.