Виктор Гюго - Труженики моря

Судно это было приспособлено к перевозке кладей. На нем было мало места для пассажиров. Перевозка скота требовала совершенно особого устройства. Тогда грузили скот в трюм, что было сопряжено с большими затруднениями. Теперь его помещают на носовой части палубы. Кожухи чертова судна Летьерри были выкрашены белой краской, весь корпус до ватерлинии в огненно-красный цвет, а остальное по моде нашего столетия, весьма, впрочем, некрасивой, — в черный.

Пустой он сидел в воде на семь футов, нагруженный — на четырнадцать.

Машина была могучая — одна лошадиная сила в ней приходилась на три тонны, это почти сила буксирного парохода. Колеса были удачно помещены спереди центра тяжести. Давление в машине было maximum[3] в две атмосферы. Она жгла много угля, хотя и была с холодильником и отсечкой. Она была без ветреницы, по причине неустойчивости точки опоры, но этот недостаток устранялся, как он и теперь еще устраняется, двойным прибором, приводившим в движение два мотыля, прикрепленные по обоим концам оси и расположенные таким образом, что один был в точке наибольшей силы, когда другой был в мертвой точке. Вся машина утверждалась на цельной чугунной платформе, так что, даже в случае важного повреждения судна, волны не могли нарушить ее равновесия, и даже если бы весь корпус пострадал, она осталась бы невредима. Чтобы сделать машину еще прочнее, шатун помещался близ цилиндра, вследствие чего центр колебания коромысла переносился с средины к краю. С тех пор изобрели качающиеся цилиндры, позволяющие обходиться вовсе без шатуна, но в то время шатун, помещенный рядом с цилиндром, был последним словом механики. Паровик был разделен перегородками и снабжен насосом. Колеса были очень велики, чем выигрывалась сила, а труба была очень высока, чем усиливалась тяга, но зато колесам приходилось выдерживать натиск волн, а трубе порывы ветра. Деревянные лопасти, железные крючья, чугунные спицы — таковы были колеса. Но, что особенно замечательно, они могли разниматься. Три лопасти были постоянно погружены в воду. Скорость центра лопастей превышала только одной шестой быстроту корабля; в этом заключается недостаток этих колес. Сверх того плечо мотыля было слишком длинно, и золотник впускал пар в цилиндр с слишком сильным трением. В то время эта машина казалась и действительно была верхом совершенства.

Машина эта была сделана во Франции на чугунном заводе Берси. Месс Летьерри многое в ней придумал сам; механик, построивший ее по его проекту, умер; таким образом, она была единственною в своем роде и, в случае порчи, была незаменима.

Она обошлась в сорок тысяч франков.

Летьерри сам построил галиот в крытой верфи, рядом с первой башней, между портом С<вятого> Петра и С<ен->Сэмпсоном. Он сам ездил в Бремен за лесом. Он истощил на эту постройку все свои знания, и, действительно, нельзя было не заметить искусства в обшивке корабля с узкими правильными пазами, замазанными сарангусти, индийской мастикой, несравненно лучшей, чем обыкновенный вар. Подводная обшивка была обита гвоздями, для предохранения от морских червей. Чтобы по возможности пособить недостатку, проистекавшему от округленности всего корпуса, Летьерри приделал утлегарь, вследствие чего он мог прикрепить к блиндрее ложный блинд. В день спуска он сказал: «Вот я и на вольной воде!» Как мы видели, галиот, в самом деле, вполне удался.

Галиот Летьерри совершал еженедельные рейсы из Гернсея в Мало. Он отходил во вторник утром и возвращался в пятницу вечером, накануне базарного дня — субботы. Он был крупнее всех каботажных судов в архипелаге; а так как вместимость его была соразмерна величине, то один его рейс стоил четырех рейсов обыкновенного судна. Отсюда больше барыши. Репутация судна зависит от хорошей укладки. Летьерри был мастер этого дела. Когда он сам уже был не в силах ходить в море, он приучил к этому одного матроса. По прошествии двух лет пароход приносил ежегодно семьсот пятьдесят фунтов стерлингов, то есть восемнадцать тысяч франков.

Галиот процветал. Месс Летьерри видел приближение момента, когда он сделается мсье. На Гернсее мудрено сразу попасть в «мсье». Между простолюдином и барином целая лестница. Первая ступенька — одно голое имя, Пьерр, например; потом вторая ступенька в везен (voisin — сосед) Пьерр; третья ступенька месс Пьерр, наконец, верхняя — мсье Пьерр.

Благодаря удачной выходке, благодаря пару, благодаря машине, благодаря чертову судну, месс Летьерри сделался особой значительной. Для вооружения галиота он должен был занимать; он задолжал в Бремене, задолжал в Сен-Мало; но как пароход пошел работать, Летьерри с каждым годом понемногу избавлялся от долгу.

Он, кроме того, приобрел в кредит хорошенький каменный домик у самого входа в Сампсоньевский порт. Домик был совершенно новенький, между морем и садом, и над дверями его виделась надпись: Браве. Дом Браве, фасад которого составлял часть стены порта, был замечателен тем, что один ряд его окон выходил на север, в садик, полный цветов, а другой — на юг, на океан; так что у домика было два фасада: один обращенный на бури, другой — на розы.

Фасады эти были как нарочно сделаны для двух обитателей домика: месс Летьерри и мисс Дерюшетты.

Дом Браве был популярен в С<ен->Сампсоне. Потому что и месс Летьерри кончил тем, что сделался популярным.

Но месс Летьерри пренебрегал или, лучше сказать, не ведал тщеславия. Он сознавал себя полезным, и этого было достаточно для его счастья. Быть необходимым казалось ему лучше, чем быть популярным. У него, как мы говорили, были только две привязанности: «Дюранда» и Дерюшетта.

Создав пароход, Летьерри окрестил его. Он назвал его «Дюрандой», и мы тоже будем называть его «Дюрандой».

«Дюранда» и Дерюшетта — одно и то же имя. Дерюшетта уменьшительное. И в большом ходу на западе Франции.

Дерюшетта, как мы говорили, родилась в порте С<вятого> Петра. И была вписана в приходские книги.

Пока племянница была ребенком, а дядя — беден, никто не обращал внимания на имя Дерюшетты; но когда девочка превратилась в мисс, а матрос в джентльмена, Дерюшетта показалась странной, неприличной. Всех удивляло такое имя. У месс Летьерри спрашивали: «Зачем вы ее зовете Дерюшеттой?» Он отвечал: «Уж такое у нее имя». Пытались называть ее иначе. Он не поддавался на это. Однажды одна из сампсоньевских аристократок, жена богатого кузнеца, сказала месс Летьерри: «Я буду звать дочку вашу Ненси». Летьерри только усмехнулся в ответ. Аристократка настаивала на своем и на другой день сказала ему: «Мы не хотим больше слышать о Дерюшетте: я придумала для вашей дочки другое хорошенькое имя: Марианна». — «Хорошо имячко, нечего сказать, — отвечал месс Летьерри, — составлено из двух имен» (Mariane — mari — муж, Ane — осел). И он остался при Дерюшетте.

Из этой остроты еще вовсе не следует заключать, чтобы он не хотел выдать племянницу замуж. Он даже, напротив, был очень не прочь пристроить ее, только на свой лад. Ему хотелось найти ей мужа работящего, который бы ей самой ничего не давал делать. Он любил у мужчин руки черные и черствые, а у женщин белые и нежные. Он сделал из Дерюшетты барышню — чтобы она не испортила своих хорошеньких ручек. Он дал ей учителя музыки, фортепиано, маленькую библиотеку, немножко ниток и несколько иголок в рабочей корзинке. Она больше любила читать, чем шить, и еще больше, чем читать, нравилось ей играть на фортепиано. И это нравилось и месс Летьерри. Он требовал от нее только прелести и очарования и воспитывал ее, скорее, для того, чтобы быть цветком, чем для того, чтобы быть женщиной. Люди, знакомые с морскою жизнью и с моряками, поймут это. Грубое льнет к нежному. Племяннице необходимо было богатство для осуществления дядиного идеала. Так думал месс Летьерри. И громадная машина работала для этой цели. Он поручил «Дюранде» дать Дерюшетте приданое.

Дерюшетта жила в самой хорошенькой комнатке Браве. В этой хорошенькой комнатке было два окна, мебель из коленчатого красного дерева и постель с клетчатыми занавесками. Окна выходили в сад и на высокий холм, на котором красовался замок Валль. По другую сторону этого холма был Бю-де-ла-Рю.

У Дерюшетты в этой комнате стояло фортепиано. Она играла на нем, распевая любимую песенку, печальную шотландскую мелодию Бонни-Дунди. Песенка звучала темным вечером, голосок — ясной зарей; вместе <они> составляли удивительно нежный контраст. Прохожие говорили: мисс Дерюшетта за фортепиано, и часто останавливались послушать свеженький голосок и грустную песенку.

Дерюшетта была душою и радостью дома. Она распространила вокруг себя постоянную весну. Она была красавица, но еще более хорошенькая, чем красавица, и еще более миленькая, чем хорошенькая. Она напоминала старым морякам, друзьям месс Летьерри, ту принцессу в солдатских и матросских песнях, которая была так хороша, что ее считали красавицей в полку. Месс Летьерри говорил часто: у ней целый канат волос.