Джон Пристли - Дядя Ник и варьете

— Что ж, как старый пехотинец, на своем опыте могу сказать, что пулеметчики часто оставались живы там, где мы погибали. Кстати, я, кажется, не писал вам, что хорошо помню Лили Фэррис и ее скучный номер. Это было еще до войны, но я вспомнил о ней, только когда прочел у вас.

— Я знаю только, что Мерген умер где-то в конце войны, а она уехала в Австралию и осталась там. Но как там она жила, я не знаю. Да по правде сказать, и не интересуюсь. Теперь, конечно, ее уже давно нет на свете.

— Бьюсь об заклад, что все они умерли.

Проговорившая эти слова вошла незамеченной. Хернкасл поспешил познакомить нас. И я сразу понял, что эта подвижная маленькая женщина, далеко не молодая, седая и морщинистая, но с живыми глазами и быстрыми решительными движениями, вполне могла быть той самой Нэнси, только после пятидесяти лет явно счастливой жизни.

— Вы, я вижу, заняты грустными разговорами о том, «что сталось с таким-то». Ну что ж, не буду вам мешать… пока что. Пойду приготовлю чай.

— А где Мэг? — спросил Хернкасл.

— Она осталась в лавке, там, на углу, смотрит какие-то книги по искусству. Скоро вернется, но только чай пить не будет. Она его не любит. Современные девочки не любят ничего из того, что любили мы. Этим они подчеркивают свою независимость.

И она вышла из комнаты.

— Кто же там был еще? — начал я медленно. — Да, Тингли. Вы написали, что и Дорис, и дядя Ник, кажется, да и вы сами, — все ошибались насчет Арчи, но потом больше об этом не вспоминали. Что с ним сталось?

— Он оказался прав, а мы — нет. Как только он занялся синематографом — демонстрацией, а не производством фильмов, — его уже нельзя было остановить. Здоровья он был некрепкого, на войну его не взяли, и по мере того как росла популярность кино, он все богател и богател. В конце моего пребывания в Слэйде, — чтобы попасть туда, я должен был получить звание офицера в отставке, — году в двадцать втором, я встретил их, и она повезла меня в «Савой» в огромном роскошном «роллс-ройсе». Он все-таки нажил состояние, этот Арчи. Но мне всегда казалось, что без этого Дорис была бы счастливее. Они живы, обоим под восемьдесят, живут на Бермудских островах. У них там несколько моих картин, на которые мне хотелось бы взглянуть еще раз… Они приглашали, но проезд нам не по карману, а за счет Арчи ехать не хочется. Так обстоят дела у Тингли.

— А так — у нас, — добавила его жена, ввозя в комнату чайный столик. И разговор пошел обо всем и ни о чем, как всегда бывает, пока передают чашки и тарелки. Но когда все уселись, Хернкасл посмотрел на меня и улыбнулся в усы.

— А теперь, Джей-Би, повторите то, что вы мне сказали в начале нашего разговора, помните, о читателе, оставшемся в неведении…

— Я говорил вашему мужу, что из-за его отказа добавить несколько слов к финальной сцене все повисает в воздухе, и читатель остается в неведении, почему вы, не отвечавшая на его письма, вдруг бросились ему на шею.

— Когда я услышала, как он окликнул меня по имени… и увидела его в этой жуткой форме, у меня, как молния, блеснула мысль… Я поняла, что люблю его.

— Это понятно. Но, как я догадываюсь, вас с самого начала тянуло к нему, вы были наполовину влюблены…

— Больше чем наполовину.

— Вот я и не могу взять в толк, почему же вы все-таки не писали?

— Сказать по правде, я написала, как только началась война. Но письмо, видно, не дошло. У актеров всегда бывают накладки. А раньше я не писала потому, что была чересчур горда и упряма. Я считала, что влюбилась слишком быстро и легко. Он был очень хорош собой — сейчас этого не скажешь, верно? Да ты не дергайся, Дик. И я видела, что все женщины им интересуются. Ну вот, а потом случилась эта маленькая размолвка, как раз когда я уходила из варьете, но я только о том и мечтала, чтобы он приехал в Плимут и мы помирились. Но его драгоценная Джули Блейн объявила мне, что у них связь, и я подумала: «Ах, так! Значит, и он такой же как все!» А после этого он вдруг прислал письмо, и я опять терялась в догадках. Но я не позволила себе послать ответ, часами сочиняла письма, а писать не писала. И решила, что буду просто ждать. Думала так: если у него это серьезно, то он опять напишет. А если не серьезно, то писем больше не будет. Так я испытывала его. Знаю, знаю, что вы хотите сказать…

— Ничего подобного, — поспешно запротестовал я.

— Я поняла по выражению вашего лица. Да, для девушки восемнадцати лет, да еще более чем полувлюбленной, я вела себя очень сурово. Но я же сказала, что была чересчур горда и упряма. Я слишком долго жила среди тех, кто был прямой противоположностью мне. Среди мягкотелых людей, без капли гордости. Это были капризные модницы и веселые собутыльники. Всегда готовые разнюниться после рюмочки. Забулдыги и подлипалы. Не скажу, что Сьюзи и Боб тоже были из таких… Вы помните их по книге Дика?

— Помню. А что с ними стало?

— Сейчас скажу. Только не с самого начала. Боб был призван, но всю войну просидел в форте, в Шотландии. После войны они еще выступали в концертах, в эстрадных театрах, но без особого успеха. И поэтому в тридцатом году совсем оставили сцену и открыли гостиницу в Южном Девоне. Не перебивай, Дик, я знаю, что это было ужасно. Боб умер во время второй мировой войны, а Сьюзи — лет десять назад. Она так и не простила мне, что я бросила сцену тогда, в конце четырнадцатого года… Она унаследовала все семейное честолюбие, а я — все маленькие таланты. Мне было нетрудно выполнять то, что от меня требовали, и я выполняла хорошо, но терпеть этого не могла. Вообще не хотела выступать. В определенном смысле… — Она замолчала и в нерешительности посмотрела на мужа: — Я никогда не говорила тебе, Дик, но теперь, когда у нас Джей-Би и идет разговор о книге…

— Если он это выдержит, то я выдержу наверняка, дорогая, — сказал Хернкасл.

— Тогда все в порядке. В определенном смысле, — сказала она, метнув на Хернкасла грозный взгляд, как делала, судя по описанию Ричарда, и пятьдесят лет назад, — я могла бы оказать плохое влияние на его книгу…

— Чепуха!..

— Помолчи, Дик. Видите ли, мы уже много лет не говорим о нашей жизни в варьете, даже не вспоминаем, ведь это было сто лет назад и длилось очень недолго. Но когда Дик начал вспоминать, он, естественно, все обсуждал со мной. А я ведь сцену и вправду ненавидела и подумала, что, сама того не желая, могу заставить его изобразить все куда в более мрачном свете. Знаете, все думают, что в старом мюзик-холле царили только радость и веселье: кругом одни золотые сердца, остряки и таланты. Публика смеется до упаду и плачет горькими слезами — даже Мэг так считает… А я еще раз перечитала то, что написал Дик, и увидела, что у него варьете совсем не такое, и частично тут моя вина, а люди не любят, когда разбивают их иллюзии… — Она остановилась, чтобы перевести дух.

— Я старался как можно точнее описать все, что видел и чувствовал, — сказал Хернкасл, тщательно подбирая слова. — Я считаю, что к тысяча девятьсот тринадцатому году, когда варьете превратилось в большой бизнес, оно пришло в упадок. Оно уже не было всплеском талантов. Все талантливое ушло в кино. Например, Чаплин, Стэн Лорел и остальные. И тем не менее мне бы очень хотелось, чтобы вы видели Нэнси такой, какой впервые увидел ее я.

— Хватит, Дик…

— Постой минутку. — Он поднял руку. И сверху до нас донеслась музыка, там отбивали какой-то немыслимый ритм. — Это Мэг завела свой проигрыватель. Давайте потихоньку поглядим на нее. Это может дать вам некоторое представление.

— Он хочет сказать, что она очень похожа на меня, на ту, какой я была в то время. Удивительно, как семейное сходство перепрыгивает через поколение. Энн, ее мать, ничуть на меня не похожа, а в Мэг сразу видно сходство.

Мы медленно и осторожно прокрались на верхний этаж. Нас оглушила какая-то дурацкая барабанная поп-музыка. Мы подобрались к самой двери и по очереди заглянули в щель. Я увидел молоденькую девушку в черном свитере и выцветших джинсах: она весело выделывала антраша перед проигрывателем. Белокурая, вся в коротких кудряшках, невысокого роста, с довольно решительным лицом, она была необыкновенно привлекательна. Нас она не заметила и выделывала свои антраша в каком-то другом, куда более счастливом мире, может быть, на иной планете. Мы тихонько сползли вниз, ощущая на спине груз тысячелетий.

— Да, — сказал Хернкасл, когда снова можно было говорить. — Вот вам Нэнси, такой она была. Все повторяется.

— Только платье и музыка переменились, — откликнулась его жена, и что-то похожее на вздох вырвалось из ее уст.

Я почувствовал, что не должен молчать:

— Платье и музыка всегда меняются, верно?

Без сомнения, я мог бы сказать что-нибудь более мудрое или остроумное; но хватит, пора уже кончать нашу повесть.

В оригинале игра слов: по-английски Ник (Старый Ник) — сатана, дьявол. (Примеч. перев.)