Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 3

Да, это было поистинѣ великое событіе, когда мистеръ и мистрисъ Рейборнъ пріѣхали погостить къ мистеру и мистрисъ Гармонъ въ ихъ новый домъ, гдѣ, къ слову сказать, мистеръ и мистрисъ Боффинъ (довольные и счастливые и совершавшіе ежедневныя экскурсіи гіо магазинамъ) тоже остались жить на неопредѣленное время.

Мистрисъ Гармонъ сказала по секрету мистеру Рейборну, что она давно знала, какія чувства питала къ нему его теперешняя жена, — еще тогда знала, когда онъ былъ безпечнымъ свѣтскимъ молодымъ человѣкомъ. А мистеръ Рейборнъ сказалъ по секрету мистрисъ Гармонъ, что съ Божьей помощью она увидитъ, какъ жена измѣнила его.

— Я не даю зароковъ — кто ихъ даетъ въ серьезъ? Но я рѣшился, — сказалъ, онъ.

— Повѣрите ли, Белла, — вмѣшалась тутъ его жена, вошедшая въ эту минуту, чтобы занять подлѣ него свое мѣсто сидѣлки, ибо онъ никогда не чувствовалъ себя хорошо безъ нея, — повѣрите ли, въ день нашей свадьбы онъ говорилъ мнѣ, что лучшее, что онъ можетъ сдѣлать, это — умереть.

— А такъ какъ я этого не сдѣлалъ, Лиззи, то постараюсь сдѣлать то, о чемъ ты просила, — ради тебя, — сказалъ онъ.

Въ тотъ же день передъ обѣдомъ, когда онъ лежалъ на кушеткѣ въ своей комнатѣ наверху, Ляйтвудъ зашелъ къ нему поболтать, узнавъ внизу, что Белла увезла Лиззи прокатиться. «Ее только силой можно заставить уйти отъ меня», сказалъ какъ-то Юджинъ, и Белла увезла ее насильно.

— Дорогой мой дружище! — заговорилъ Юджинъ, взявъ за руку своего друга, — ты пришелъ какъ нельзя болѣе кстати. Моя душа полна, и мнѣ хочется вылить ее передъ тобой. Во-первыхъ, о настоящемъ, прежде чѣмъ перейдемъ къ будущему. Мой почтенный родитель, какъ тебѣ извѣстно, гораздо моложе меня, какъ кавалеръ. Притомъ онъ записной поклонникъ красоты. И вотъ, онъ былъ такъ любезенъ (это было на той недѣлѣ, когда онъ пріѣзжалъ къ намъ на два дни туда, на рѣку, и все время брюзжалъ по поводу нашего житья въ гостиницѣ)… былъ такъ любезенъ, говорю, что потребовалъ, чтобы съ Лиззи былъ написанъ портретъ. А это, со стороны моего почтеннаго родителя равняется, можно сказать, мелодраматическому благословенію.

— Ты, я вижу, выздоравливаешь, — замѣтилъ Мортимеръ съ улыбкой.

— Да, я рѣшился на это, — отвѣчалъ Юджинъ. — Такъ вотъ, когда мой почтенный родитель сказалъ про этотъ портретъ и потомъ, пополоскавъ себѣ ротъ кларетомъ (который онъ приказалъ подать и за который я заплатилъ), прибавилъ: «Зачѣмъ ты, мой милый, пьешь такую бурду?» — я такъ и понялъ это, какъ родительское благословеніе нашего союза, совершенно равносильное обычнымъ благословеніямъ, которыя сопровождаются потоками слезъ. Хладнокровіе моего почтеннаго родителя нельзя обыкновенной мѣркой мѣрить.

— Что правда, то правда, — вставилъ Ляйтвудъ.

— Больше я по этому вопросу навѣрное ничего не услышу отъ моего почтеннаго родителя, и онъ будетъ попрежнему слоняться по свѣту въ шляпѣ на-бекрень, — продолжалъ Юджинъ. — Итакъ, моя женитьба торжественно признана у семейнаго алтаря, и мнѣ больше незачѣмъ безпокоиться на этотъ счетъ… Теперь дальше. Ты сдѣлалъ для меня чудеса, Мортимеръ; ты меня выпуталъ изъ денежныхъ затрудненій, и, имѣя при себѣ такого ангела-хранителя, какъ она, моя спасительница… ты видишь, я еще не настолько окрѣпъ и не настолько мужчина, чтобы говорить о ней спокойно, — она такъ невыразимо дорога мнѣ, Мортимеръ… я могу считать себя съ тѣмъ немногимъ, что я могу назвать своимъ, гораздо богаче, чѣмъ я былъ. И, конечно, я теперь сталъ богаче: ты вѣдь знаешь, чѣмъ были всегда въ моихъ рукахъ деньги? — Ничѣмъ

— Хуже, чѣмъ ничѣмъ, Юджинъ, кажется мнѣ. По крайней мѣрѣ, я знаю, что мой собственный скромный доходъ (я отъ души желалъ бы, чтобы мой дѣдъ бросилъ эти деньги въ море, чѣмъ оставлять ихъ мнѣ) былъ не ничто, а весьма ощутительное нѣчто, мѣшавшее мнѣ приняться за что-нибудь. Думаю, что и о тебѣ можно сказать то же.

— Такъ вѣщаетъ голосъ мудрости, — сказалъ Юджинъ. — Оба мы съ тобой прожили жизнь пастушками. Теперь, принимаясь за работу, мы примемся въ серьезъ. Ну, а пока оставимъ эту тему — надолго, на нѣсколько лѣтъ… Знаешь, у меня была одна мысль, Мортимеръ, — переселиться съ женой въ какую-нибудь изъ колоній и тамъ работать по моей спеціальности.

— Безъ тебя я пропаду, Юджинъ, но ты, пожалуй, правъ: можетъ быть, вамъ лучше уѣхать.

— Нѣтъ! — сказалъ Юджинъ. — Нѣтъ, не лучше.

Онъ сказалъ это такъ горячо, почти гнѣвно, что Мортимеръ удивился.

— Ты думаешь, что моя искалѣченная голова еще несовсѣмъ пришла въ порядокъ? — Нѣтъ, это не то, повѣрь мнѣ,- продолжалъ Юджинъ съ гордымъ взглядомъ. — Я могу сказать тебѣ о здоровой музыкѣ моего пульса то же, что Гамлетъ говоритъ о себѣ. Кровь во мнѣ кипитъ, но кипитъ здоровьемъ и силой, когда я объ этомъ думаю… Скажи: неужели мнѣ, какъ трусу, спрятаться самому и спрятать ее, какъ будто бы я стыдился ея. Гдѣ былъ бы твой другъ, Мортимеръ, если бъ она струсила въ его дѣлѣ, на что она имѣла неизмѣримо больше основаній?

— Честно и отважно, — сказалъ Ляйтвудъ. — Но все-таки, Юджинъ…

— Все-таки, Мортимеръ?..

— Увѣренъ ли ты, что останешься равнодушенъ — я говорю въ ея интересахъ, только въ ея, — если замѣтишь, что ее холодно принимаютъ… въ обществѣ.

— Ну, да, намъ съ тобой естественно спотыкаться на этомъ словѣ,- проговорилъ, смѣясь, Юджинъ. — Не Тигшинсъ ли нашу мы разумѣемъ?

— Можетъ быть и ее, — отвѣчалъ Мортимеръ, тоже смѣясь.

— Ну, конечно, кого же больше? — подхватилъ съ жаромъ Юджинъ. — Какъ мы тамъ себѣ ни прячься за кустъ, какъ ни громи это «общество», — мы считаемся съ Типпинсъ. Но вотъ что я тебѣ скажу, мой другъ. Моя жена немножко ближе моему сердцу, чѣмъ наша Типпинсъ, и я обязанъ ей немножко большимъ, чѣмъ нашей Типпинсъ, и горжусь ею, пожалуй, немножко побольше. А потому я стану биться до послѣдняго вздоха вмѣстѣ съ ней и за нее, — здѣсь въ открытомъ полѣ. Если я спрячу ее, сражаясь за нее, буду малодушно наносить удары изъ-за угла, тогда скажи мнѣ ты, котораго я, послѣ нея, люблю больше всѣхъ на землѣ,- скажи, — и я буду заслуживать этого по всей справедливости: «Она бы лучше сдѣлала, если бъ оттолкнула тебя ногой въ ту ночь, когда ты лежалъ, истекая кровью, и плюнула въ твое подлое лицо».

Лицо его озарилось такимъ яркимъ внутреннимъ свѣтомъ, когда онъ это говорилъ, что никто бы не сказалъ теперь, что это обезображенное лицо. Его другъ отвѣтилъ ему такъ, какъ онъ ожидалъ и желалъ, и они продолжали бесѣдовать о своемъ будущемъ до самаго возвращенія Лиззи. Усѣвшись на свое мѣсто подлѣ него и нѣжно прикоснувшись къ его головѣ и рукамъ, она сказала:

— Юджинъ, ты заставилъ меня ѣхать, но я напрасно не осталась съ тобой. Ты такъ взволнованъ, какъ давно уже не былъ. Что ты дѣлалъ?

— Ничего. Только ждалъ, когда ты вернешься.

— И разговаривалъ съ мистеромъ Ляйтвудомъ, — сказала Лиззи, съ улыбкой поворачиваясь къ нему. — Но вѣдь его общество не могло такъ тебя взволновать.

— Ты думаешь, дорогая? А мнѣ такъ кажется, что меня взволновало именно общество, — отвѣчалъ ей Юджинъ своимъ прежнимъ шутливымъ тономъ, смѣясь и цѣлуя ее.

Это слово такъ засѣло въ мозгу Мортимера Ляйтвуда и такъ преслѣдовало его, пока онъ шелъ въ этотъ вечеръ къ себѣ домой въ Темпль, что онъ рѣшилъ заглянуть въ общество, котораго онъ уже довольно давно не видалъ.

Поэтому, получивъ пригласительную карточку отъ мистера и мистрисъ Венирингъ, просившихъ его сдѣлать имъ честь отобѣдать у нихъ, Мортимеръ Ляйтвуцъ счелъ нужнымъ любезно отвѣтить на нее въ томъ смыслѣ, что онъ будетъ счастливъ имѣть эту честь. Венеринги продолжали, какъ и прежде, неутомимо разсыпать «обществу» приглашенія къ обѣду, и всякому, желавшему пообѣдать у нихъ, слѣдовало поспѣшить, ибо въ книгѣ Судебъ несостоятельныхъ должниковъ уже было записано, что на слѣдующей недѣлѣ съ Венирингомъ произойдетъ оглушительный крахъ. Да, на слѣдующей недѣлѣ всему міру будетъ извѣстно, что, отыскавъ ключъ къ великой тайнѣ жить выше средствъ и перемудривъ въ качествѣ законодателя-депутата отъ честныхъ избирателей Покетъ-Бричеза, Beнирингъ и супруга его удалятся въ Кале, гдѣ будуть жить на брилліанты мистрисъ Beнирингъ (на которые мистеръ Beнирингъ, какъ добрый мужъ, затрачивалъ отъ времени до времени изрядные куши) и разсказывать Нептуну и другимъ, какъ до выхода Вениринга изъ парламента палата общинъ состояла изъ него да еще изъ шестисотъ пятидесяти семи его закадычныхъ друзей. И черезъ недѣлю же приблизительно общество сдѣлаетъ открытіе, что оно давно уже презирало Вениринга и не довѣряло Венирингу, и, когда ѣхало обѣдать къ Венирингу, всегда питало сомнѣнія на его счетъ — весьма секретно, впрочемъ, ибо это были сомнѣнія приватнаго и конфиденціальнаго свойства, надо полагать.

Но такъ какъ книга Судебъ несостоятельныхъ должниковъ за будущую недѣлю еще не раскрыта, то мы находимъ у Вениринговъ обычное стеченіе публики — людей, явившихся къ нимъ въ домъ, чтобъ отобѣдать другъ съ другомъ, но не съ ними. Тутъ леди Типпинсъ. Тутъ Подснапъ великій и мистрисъ Подснапъ. Тутъ Твемло. Тутъ Буфферъ и Бруэръ, и Бутсъ. Тутъ и богачъ-подрядчикъ, олицетворяющій собой благодѣтельное Привидѣніе для пятисотъ тысячъ человѣкъ. Тутъ и предсѣдатель комитетовъ, проѣзжающій по три тысячи миль въ недѣлю. Тутъ и блестящій финансовый геній, такъ искусно превращающій акціи въ замѣчательно круглую сумму — ровно въ триста семьдесятъ пять тысячъ фунтовъ, безъ шиллинговъ и пенсовъ.