Игорь Минаков - В мирах любви

К счастью, многомудрый Лао нашел среди этих пресыщенных, разочарованных, томимых жаждой разрушения горожан того, кто достоин представлять человечество Земли на Шэоле. С первого взгляда на Бориса Аркадьевича Беляева Тэо определил, что к болезни бездумья у того стойкий иммунитет. И хотя приват-доцент мало чем напоминал простодушных поморов, было в нем что-то и от них, нечто искреннее, вызывающее уважение и доверие. Землянин стойко переносил путешествие на лодке, не раздумывая, движимый чувством товарищества, помог погрузить воздушное суденышко в трюм этеронефа, а главное – вступился за обреченную волчьим зубам клячу. Думать о судьбе бессловесной твари, стоя на пороге величайшего приключения в своей жизни, – воистину поступок великодушного человека.

Тэо оторвался от созерцания удаляющейся Земли, похожей уже не на карту, а на глобус, правда громадный, занимающий половину всего обозримого пространства. Бегло осмотрел циферблаты приборов. Бдительный тектограф автоматически вносил поправки к курсу эфирного корабля, что ощущалось незначительными боковыми рывками, но в целом полет проходил в штатном режиме. Тэо стало скучно, к тому же захотелось есть, и он решил разбудить землянина. Приват-доцент забавно всхрапнул, когда марсианин коснулся его плеча, и проснулся. Еще полные сонных видений, синие глаза его недоумевающе уставились на инженера-пилота. Землянин вдруг с силой потер их крепкими кулаками и пробормотал:

– Кажется, я все проспал, дружище…

– Что вы, Борис Аркадьевич! – отозвался Тэо. – Как говорят у нас: «Моро утара эо», что можно перевести, как «Мудрый видит дальше зари»…

– Кстати… о заре, – тщетно подавляя зевок, произнес Борис. – Который теперь час?

– Смотря где, – сказал инженер-пилот. – В Петербурге примерно два часа пополудни, а у нас на борту – утро. Время завтрака!

– Признаться, я бы и от обеда не отказался, – пробурчал приват-доцент. – Чертовски проголодался… А ваша Мэй отняла у меня консервы…

Тэо рассмеялся.

– Мэй – бдительный страж нашего здоровья, – сказал он. – И в этой области ее авторитет непререкаем, как авторитет Суэ во всем, что касается машин.

– Поэтому придется идти к ней на прививки…

– О-о, это неизбежно, – вздохнул инженер-пилот. – Не забывайте, что она защищает не только нас, но и вас…

– Я понимаю…

Обмениваясь полушутливыми репликами, они покинули ходовую рубку и спустились на палубу ниже. Оказалось, что одна из кают отведена под кают-компанию и в ней уже собрались остальные члены экипажа. Суэ, Мэй и Лао сидели за овальным столом, занимающим половину помещения. Перед ними стояли блестящие, видимо металлические, судки, наполненные розоватой, с белыми кусочками, напоминающими рахат-лукум, желеобразной кашицей. В кашицу были воткнуты лопаточки. Рядом с судками стояли грушеобразные сосуды с узким горлышком, неприятно схожие с медицинскими клизмами. Мэй повелительным жестом указала Борису на его место. Он благодарно кивнул и уселся. Перед ним тоже оказался судок, но наполненный обыкновенными мясными консервами. Приват-доцент ожидал, что завтрак будет сопровожден каким-нибудь ритуалом, но марсиане дождались, когда за стол усядутся все, и молча принялись за еду.

Борис произнес про себя молитву и подцепил лопаточкой ароматные волокна консервированной свинины. От соленого мяса сразу захотелось пить, но прежде, чем прикоснуться к «клизме», он решил понаблюдать за сотрапезниками. Оказалось все просто. Марсиане с заметным усилием отрывали сосуды от столешницы и припадали к узким горлышкам, как младенцы прикладываются к соскам. Приват-доцент решился и потянул «клизму» на себя. Оказалось, что сосуд прикреплен днищем к столешнице, видимо, посредством магнита – стол был выполнен из металла. Заметив недоумение на лице пассажира, Тэо счел нужным пояснить:

– Таро, или по-русски – чаши, сделаны таким образом, чтобы в случае утраты этеронефом веса жидкость, в них содержащаяся, не разливалась где попало.

– Понимаю, – отозвался Борис, которого уже тяготило это молчаливое застолье. – Потому и горлышко узкое.

– Верно, – подхватил инженер-пилот. – Кроме того, оно снабжено специальным клапаном, который открывается только, если втянуть напиток в себя.

Приват-доцент немедленно попробовал это сделать. Получилось не сразу. Видимо, необходима была некоторая сноровка. Когда же Борису удалось справиться с хитроумно устроенным сосудом, он, к своему удивлению, обнаружил, что тот содержит коньяк. Он даже поперхнулся. Марсиане изумленно воззрились на него.

– Простите, – пробормотал он. – Я не ожидал…

– Вы не захватили с собой другого напитка, – холодно откликнулась бесчувственная Мэй. – А наш хари вам пока нельзя пить…

– Хари?

– Хари но таро, – с готовностью уточнил Тэо. – Буквально «напиток из чаш»… Наша винотека не балует разнообразием. С давних времен любимым напитком эолов остается обыкновенная пресная вода…

– Мне необходимо, как можно скорее приступить к изучению вашего языка, – сказал землянин.

– Мы все поможем вам в этом, Борис Аркадьевич, – вмешался Лао. – Кроме того, в тектографе заложены лингвистические барабаны, позволяющие сопоставить звучание слов с их графическим изображением. К концу полета вы будете знать достаточно, чтобы обходиться без услуг переводчика в повседневном общении.

– Прежде всего, наш гость пройдет необходимые процедуры, – не преминула напомнить Мэй.

Приват-доцент с комическим смирением развел руками.

– Полностью отдаюсь вашей власти, доктор, – произнес он.

Процедуры оказались вовсе не такими уж неприятными. Во всяком случае, ничего похожего на уколы Мэй с ним не проделывала. Борису было предложено сесть в кресло, вроде того, что было в рубке. Велено надеть черные очки, плотно прилегающие к лицу, и расслабиться. Сквозь очки приват-доцент увидел, что освещение в амбулатории сменилось с искусственного «дневного» на мертвенно-синий.

– Поднимете руку! – скомандовала инженер-медик.

Землянин повиновался. В его пальцы ткнулось что-то знакомое. Он машинально взял. На ощупь это оказалась таро – чаша.

– Пейте! – приказала Мэй.

– Мне уже можно пить хари? – осведомился приват-доцент.

– Это не хари, – отрезала она. – Это бактериофаг.

– Понятно, – буркнул Борис, пригубливая.

Бактериофаг оказался довольно противным на вкус, но терпимым. Вероятнее всего, в него было подмешано и снотворное, потому что приват-доцент сам не заметил, как уснул. Проснувшись, он почувствовал, что полон сил. Очки были сняты. В амбулатории снова сиял «день». Рядом стояла Мэй, и, как ни странно, в ее темных глазах теперь не было холода.

– Если я правильно вас понял, доктор, – проговорил Борис, – теперь я для вас не опасен… Дикарь вымыт, выбрит и очищен от паразитов…

– Добро пожаловать в мир чистой науки, Борис Аркадьевич, – отозвалась она, впервые улыбнувшись землянину. – Кажется, так вы изволили сострить?

– Оказывается, у вас, эолов, не только не принято стучать, входя в чужое жилище, – хмуро произнес он, – но и скрывать знание чужих мыслей…

– У нас много обычаев, которые могут показаться вам странными, – парировала Мэй. – Привыкайте.

– Постараюсь, – сказал приват-доцент, которому приветливость инженера-медика была неприятнее ее суровости.

Когда дверь амбулатории закрылась за ним, Борис почувствовал облегчение. Ему захотелось немедленно повидать Тэо, но он вспомнил, что обещал инженеру-астроному прийти в обсерваторию. К счастью, Лао оказался именно там.

– Я вижу, – проговорил он с улыбкой, – Мэй отпустила вас невредимым.

– У вас, марсиан, довольно странный юмор…

– У нас его почти нет, – откликнулся инженер-астроном. – Мы слишком древняя раса… Впрочем, предлагаю обратиться к предметам гораздо более древним.

Он широким жестом указал на стеклянную стену. Борис шагнул к ней и ту же забыл обо всем, что тревожило его всего лишь минуту назад. У него перехватило дыхание. Исполинский голубовато-серый полумесяц висел посреди исколотого звездами пространства.

– Что это? – спросил ошеломленный приват-доцент кафедры астрономии Санкт-Петербургского университета.

– Не узнаете? – отозвался его марсианский коллега. – Это Земля, затмеваемая Луной. Примерно то же самое вы видели на фотографическом отпечатке…

– Да… я помню… – словно во сне, произнес Борис.

Он хотел спросить, где же Луна, но уже сам увидел ее. Вернее – испещренную кратерами серебристую громаду, выдвигающуюся справа, из-за края переборки, ограничивающей прозрачную стену обсерватории.

– Хотите взглянуть на земную поверхность при максимальном увеличении, пока Луна не скрыла ее от нас? – спросил Лао.

– Да, конечно…

Инженер-астроном подошел к самому большому телескопу. Принялся щелкать какими-то рычажками. Труба телескопа бесшумно развернулась, уставясь объективом на Землю. Приват-доцент шагнул к ней, но, к своему удивлению, не обнаружил окуляра.