Евгений Гришковец - Письма к Андрею

Кино необходимо опомниться и вновь взяться за трудную, мучительную, но самую великую и тем удивительную работу. Работу, по достижению кино тех высот и возможностей, которых достигли великие виды искусств – литература, музыка, живопись.

Кино должно мужественно сознаться себе, что самостоятельным видом искусства оно пока не является. Только в отдельных произведениях отдельных киногениев мы видим первичные признаки кино как искусства и намёк на его безграничные художественные возможности.

Мы же, те, кто не умеет делать кино, но кто любит и ценит то, что есть в нём самого лучшего, и с надеждой ждёт новых свершений… Что мы можем?

А мы можем понять, что кино – это наше любимое и неразумное детище. Мы можем и должны быть требовательнее и серьёзнее в отношении к нему.

А тем робким и одиночным росткам, которые мы знаем и видим сейчас, тем самым, что пытаются стать киноискусством, так далеко до настоящего самостоятельного и феноменального искусства, что возникает ощущение… Когда я наблюдаю за ними, грезится мне, что вижу я маленького, малолетнего, совсем ещё сопливого Шекспира, который во дворе для бабушек показывает детский свой спектакль со своими друзьями и подружками, такими же сопливыми, как он сам. Немое кино вспоминается в такой момент как античная драма и комедия. Античность – велика, прекрасна, но скучна, далека и отдельна… А вокруг так много нелепых мифов, вокруг суета, балаганы, салонные стихи и поэты, чопорные балы, разгул кабаков и борделей, пьяные трубадуры… А во дворе… маленький Шекспир разыгрывает для бабушек какое-то своё представление.

Остаётся надеяться и ждать. Нужно стать строже и требовательнее, даже если нет надежды дождаться и увидеть рассвет киноискусства на нашем веку.

Что делать человеку, который вдруг обнаружил в себе некую таинственную потребность и неудержимую тягу к творчеству? Что делать тому, кто услышал внутри себя некий голос, который тревожит, будоражит и зовёт куда-то в неведомое. Призывает как минимум взять и срифмовать что-то, записать какое-нибудь впечатление, описать увиденное, почувствованное, пережитое…

Такие позывы человек может почувствовать в любом возрасте и в любом душевном состоянии, занимаясь делами, очень далёкими от всякого творчества. Что же ему делать, если его неудержимо потянуло написать что-то, освоить музыкальный инструмент или научиться петь? Что делать? Ответ простой: захотелось в зрелом возрасте начать писать, петь или танцевать – надо садиться писать или искать соответствующий драмкружок, педагога по вокалу или студию танцев. «Души прекрасные порывы» нельзя в себе душить.

Вот только обольщаться и надеяться на значительные результаты не стоит. Иначе неожиданные «творческие поиски» могут плохо закончиться. Очень плохо! Вплоть до сумасшедшего дома, полного жизненного краха, какой-нибудь секты или какого-нибудь кришнаитского исхода из реальности, что, в общем-то, почти одно и то же.

Вышедший на пенсию слесарь-инструментальщик или деревенская старушка могут неожиданно для окружающих и для себя самих взяться за кисти, краски и нарисовать десяток-другой ярких, наивных и милых картин. Они могут даже оказаться со своими полотнами на модной выставке в модной галерее, они могут сами стать на какое-то время модными. С ними будут носиться хитрые галерейщики и арт-дилеры, относясь к ним как к диковинным говорящим животным или как к странным, не вполне здоровым детям. Однако к настоящей живописи поистине трогательные картинки вдруг ставших художниками пенсионеров будут иметь такое же отношение, как древние наскальные рисунки.

Работница отдела кадров или школьная учительница могут начать писать стихи и восхищать коллег рифмами. Они будут радовать свой коллектив стихотворными поздравлениями по случаю дней рождения коллег или по поводу праздников. Они даже смогут сами напечатать для друзей и подруг тоненькую книжку своих стихов про цветы, любовь, погоду и одиночество. Друзья и подруги будут искренне их хвалить.

Юрист, экономист или преподаватель чего-то весьма практического в высшей школе могут засесть за роман и выдать после трёх лет кропотливого труда, чаще всего по ночам или по выходным, объёмный текст. Текст умно и сложно написанный… Этакую антиутопию, или перегруженный психологическими деталями детектив, или даже историко-философско-фантастическое полотно. Подобный автор подобного произведения будет всем своим знакомым совать своё детище при любом удобном случае, посылать его во все возможные издательства и на литературные конкурсы. От кого-то он даже получит искренние похвалы. В итоге такой «писатель» за свои заработанные основной работой деньги издаст своё произведение и либо на этом остановится, либо продолжит писать, но уже пьесу или сценарий.

И взявшаяся за живопись доярка, и кандидат экономических наук, засевший за литературу по сути одинаковы. А с ними вместе и те, кто горланит песни в караоке, вспоминая, что когда-то пел в детском хоре и учился в музыкальной школе.

Все эти люди получают удовольствие и радость от творческого занятия и самовыражения. Они получают ту радость, которую в своей повседневной жизни и профессиональной деятельности получить не могут. Они получают то самое сладкое удовольствие, которое знает всякий дилетант. Никто, кроме дилетантов, не получает такого сладкого удовольствия от занятия тем, в чём ничего не смыслит, но чувствует свои большие в том способности. Никто, как графоманы, знают это.

Подлинный художник живёт искусством иначе. Он живёт им тотально, понимая, что ничего другого не может, а главное, не должен делать, даже ради пропитания.

Разница между подлинным человеком искусства и тем, в котором неожиданно проснулся интерес к творчеству, или тем, кто с молодых ногтей в свободное от «серьёзных дел» время был склонен к артистизму, такая же, как между настоящим спортсменом и физкультурником. Настоящий спортсмен тратит здоровье, а то и утрачивает его, калеча свою жизнь и организм ради выдающегося, а по возможности рекордного результата. Физкультурник же ходит в спортивный зал ради укрепления здоровья, улучшения физической формы и удовольствия.

Как в человеке появляется и вызревает подлинное понимание своего призвания к искусству? Это таинственно и необъяснимо никакими понятными и определёнными обстоятельствами. Почему в семье врачей, аграриев или инженеров-строителей родился и вырос поэт, писатель, живописец, выдающийся актёр или режиссёр. Этого невозможно понять. Этого не понимают ни родители, ни сам художник, выросший в среде, далёкой от творчества и искусства. Но также мы знаем массу бездарностей, графоманов и шарлатанов от творческих профессий, которые носят громкие и славные фамилии своих гениальных дедов и отцов, которые с самых молодых ногтей были окружены людьми и миром искусства и культуры. Хотя, по сути, выросли бухгалтерами (ничего не имею против этой трудной профессии).

Подлинный художник начинает чувствовать и даже знать о своей призванности служению искусству с довольно раннего возраста. У каждого свой путь к началу сознательной и постоянной творческой деятельности. Многим и многим приходилось и приходится преодолевать сомнения и неверие близких, родных да и своё собственное в то, что можно посвятить свою жизнь искусству.

Жизнь художника таинственна и непонятна людям конкретных и общественно полезных профессий. Вхождение в жизнь искусством пугает своей непредсказуемостью и отсутствием внятных социально бытовых ориентиров. Примеры же жизни и судеб больших художников хоть и притягательны, но всегда трагичны и явно неповторимы.

Да и просто признание себе в том, что он может написать книгу, быть композитором и автором симфоний или автором настоящего кино, даётся настоящему художнику обычно непросто. Ой как непросто!

Но если, или лучше сказать когда, художник приходит к своему первому произведению, которое сам понимает и осознаёт не как ученическое, не как экзерсис или пробу пера, а как самостоятельное, неповторимое и, главное, такое произведение, которое можно и даже необходимо явить людям… Не родственникам и друзьям, а всем людям, всему миру… Тогда и начинается самое сложное! Тогда и начинается испытание!

Путь к первому произведению всегда и всеми впоследствии вспоминается как радостный и даже счастливый. Не простой, запутанный, полный сомнений, но счастливый… Путь ко второму произведению обычно бывает невероятно труден и даже непосильно тяжёл. На третье произведение, достойное первых двух, у входящего в жизнь искусством художника чаще всего не хватает сил. И он либо уходит в ремесленничество, либо в безответственные лжехудожественные или полурелигиозные эксперименты… Либо следы его теряются за пределами творческого поля в огромном и жестоком к сломанным художникам мире.