Наталья Корнилова - Вся жизнь – игра

А второй – второй, сидевший пока что спиной, тоже был узнан мной: это был сам Маминов. И первым заговорил именно он. Голос был глуховат, звучал словно в отдалении, но тем не менее каждое слово воспринималось отчетливо:

«– Хал, откровенно говоря, впору повеситься. Черт знает что, Хал! Конечно, игры Миши Берга – это забавно, но ведь то, чем мы с тобой промышляем, это не игра… это московское сафари какое-то. (Голос у Маминова холодный, неприятный, скрипучий.) Мне этого не вынести. Хотя, конечно, адреналин…

– Шеф, не горячитесь, – послышался голос Хала. – Вот вы говорите: мне этого не вынести. Это вы неправильно говорите. Когда я служил мичманом…»

Маминов вдруг вскочил с хриплым удушливым криком. Лицо банкира было перекошено. Он подскочил к столу босса и, схватив чугунную пепельницу, попытался ударить ею по ноутбуку Родиона Потаповича, и, верно, преуспел бы в своих начинаниях, если бы я, стоя за спиной босса, не перехватила руку банкира. Он казался мне не очень сильным, однако я вынуждена была тотчас же пересмотреть свое мнение, поскольку Маминов откинул меня к стене и ударил-таки по столу босса пепельницей. К счастью, Родион Потапович успел отодвинуть ноутбук в сторону.

Я коротким взмахом кулака ткнула банкиру в солнечное сплетение. Удар был не сильный, но техничный: Маминов согнулся в три погибели, а потом упал ничком на ковер. Родион хрипло выговорил:

– Что это на вас нашло, Алексей Павлович?

– Наверно, господин банкир вспомнил, о чем шел разговор дальше, – сказала я. – Я права, господин Маминов?

– Не нужно смотреть… – прохрипел тот. – Не нужно. Это… там… я все понял. Я вспомнил.

И с этими обнадеживающими словами, после которых, казалось бы, следовало бы ждать разумных действий, Алексей Павлович стал вытаскивать из своего пиджака пистолет. По всей видимости, всяческое хладнокровие, самообладание окончательно оставило его. Как говорится, поехала крыша. Я не стала дожидаться, пока он дрожащими пальцами снимет пистолет с предохранителя, а просто ногой выбила «ствол» из его руки, а когда он поднял ко мне мокрое лицо, четким ударом выключила его из происходящего.

– Надолго ты его?.. – спросил Родион Потапович.

– Да так… минут на десять-пятнадцать. Ничего страшного. Только, честно говоря, я не понимаю, с какого перепугу он вот так…

– А перепугаться, наверно, было от чего, – сухо сказал босс, – давай-ка досмотрим до конца эту милую черно-белую документалистику. Черт побери, это надо же – третий ноутбук за последние полтора года едва на свалку не пошел! Ладно, включаю.

«– Ты, Хал, что-то сегодня разболтался. И глаза шальные, как будто наркоты наглотался.

– Адреналин, Алексей Павлович. Это тоже наркотик. Да, кстати: я сегодня видел вашего отца. Из окна машины. Он, правда, думает, что мы в Мексике, так что я, само собой, светиться не стал. Тем более что у Пал Борисыча видок был не из лучших.

– Опять пьяный, что ли?

– Ну что-то в этом роде. А здорово у нас вчера получилось, шеф. Все как по нотам. Только этот самый… Крягин заорать успел. Он же по вашим данным, которые вы у Цветкова стянули, как Крягин значится, да?

– А второй Лоськов. Да какая разница?

– Точно. Главное, что опять подтвердилось. Весело Никита Иваныч вертит. Представляю, как он теперь будет злобствовать, когда узнает, что полбензобака груза в болото ушло! Вообще, конечно, вы правы, шеф: так круто мало где можно оттянуться. Михаил Карлович отдыхает по-своему, а мы – по-своему. Причем мне кажется, что мы – гораздо лучше.

– Хал, ты ему контрольный выстрел сделал?

– А как же. Обижаете. А не удивляюсь я, Алексей Павлович, что вы такие бабки срубили. Умеете совместить приятное с полезным и рискнуть умеете как никто!

– Ладно тебе нахваливать. Ты после каждого этого тура нашего, гм, сафари как пьяный ходишь и языком треплешь, словно кокса нанюхался.

– А вы отчего ж не нюхаете?

– И это вопрос телохранителя шефу? Уволю, Халмурзае…»

Ударом по клавиатуре Родион Потапович прервал воспроизводство файла, являвшегося, по всей видимости, видеозаписью со скрытой камеры, установленной в квартире Маминова. Я давно не видела его таким озлобленным. Он, кажется, даже выругался.

– Достаточно! – выговорил он. – Все понятно, все понятно! Крягин, Лоськов! Нет, недаром я навел справки и об этом деле! Теперь, кажется, расследование подошло к завершению и дело можно сдавать в архив. Но кто бы мог подумать, кто бы мог подумать! Проклятые… проклятые зажравшиеся уроды!

– Босс… – начала было я, но он резко повернулся ко мне и сказал:

– Я даже могу не смотреть на дату этой записи, чтобы понять, когда Хал и Маминов вели разговор. И так понятно, что это было примерно полтора месяца назад, когда Маминов якобы был в Мексике, а на деле, оказывается, жил в Москве. Тут он жил, а не в Мексике! – Родион Потапович уставился на меня так яростно, как будто это я была виновата во всех бедах. – И в это же время в транспортной фирме Цветкова было зафиксировано очередное исчезновение шоферов-дальнобойщиков, вот этих Крягина и Лоськова. Их трупы так и не нашли, а «КамАЗ», на котором они ехали, обнаружили в болоте, а в его бензобаке, разгороженном деревоплитой, обнаружили то ли двадцать, то ли пятьдесят килограммов героина. Цветков, к фирме которого машина была приписана, естественно, отбрехался. Вот такие дела, Мария. Понимаешь ты, нет?

– Да, босс, понимаю, но…

– А вот для меня в этом деле белых пятен, кажется, уже не осталось!

Зашевелился на полу Маминов. Я повернулась к нему, но в этот момент залился трелью видеофон, я глянула на монитор, куда выводилась картинка с внешней камеры перед дверью. У нас был посетитель. Это был старик лет семидесяти, морщинистый, с седыми усами и почти совершенно лысый. У него были нелепые очки и торчащие большие уши, что придавало его лицу дурацкое выражение. Мне показалось, что это один из наших внештатных «детективов»-пенсионеров пришел, как они выражались сплошь и рядом, за добавкой к пенсии. Хотя «добавка» иной раз превышала саму пенсию.

– Вот уж вовремя, – проворчал Родион. – Мария, поговори с ним, что ли. Через приемную. А я тут пока потолкую с Алексеем Павловичем.

– Осторожнее, босс, – предупредила я. – Господин банкир изволит буянить.

Я вышла в приемную и произнесла в селектор:

– Добрый вечер. Что вам угодно?

– Дочка, я к вам по важному делу. Меня зовут Бориш Павловитш, – прошамкал старик, широко открывая рот. Его зубы напомнили мне выщербленную кирпичную кладку с редкими металлическими вставками. – Я много времени не отниму, только шекундошку. Я тут из шошеднего дома.

– Мы заняты, простите. Зайдите в другой раз.

Старик заволновался, очки покосились, он тяжело задышал и зажестикулировал:

– Я инвалид войны, дочка! Мне трудно ходить, и в другой раж я уже шовшем не приду. Я по важному делу, но ешли у ваш ишшо важнее…

– Ладно, входите, – сказала я, – что ж с вами делать, Борис Павлович. Изложите свое дело, только быстро, а если потребуется подробнее – это после… В другой раз, Борис Павлович. Хотя, честно говоря, у нас и так с Павловичами перебор.

Старик не понял. Я нажала кнопку, деблокирующую дверь, и на пороге появилась сгорбившаяся фигура, глаза старика глянули на меня, и в тот же момент вдруг донесся крик Родиона:

– Не пускай его, Мария! Не пускай!

– Да я его уже пустила, босс, поздно, раньше надо было говорить, – досадливо сказала я. – Да я сейчас с этим дедушкой быстро: послушаю, что он…

Дальше договорить я не успела. Откровенно говоря, слова застряли у меня в горле. Потому что старик распрямился и сказал знакомым звучным голосом:

– Зачем же так неуважительно со старшими, Мария? Вот и Иван Ильич полагает, что нельзя со старшими так неуважительно. Правда, Иван Ильич?

– Сущая, сын мой, – прогудел низкий бас, и в приемную стремительно вошел второй человек. Это был высокий, атлетически сложенный мужчина в элегантном черном костюме и в дорогих туфлях, с чисто выбритым лицом и стальным блеском в знакомых, очень знакомых темно-серых глазах. – Но только я просил не называть меня Иваном Ильичом, – добавил он, захлопывая за собой дверь.

Я очнулась от оцепенения:

– Вы считаете, что обращение «отец Валентин» подходит к вам больше, так, господин Осадчий?

– Я так и думал, что нарыли про меня, – весело откликнулся тот. – Так что давай, старикашка, инвалид войны, снимай свой маскарад, он нам больше не понадобится, тем более что и на улице темнеет.

«Старик» снял с себя «лысый» парик и зашвырнул его в угол, где в него не замедлил вцепиться вездесущий шарпей Счастливчик. Потом он вытащил из-за ушей какие-то накладки, отчего они перестали отвратительно торчать, вынул кривую вставную челюсть, открыв в улыбке хорошие белые зубы, и содрал с лица какой-то тянущийся полиэтилен. Я задохнулась. Преобразившийся «инвалид войны» улыбнулся и произнес: