Ян Ларри - Необыкновенные приключения Карика и Вали

После полуминутной тишины, которая показалась ребятам вечностью, послышались торопливые шаги. Загремела дверная цепь. Дверь широко распахнулась. На пороге стояла мама.

– Вы?! – вскрикнула она и заплакала. – Воробушки вы мои! Ну дайте, дайте мне обнять вас!

Она принялась тискать ребят и прижимать их к себе.

– Мама, стой! Подожди! – кричала Валя, вырываясь. – Ты раздавишь Ивана Гермогеновича.

– Валечка, да что с тобой? – сказала мама и заплакала еще сильнее.

– Постой, мама, не плачь! – сказал Карик серьезно. – Дай нам сначала маленькую чистую рюмочку.

– Рюмочку?

– Ну да! – кивнул головою Карик. – Мы посадим в рюмочку Ивана Гермогеновича, а то я боюсь, как бы нам не потерять его.

Мама всплеснула руками:

– Оба! Оба помешались! Да что же это такое?

Натыкаясь на стулья и опрокидывая их, мама подбежала к телефону, сорвала трубку и крикнула плачущим голосом:

– «Скорую помощь»! Немедленно! Скорей! Что? Чей адрес? Ах, наш адрес?

– Постой, мама, – сказал Карик, отбирая у мамы телефонную трубку, – ему нужна только рюмочка, а ты вызываешь целую карету «скорой помощи»… К чему это? Ведь он заблудится в карете и будет бродить в ней целый год… Дай лучше рюмку.

Мама испуганно попятилась. Она вспомнила, что с сумасшедшими лучше всего соглашаться, не раздражать их. Поэтому, не говоря больше ни слова, она достала из буфета чистую рюмку и, обливаясь слезами, протянула ее Карику. Затаив дыхание, она ждала, что же будет делать Карик. А он, развернув помятый листик подорожника, положил рюмку набок и сказал:

– Переходите в хрустальный дворец, Иван Гермогенович!

И вдруг мама увидела, как по зеленому листику засеменила ножками какая-то букашка и бойко-бойко побежала внутрь рюмочки.

Карик осторожно перевернул рюмку, поставил ее ножкой на стол.

– Удобно вам тут? – спросил он и наклонил ухо к самой рюмке.

В рюмке что-то пискнуло.

– Хорошо! – сказал Карик. – Я накрою дворец чистым носовым платком, а вместо матраца брошу вам кусочек ватки. Отдыхайте пока.

– Теперь я понимаю, – улыбнулась сквозь слезы мама, – это какая-то новая игра. Но что это за козявка, которую вы посадили в рюмочку?

– Козявка? – обиделся Карик. – Хорошенькое дело!.. Разве можно называть так ученого человека?

– Понимаю! – засмеялась мама. – Она у вас называется ученым.

– Не у нас, а во всей мировой науке… И не она, а он.

– Ну-ка покажите. Дайте взглянуть, что тут у вас?

Мама нагнулась над рюмкой. Она ожидала увидеть какое-нибудь дрессированное насекомое.

– Че… че… человечек! – крикнула она не своим голосом.

– Ну нет, это совсем не человечек, – сказал Карик. – Это профессор, Иван Гермогенович. Он изобрел жидкость, которая превратила его в маленького. Мы тоже были такими, даже еще меньше. Потом мы съели увеличительный порошок и стали большими. А для Ивана Гермогеновича порошка не хватило. Но он есть у него в кабинете. Мы его отнесем сейчас и увеличим.

Мама с удивлением слушала ребят и наконец поняла, что ребята не сошли с ума.

– Ребята, – сказала она, – но ведь квартира Ивана Гермогеновича запечатана милицией. Нам придется подождать до утра. Скажите об этом Ивану Гермогеновичу.

Карик раздельно и тихо повторил все профессору.

– Ничего, Карик, – весело пискнул Иван Гермогенович, – я здесь великолепно устроился… Подождем до утра!

Карик поднял голову и сказал маме:

– Подождем до утра.

В рюмке снова пискнуло. Карик послушал и сказал:

– Садись, мама. Иван Гермогенович просит, чтобы мы рассказали тебе все, все…

Мама послушно села.

Карик кашлянул и неторопливо начал рассказывать о необыкновенных приключениях трех отважных путешественников на земле и под землей, на воде и под водой, между небом и землей, в воздухе, в лесах, в горах, в пещерах и в ущельях. И снова все трое в этом рассказе совершили свои подвиги: они снова храбро сражались, плыли на кораблях, летали по воздуху, спускались в глубокие, темные норы.

Слушая Карика, мама качала головой, иногда всхлипывала, иногда смеялась, но чаще всего прислушивалась, широко открыв глаза, не смея ни дышать, ни шевелиться.

– Бедные вы мои! – сказала мама, вытирая слезы. – Сколько вам, бедняжкам, пришлось пережить! Вот бабушка-то поахает, когда вернется и услышит про ваши похождения!

– А знаешь, мама, – сказал Карик, – я думаю, бабушке не надо рассказывать о наших приключениях.

– Ты прав, – сказала мама, немного подумав. – Бабушка женщина слабая. Слушать такие рассказы для нее, пожалуй, вредно. Я скажу ей, что вы были у дяди, у Петра Алексеевича… А чем угощать вас сейчас? Что вы будете есть?

– Ой, мама! – сказала Валя. – Теперь мы все, все едим.

Мама засуетилась. В столовой загремела посуда. На кухне загудели газовые рожки.

Пока ребята мылись и одевались, мама накрыла стол, и на столе появилась шкварчащая на сковороде ветчина с яйцами, холодная курица, салат, сыр и горы мягкого душистого хлеба.

Когда все было готово, все сели за стол.

– Прошу за стол, Иван Гермогенович! – сказал Карик и торжественно поставил рюмку с профессором между своей тарелкой и Валиной.

Карик отщипнул крошку сыра и бросил ее в рюмку.

– Угощайтесь, Иван Гермогенович! – сказал он.

В рюмке пискнуло.

– Просит хлеба, – сказала Валя, опуская на дно рюмки крошку хлеба.

За столом стало очень весело. Профессор тоже не терял времени даром. Он ел сыр…

Скоро в доме все заснули. В своих чистеньких постелях ровно дышали Карик и Валя. Свернувшись на комочке ваты, спал в рюмке профессор. В первый раз за последние дни их сон был мирным и спокойным. Им больше ничего не угрожало.

На другой день Иван Гермогенович как ни в чем не бывало сидел за столом в своем кабинете.

Десять корреспондентов фотографировали профессора, записывая в блокноты его удивительные похождения. А вскоре в одном журнале была напечатана обо всем этом замечательная статья с большим портретом Ивана Гермогеновича Енотова.

Кто-то пустил слух, будто профессор Енотов научился превращать слона в муху, а потом все перепутали и стали говорить: «Он делает из мухи слона».

Впрочем, может быть, и есть такой профессор, который делает из мухи слона, но про него я ничего не знаю и говорить не буду, потому что не люблю писать о том, чего никогда не видел собственными глазами.