Португальские письма - Габриэль-Жозеф Гийераг

у меня и нет причин о нем умалчивать, я все же не должна вам писать об этом из опасения усугубить, если это еще возможно, вашу вину передо мною; к тому же я не хотела бы иметь основания упрекать себя в стольких бесплодных усилиях, сделанных для того, чтобы вынудить вас оставаться мне верным. Все равно вы не станете верным. Возможно ли для меня ожидать от своих писем, от своих укоров воздействия на вашу неблагодарность, коль скоро на нее не подействовали ни моя любовь, ни моя безмерная доверчивость? Я слишком уверена в своем несчастии, ваш несправедливый поступок не оставляет ни малейшего повода сомневаться в нем, и я должна опасаться всего, раз вы меня покинули. Как знать, очаровали ли вы лишь меня одну, или вы покажетесь привлекательным и для взора других? Мне представляется, что мне не было бы неприятно, если бы чувства других послужили бы в некотором роде оправданием для меня, и я желала бы, чтобы все женщины Франции признали бы вас достойным любви, но чтобы ни одна не полюбила бы вас и ни одна не понравилась бы вам. Пусть это пожелание будет смешным и неосуществимым; между тем мне пришлось испытать в полной мере, что вы не способны на большое постоянство и что вам не трудно будет позабыть меня без всякой помощи со стороны; быть может, для меня было бы желательнее, чтобы вам представился для этого достаточный предлог; правда, это сделало бы меня еще несчастнее, но зато вы не были бы столь виновны: я ясно вижу, что вы остаетесь во Франции ничем не связанным, без поводов для особенного удовлетворения своим пребыванием; утомительность долгого пути, какие-либо внешние условности и боязнь не быть в состоянии отвечать на мои любовные восторги единственно удерживают вас. Ах, не сторонитесь меня, я удовлетворюсь тем, чтобы видеться с вами от времени до времени и сознавать, что мы находимся в одном и том же месте. Но не обольщаюсь ли я? Вы были, быть может, глубже поражены суровостью и недоступностью другой, чем моей благосклонностью? Возможно ли, что чье-либо крутое обращение воспламенило вас? Но прежде чем отдаться большой страсти, подумайте о моих великих страданиях, о шаткости моих решений, о противоречивости моих чувствований, об отсутствии меры в моих письмах, о моем доверии, о моем отчаянии, о моих желаниях, о моей ревности! Ах! вы сами ввергаете себя в несчастье; я вас заклинаю извлечь предостережение из положения, в котором я нахожусь, и пусть то, что я переношу ради вас, послужит вам по меньшей мере на пользу. Вы сделали мне, тому уже пять или шесть месяцев, тягостное признание, с чрезмерной откровенностью посвятив меня в то, что любили в своей стране одну даму; если это она препятствует вашему возвращению, известите меня об этом, чтобы я не томилась более ожиданием. Какой-то остаток надежды еще поддерживает меня, и я предпочитаю (если она не может осуществиться) утратить ее совершенно и погибнуть сама; пошлите мне ее портрет с каким-либо из ее писем. И напишите мне обо всем, что она говорит вам; быть может, я найду в этом какие-либо причины для того, чтобы утешиться или скорбеть еще более; я не могу оставаться в настоящем своем состоянии, и нет перемены, которая не показалась бы мне желанной. Я хотела бы также иметь портреты вашего брата и вашей невестки: все, что сколько-нибудь прикосновенно к вам, мне бесконечно дорого, и я безгранично предана всему, что вам мило: я отреклась от всякой власти над собою, есть мгновения, когда мне кажется, что я могла бы покориться настолько, чтобы стать служанкою той, которую вы любите; я столь подавлена вашей суровостью и вашим пренебрежением, что я иногда не смею даже думать о своей любви, что я боюсь вызвать ваше неудовольствие всяким упоминанием о своей ревности, что мне представляется величайшей виной, если я обращаюсь к вам с упреками: я часто убеждаю себя, что не должна показывать с тем неистовством, с которым я это делаю, чувства, которых вы не одобряете. Офицер уже давно дожидается письма; я решилась было написать его так, чтобы вы приняли его без неприязни; но оно слишком безрассудно, надо кончать его. Увы! не в моей власти решиться на это, мне мнится, что я говорю с вами, когда пишу вам, и что вы как будто несколько приближаетесь ко мне. Следующее письмо не будет ни столь длинным, ни столь назойливым, с этой уверенностью вы сможете вскрыть его и прочесть: я сознаю, что не должна более говорить вам о страсти, которая тягостна для вас, и я не стану более говорить о ней. Через немного дней исполнится год с тех пор, как я беззаветно отдалась вам; ваша страсть казалась мне весьма пылкой и искренней, и — я никогда бы не помыслила, что, отвечая на нее, я настолько оттолкну вас, что вынужу совершить плавание в пятьсот миль и подвергнуться опасности кораблекрушений, лишь бы только удалиться от меня. Я ни от кого не заслужила подобного обхождения; вы могли бы вспомнить о моей стыдливости, о моем смущении, о моем душевном волнении, но вы не вспоминаете о вещах, которые могли бы заставить вас любить меня против воли. Офицер, который должен доставить вам это письмо, в четвертый раз просит напомнить мне, что спешит отправляться. Как он тороплив! Он, без сомнения, покидает какую-нибудь несчастную в этом крае. Прощайте, мне труднее окончить свое письмо, чем вам было покинуть меня, быть может, навсегда. Прощайте, я не смею ни назвать вас тысячей нежных имен, ни отдаться без принуждения всем движениям своей души: я люблю вас в тысячу раз более своей жизни, в тысячу раз более, чем мысль моя способна вместить. Как вы суровы ко мне, как жестоки! Вы не пишете ко мне, я не могла удержаться, чтобы вам еще раз не сказать этого; я опять начинаю сначала, офицер уедет; ну так что же! пусть уезжает, я пишу более для себя, чем для вас: я стремлюсь лишь найти облегчение; в то же время я знаю, что размеры письма испугают вас, что вы не станете его читать; что я сделала, чтобы быть столь несчастной? И почему вы отравили мою жизнь? Почему я не родилась в другой стране? Прощайте, простите меня. Я не осмеливаюсь более просить вас любить меня; смотрите, до чего довела меня моя судьба. Прощайте.

Я