Чак Паланик - Дневник

Она воображала эти дома, — каждый дом, каждую комнату, резной край обшивки на каждом камине. Узор на каждом паркетном полу. Брала все с потолка. Изгиб каждого крана или крепления фонаря. Она представляла себе каждую черепицу. Воображала поздно ночью. Каждый узор на обоях. Каждую кровлю, лестницу и водосточную трубу она рисовала пастелью. Раскрашивала мелками. Каждый мощеный кирпичом тротуар и живую самшитовую изгородь — зарисовывала. Закрашивала красной и зеленой акварелью. Она видела все это, воображала, мечтала обо всем этом. Как ей всего этого хотелось.

С тех пор, как впервые взяла в руки мел, рисовала она только это и ничего кроме.

Представь, что череп этой рыбы направлен к северу, а хвост — к югу. Спину пересекает шестнадцать ребер, которые тянутся на запад и на восток. Череп — поселковая площадь, сюда приходит и отсюда отплывает паром, из гавани, из рыбьего рта. Глаз рыбы — это гостиница, а ее окружают бакалейная лавка, скобяная лавка, библиотека и церковь.

Она рисовала улицы, где лед покрывает голые деревья. Она рисовала их, когда возвращаются птицы, и каждая приносит пляжную траву и сосновые иголки, чтобы построить гнездо. Потом с цветущей наперстянкой выше человеческого роста. Потом с подсолнухами, — они даже выше. Потом с кружащим листопадом, земля под которым усыпана орехами и каштанами.

Она видела все так ясно. Она могла вообразить каждую комнату, в каждом доме.

И, чем лучше она представляла себе остров, тем меньше нравился ей реальный мир. Чем лучше представляла себе тех людей, тем меньше ей нравились настоящие люди. Особенно ее мамочка-хиппи, вечно усталая, пахнущая французской зажаркой и сигаретным дымом.

Дошло до того, что Мисти Клейнмэн забросила попытки казаться счастливой. Все было криво. Все было косо и как-то… неправильно.

Ее звали Мисти Клейнмэн.

На случай, если ее не будет рядом, когда ты прочтешь это — она была твоей женой. На случай, если ты и правда не придуриваешься, твоя бедная жена — урожденная Мисти Мария Клейнмэн.

Когда наша несчастная дурочка рисовала костер на пляже, она чувствовала вкус кукурузных початков и вареных крабов. Рисуя травы в палисаднике у дома, она ощущала аромат розмарина и тимьяна.

И вот, чем лучше рисовать у нее получалось, тем хуже становилось жить — вплоть до того, что в реальном мире ничто ей не годилось. Дошло до того, что ничему вокруг она не принадлежала. Дошло до того, что никто не казался достойным, достаточно ясным, достаточно подлинным. Ни мальчики в школе. Ни другие девочки. Ничто не было таким настоящим, как ее вымышленный мир. Дошло до того, что она отправилась на студенческие подкурсы и принялась таскать деньги из маминого кошелька на покупку травы.

Чтобы люди не считали ее свихнувшейся, она посвятила жизнь художеству, а не видениям. А на самом деле ей просто нужно было мастерство, чтобы зафиксировать их. Чтобы делать воображаемый мир более и более точным. Более реальным.

И на худфаке она повстречала парня по имени Питер Уилмот. Она встретила тебя, парня с острова под названием Уэйтензи.

И, когда видишь этот остров впервые, кажется, будто ты умерла. Умерла и попала в рай, в вечный покой.

Рыбий позвоночник — Центральная авеню. Ребра рыбы — улицы, начиная с улицы Акаций, кварталом южнее от главной площади. Потом Буковая улица, улица Вязов, улица Грабов, Дубовая, Еловая, улица Жимолости, Заболонная, все по алфавиту, вплоть до улицы Платанов и Рябиновой, у самого хвоста рыбы. Южный конец Центральной авеню превращается там в гравий, потом в грунтовку, а потом теряется среди деревьев Уэйтензийского мыса.

Вполне точное описание. Именно так выглядит гавань, когда ты впервые прибываешь на пароме с континента. Узкая и вытянутая, гавань напоминает рыбий рот, готовый поглотить тебя, как в библейской притче.

Можно прошагать по всей длине Центральной авеню, если в запасе целый день. Позавтракать в Уэйтензийской гостинице, а потом пройти квартал на юг, минуя церковь на улице Акаций. Минуя дом Уилмотов, единственный дом на Восточной Буковой, где шестнадцать акров газона спускаются прямо к воде. Миновать дом Бартонов на Восточной Кедровой. И густые посадки дубов, скрученных и высоких, как замшелый изгиб молнии.

Небо над Центральной авеню летом зелено от густых волнующихся сводов кленовых, дубовых и вязовых листьев.

Приезжаешь сюда впервые, и кажется, будто сбылись все твои надежды и грезы. И жить тебе отныне долго и счастливо.

В смысле, для малышки, которая сроду обитала только в доме с колесами, все это казалось особым, уютным краем, где она будет жить, навеки окруженная любовью и заботой.

Для малышки, которая, бывало, усаживалась на ворсистый ковер с коробкой мелков или цветных карандашей и рисовала картинки этих домов, — домов, которые никогда не видела. Просто их картинки из воображения, с балконами и мозаичными стеклами. Для маленькой девочки, однажды увидеть эти дома в жизни. В точности эти дома. Дома, которые она, как ей казалось, всегда лишь выдумывала…

С первого раза, как смогла рисовать, маленькая Мисти Мария знала жидкие тайны каждой выгребной ямы за каждым домом. Знала, что проводка внутри стен — старая, изолированная тканью и продетая в фарфоровые трубочки и клеммы. Она могла нарисовать внутреннюю сторону каждой входной двери, где семьи островитян ставили пометки с именами и ростом каждого ребенка.

Даже с континента, с причала парома в Лонг-Бич, через три мили соленой воды, остров напоминает райские кущи. Сосны темны до черноты, волны разбиваются о коричневые скалы, — ей будто ни о чем другом и не мечталось. Убежище. Покой и уединение.

Нынче остров таким же видится многим людям. Многим богачам-незнакомцам.

Для нашей малышки, которая сроду не купалась ни в чем, кроме бассейна трейлерного парка с мутной от избытка хлорки водой, — для нее поездка на пароме в Уэйтензийскую гавань, когда пели птицы, а солнце отражалось от многих рядов окон гостиницы. Для нее слышать, как океан разбивается о край волнореза, и чувствовать тепло солнечных лучей, и ясный ветер в волосах, чуять аромат роз в цвету… розмарина и тимьяна…

Наша бедненькая девочка-подросток, которая сроду не видела океан, уже рисовала отмели и утесы, нависавшие в вышине над скалами. И угадала их в точности.

Бедная маленькая Мисти Мария Клейнмэн.

Эта девушка прибыла сюда в роли невесты, и все население острова вышло ее приветствовать. Сорок, пятьдесят семей, все улыбались и ждали очереди пожать ей руку. Пел хор ребятишек из начальной школы. Швыряли рис. В отеле был грандиозный ужин в ее честь, и все чокались с ней шампанским.

С холма над Лавочной улицей, из окон Уэйтензийской гостиницы, с каждого из шести этажей, из череды окон и застекленных балконов, из ломаных линий слуховых окошек покатой крыши, все наблюдали ее прибытие. Все смотрели, как она приезжает, чтобы поселиться в одном из больших домов в тенистом, обрамленном деревьями рыбьем брюхе.

Один взгляд на остров Уэйтензи, и Мисти Клейнмэн решила, что ради этого стоило послать к черту трудягу-мамочку. Собачьи кучи и ворсистый ковер. Она поклялась, что ноги ее больше не будет в трейлерном парке. Она решила повременить с планами стать художницей.

В смысле, когда ты ребенок, даже чуть повзрослевший, пускай даже под двадцать лет, и тебя берут на худфак, ты не знаешь ничего о реальном мире. Тебе хочется верить человеку, когда тот говорит, что любит тебя. Что хочет жениться на тебе и забрать жить домой, на райский остров, только и всего. В большой каменный дом на Восточной Буковой улице. Говорит, мол, он просто-напросто хочет дать тебе счастье.

И — нет, честное слово, он не собирается замучить тебя до смерти.

И бедная Мисти Клейнмэн сказала себе, что ей никогда и не хотелось карьеры художника. Ей на самом деле хотелось лишь одного: дома, семьи и покоя.

Потом она прибыла на остров Уэйтензи, где все было так правильно.

А потом оказалось, что она думала неправильно.

ЗВОНИТ МУЖЧИНА с континента, из Оушн-Парк, и жалуется, что у него пропала кухня.

Вполне естественно первое время не замечать. Где не живи как следует долго — в доме, в квартире, в стране — везде станет тесно.

Оушн — Парк, Ойстервилль, Лонг-Бич, Оушн-Шоз — это городки с континента. Женщина с исчезнувшей кладовкой. Мужчина с пропавшей ванной. Сообщения всех этих людей на автоответчике, людей, которым провели небольшую перепланировку дач. У тебя дом с девятью спальнями, и ты видишь его только две недели в году, и может пройти несколько сезонов, пока ты заметишь, что части не хватает. У многих из этих людей есть как минимум полдюжины домов. Это ненастоящие дома. Это вложения средств. У них есть квартиры и кооперативные жилища. У них есть апартаменты в Лондоне и Гонконге. Новая зубная щетка ждет в очередном временном поясе. Груда грязного белья на очередном материке.