Кристофер Ишервуд - Одинокий мужчина

— Сладких снов.

Джордж отворачивается, открывает входную дверь, делает шаг, и — оп-па! Он едва-едва не летит головой вниз по всем ступенькам — нет, дальше, десять, пятьдесят, сто миллионов футов вниз, в бездонную черную ночь. Лишь судорожная хватка за ручку двери спасает его.

Он оборачивается, пошатываясь, с колотящимся сердцем улыбаясь Шарлотте, но к счастью, она уже удаляется прочь. И не видит его последнюю глупость. Воистину по милости провидения, иначе ему бы не удалось отбиться от ее усилий оставить его на ночь; а это, как минимум, означало бы очень поздний плотный завтрак, и разумеется с питьем; а следом дневной сон и ужин, и еще, и еще, и еще больше поводов выпить… Такое уже не раз случалось.

Но на этот раз пронесло. Так что он с осторожностью домушника закрывает за собой дверь, садится на верхнюю ступеньку, и переведя дух, делает себе наисерьезнейшее внушение. Ты пьян. Старый тупой дурак, как ты посмел так напиться? Так вот, теперь слушай: сейчас очень медленно спускаемся на самый низ по всем ступенькам, оттуда идем прямиком домой, потом вверх по лестнице и сразу в кровать, даже чистить зубы необязательно. Все ясно? Ну, так пошли…

ВОТ и прекрасно.

Только как тогда объяснить, что, поставив было ногу на мостик через пролив, Джордж, фыркнув себе под нос, вдруг разворачивается; и как школьник, удравший из-под опеки этих несносных маразматиков взрослых, рассмеявшись, бегом по дороге несется к океану?

Перебегая рысцой с Камфор-Три-Лейн на Лас-Ондас, он видит приветливое зеленое сияние круглых иллюминаторов бара „Правый борт“, что на углу автострады у океана, напротив пляжа.

„Правый борт“ стоит здесь с времен первых колонистов. Бар, сперва как стойка для перекуса, снабжает окрестности пивом с момента отмены сухого закона, а здешнее зеркало некогда поимело честь отражать лик самого Тома Микса. Но звездный час бара настал позже. Ах это лето 1945 года! Война почти что кончилась, и светомаскировка всего лишь средство не отсвечивать при групповушках. Надпись наверху гласит: „В случае прямого попадания тотчас закрываемся“. Это, конечно, шутка. Тем не менее, где-то там, на дне залива, под утесами Палос Вердес лежит настоящая японская подводная лодка с настоящими мертвыми японцами, подорванная на глубине после того, как она потопила два-три судна вблизи калифорнийского побережья.

Откинув штору светомаскировки, пробиваешься, работая локтями, через плотную толпу переполненного бара. Здесь не продохнуть от табачного дыма; в шуме-гаме толпы пары обмениваются интимными авансами. Заигрывать здесь еще можно, но для продолжения выходят на улицу: даже врезать сопернику по морде здесь элементарно не хватит места. Форменное безобразие, эти драки и залитые рвотой тротуары! Яростное мельтешение кулаков, тычки куда попало, головы драчунов отскакивают от кулаков в бампера припаркованных машин! А мощные мотоциклистки-лесби работают кулаками куда жестче мужчин. Вой сирен сигналом появление полиции; внезапный налет пляжного патруля. Девочки из гнездышек наверху спешат на выручку буянам; надо успеть затащить к себе приглянувшихся пьяных удальцов; радуясь чуду спасения, наутро парочки уже милуются за завтраком. Автостоп подождет, и солдатики застревают здесь надолго, на часы, ночи, дни; наконец продолжают путь, увозя подбитый глаз, лобковую вошь с триппером, и только смутные воспоминания о том, как и с кем.

Потом войне и ограничениям на бензин пришел конец, и стартовали дикие автогонки по дорогам, выжигая доступное теперь топливо, размечая путь до Малибу черными стертыми баранками шин. Потом случилось дивное пляжное лето 1946-го. Волшебный жаркий грех ночей, племя голых дикарей в огнях костров на берегу океана — каждая пара и компания сама по себе, а до других им нет дела; дружным стадом купаются по ночам, жарят рыбу, танцуют под радио, совокупляются на песке безо всякого стыда. Джордж и Джим (только что встретившись) тут же дикарями на пляже, за ночью ночь; но и этого оказалось мало, чтобы потом, оглядываясь на то незабываемое бабье лето, насытить мучительно жестокий аппетит воспоминаний.

Автостопом разъезжающие служивые теперь редкость, многие уже семейные и курсируют меж ракетной базой и домохозяйством. Костры на пляжах запрещены, кроме специальных мест для пикников, там и едят, сидя на скамьях за общими столами — и никакого секса. Хотя былая слава вольницы давно позади, боги Хаоса еще не совсем оставили эти места, и последние кварталы Лас-Ондас у соседей на плохом счету. Почтенные граждане обходят их стороной. Риэлторы не любят. Цены на недвижимость не растут. Мотели, даже новые, убоги и манят одних желающих переспать ночь. Хотя угли от пылавших здесь костров дикарей уже давно поглотил песок, этот кусок пляжа захламлен и сейчас; стены над ним студенческая шпана охотно пачкает похабными словами; и найти здесь раковину куда труднее, чем использованные резинки.

И слава бара „Правый борт“ в прошлом; лишь верные завсегдатаи вроде Джорджа находят здесь ностальгические нотки. Давно исчезли пыльные морские трофеи и пожелтевшие групповые фотоснимки. Пройдет Новый год, интерьер обновят во вкусе почитаемых теперь полчищ летних бледнокожих туристов. Уже установлен новый музыкальный автомат; под потолком висит новый телевизор; так что теперь, чуть повернувшись направо, упираясь локтями в стойку, можно часами осоловело пялиться на экран. Что и делает шеренга посетителей у стойки, когда в бар входит Джордж.

Не слишком четко, но целенаправленно он идет к привычному столику в самом углу, откуда экран телевизора не виден. За соседним — тоже безучастная к телеящику пара дряхлых первых поселенцев, практикующих вялотекущий алкоголизм, развлекается бесконечным, по-своему любовным безвредным препирательством. Старая кошелка, хрен ты старый, старая ты сука, ты ублюдок старый; злость без ненависти, брань без язвительности. И так до конца их дней. Остается надеяться, что им не грозит расставание, что умрут они в один день, в один час, в одной залитой пивом постели.

Обежав глазами бар, Джордж замечает одинокую фигуру в дальнем конце у двери. Молодой человек не смотрит телевизор; слегка улыбаясь и потирая пальцем внушительный нос, он сосредоточенно записывает что-то на обороте конверта. Это Кенни Поттер.

Сначала Джордж неподвижен; кажется, даже не реагирует. Затем медленная, многозначительная улыбка появляется на его губах. Наклонившись вперед, он изучает Кенни с восторгом натуралиста, заметившего розовое брюшко горного зяблика в городском парке. Минуту спустя он встает, и, вполне устойчиво одолев пространство, опускается на стул рядом с Кенни.

— Ну, привет, — говорит он.

Кенни мигом оборачивается, узнав его, весело смеется; скомкав конверт, швыряет его в мусорный бак за стойкой.

— Привет, Сэр.

— Зачем вы это проделали?

— Да так просто.

— Я помешал. Вы писали.

— Это чепуха, просто поэмка.

— Теперь потерянная для мира!

— Я ее запомнил. Когда записывал.

— Мне не прочтете?

Это вызвало у Кенни приступ смеха.

— С ума сойти! — давится он смехом. — Это… это хайку!

— И что такого смешного в хайку?

— Ну, мне сначала надо пересчитать слоги.

Он явно не собирается делать это сейчас. Поэтому Джордж говорит:

— Не ожидал встретить вас в здешних краях. Кажется, вы живете на другом конце города, рядом с кампусом?

— Верно. Но иногда мне хочется оттуда удрать.

— Но как странно, что именно в этот бар!

— А мне один парень сказал, что вы тут часто бываете.

— Значит, вы пришли сюда встретиться со мной?

Может, в этих словах многовато чувства. Заметил это Кенни или нет, но он пропускает вопрос мимо ушей с дразнящей улыбкой.

— Я решил взглянуть, что это за кабак.

— Теперь ничто. Хотя, раньше это было нечто. Но я привык ходить сюда. Я живу здесь рядом, знаете.

— На Камфор-Три-Лейн?

— Откуда, интересно мне, вам это известно?

— Разве это секрет?

— Почему, нет… конечно, нет! Ко мне иногда приходят студенты. Насчет заданий, имею в виду.

Джордж чувствует, что это выглядит оправданием. Заметил ли Кенни? Он улыбается, но он постоянно улыбается. Джордж беспомощно добавляет:

— Кажется меня и мои привычки вы хорошо изучили. О любом из вас я знаю намного меньше…

— Думаю, обо мне почти нечего знать! — Кенни улыбается вызывающе. — Что бы вы хотели узнать о нас, Сэр?

— О, тут надо подумать. Не так скоро. Скажем, что вы пьете?

— Ничего, — засмеялся Кенни. — Он меня даже не заметил.

Действительно, бармена от зрелища схватки борцов не оторвать.

— Так чего вы изволите?

— А вы что пьете, Сэр?

— Скотч.

— Идет.

Кенни соглашается, но кажется, так же охотно он выпил бы и снятого молока. Джордж во весь голос зовет бармена, чтобы не притворился, будто не слышит, и делает ему заказ. Тот в отместку, скотина эдакая, желает видеть удостоверение Кенни. Пришлось предъявить. Джордж цедит бармену сквозь зубы: