Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Притормозил Комяга.

Прищурился зеленый глаз безопасности над воротами, ответил ему тремя синими вспышками-искрами красный «мерин» опричника государева. Дрогнули ворота, поползли в сторону. Поехал «мерин» дальше, по дороге прямой, палым листом усеянной, через лес вековой, густой, нетронутый, легким туманом окутанный. Через версту расступилась дубрава, замелькала липовая аллея, блеснула оранжерея, возник фонтан в обстоянии изваяний беломраморных и можжевеловых конусовшаров-пирамид, расстелился вечнозеленый газон с многочисленными воронками от снарядных разрывов и старым дубом, расщепленным безжалостным прямым попаданием, и наплыл-надвинулся бело-розовой подковою, в роскошном великолепии своем терем окольничего, бывшего вельможи в случае, а ныне уж три месяца и восемь дней как опального Кирилла Ивановича Кубасова.

Подкатил Комяга к крыльцу парадному, заглушил мотор четырехсотсильный, поехала вверх крыша «мерина» прозрачная. Покудова вылезал опричник из «мерина» своего верного, по ступеням к нему с крыльца дворецкий засеменил:

– Добро пожаловать, Андрей Данилович, добро пожаловать, батюшка!

В летах дворецкий, но проворен, статен в золотисто-оливковой ливрее своей, бакенбардами седыми и мордою холеной красив.

– Здорово, Потап, – сумрачно ответил Комяга, папиросу бросая.

– Давненько бывать у нас не соизволили, ох, давненько! – закачал большою головой своей дворецкий. – Позвольте машинку вашу в гараж отгоним.

– Я ненадолго, – одернул Комяга черный кафтан свой.

– От ворон головушку собачью прибрать надобно. Расклюют вмиг!

– Ну, прибери… – сощурился Комяга на окна дома, огладил свою изящную бородку и стал подниматься по ступеням широкого крыльца.

– Филька! – повелительным голосом буркнул дворецкий в свою петличную дальнеговоруху, за Комягою поспешая. – Прибери машину господина опричника!

А сам платком батистовым пыль со спины Комяги стряхивать торопится:

– А то воронья поразвелося нынче, батюшка, – страсть! Тучи черные! Кружат и гадят, кружат и гадят…

– Вороны? Откуда? – с зевотою нервной, утренней спросил Комяга.

– С парных полей, откуда ж еще, батюшка Андрей Данилович? Вона как таперича – все под пар распахано до самого Болшева. Земские нынче озимых-то и не сеяли, потому как нового тяглового закону ждут. Чтобы, значит, каждому со своею вытью разрешил Государь беспрепятственно на отруба уходить или к столбовым закладываться. Токмо вотчинные да китайцы нынче и посеялись. Вона как у нас в Подмоскве!

«Новый тягловый закон… – сумрачно подумал Комяга, глядя своими уставшими после бессонной ночи глазами на двери из бронебойного стекла, плавно перед ним раскрывающиеся. – Старое мурыжило. До него ли нам всем теперь?»

Двери распахнулись. И сразу за ними зажглась громадная прихожая с витыми колоннами, с люстрой в виде пальмы египетской, с резным потолком, с мозаичным каменным полом, со львами живыми беломраморными, с двумя рослыми придверниками в таких же, как и у Потапа, золотисто-оливковых ливреях.

– Где барин? – Комяга сбросил кафтан свой и шапку черного бархата с соболиной оторочкой на руки Потапу.

Оставшись в красной парчовой куртке, подпоясанной форменным опричным поясом с ножом в ножнах медных и пистолетом в кобуре деревянной, провел ладонью по голове, волосы приглаживая, не задев завитого, покрытого золотой пудрой чуба.

Рыкнули мраморные львы. Сурово подмигнул им Комяга, зевнул мрачно:

– Ну, где Кирилл?

– В водичке плавать изволят-с, – передал Потап одежду опричника горбуну-платяному, а сам засеменил по мрамору, Комягу опережая. – Таперича по утрам уж месяца поболе, как батюшка наш сердечный, дай Бог ему здоровьица, снова водичку прохладную возлюбил!

«Плавает, толстомясый… – завистливо подумал Комяга, сумрачно выгибая бровь. – Тут вселенная рушится, земля трясется, а они-с в водичке плавают».

Двинулся Комяга вслед за дворецким по анфиладам, коваными сапогами по паркету наборному грохоча. Прошли одну залу, прошли другую, вниз спустились – и вот она, купальня: просторная, расписная, с волнами морскими, с камнями, с фигурами мраморными. В купальне плавали, борясь с волнами, трое голых – окольничий Кубасов и две его наложницы, сестры Ам и Нет.

– Андрей! – раскатистым басом заметил вошедшего окольничий.

– Кирилл! – Комяга воздел правую руку, прижал к парчовой груди, склонил голову.

– Андрей! – Кубасов брызнул на опричника водой, но не достал.

– Кирилл, – устало улыбнулся Комяга.

– Прыгай сюда! – качался на волне толстенный окольничий.

– Водица прохладна зело, – Комяга глянул на термометр.

– Пятнадцать градусов! Прыгай, взбодришься! – Кубасов снова плеснул водой и попал.

– Нет, дорогой, – Комяга смахнул водяные капли с парчи.

– Ах, ты, привереда! – засмеялся Кубасов. – Девки, ныряем!

Все трое нырнули. Под водой миниатюрные Ам и Нет обхватили толстые ноги окольничего, прижались к ним и толкали, толкали круглое тело вельможи вперед, как морскую мину, отчаянно своими ножками работая. Пока они проплывали всю пятидесятиаршинную купальню, Комяга успел сесть в плетеное кресло, достать портсигар и закурить папиросу.

– Уах! – вынырнул Кубасов и задышал жадно, закачался на волнах.

Ам и Нет поддерживали его.

– Ой, смерть… ой, не могу… – дышал Кубасов.

– Не знал я, что ты ныряльщик морской, – улыбнулся устало Комяга.

– Ой, смерть… ой, хорошо… – Кубасов шумно высморкался в воду, Ам и Нет отерли ему лицо.

– Все. На берег! – скомандовал он. Наложницы подпихнули его к ступеням. Он стал вытаскивать свое десятипудовое тело из воды, Ам и Нет подталкивали в чудовищные ягодицы.

– На берег, на берег… – бормотал окольничий.

Подскочил банщик Ванька, помог, подхватив под могучую ручищу, протянул красный халат из живородящего махрового льна.

– Пшел отсюда! – притопнул мокрой ножищей Кубасов, и Ванька исчез.

Выскочившие из волн Ам и Нет облачили окольничего в халат.

– Фоах… благодать… – пробасил Кубасов, подходя к Комяге.

Комяга встал.

– Ну, здравствуй, опричный, – улыбнулся оплывшим, раскрасневшимся, влажным лицом Кубасов.

– Здравствуй, окольничий, – ответно улыбнулся Комяга, готовясь обнять Кубасова и отводя в сторону руку с папиросой.

Кубасов, помедлил, улыбаясь. И вдруг, коротко размахнувшись ручищей своей, залепил Комяге сильную пощечину. Громкий звук поплыл по купальной зале, отражаясь от мозаичных стен. И словно призванные этим звуком, в светлом пространстве купальни возникли темные фигуры хранителей тела окольничего.

Комяга попятился, папироса выскользнула из его пальцев. Ошеломленный, он взялся левой ладонью за свою щеку, словно проверяя, – не отвалилась ли?

Кубасов подошел к нему вплотную, касаясь животом. Тяжелое лицо его вмиг стало угрожающе-непроницаемым, губы сжались сурово.

– Почто ты приехал? – глухо спросил он.

– Кирилл… – пробормотал Комяга.

– Почто ты приехал?! – Кубасов схватил Комягу за плечи, встряхнул.

Золотой колокольчик в ухе опричника зазвенел тонко. Но даже и этот привычный звон не вывел Комягу из оцепенения.

– Кирилл… Кирилл… – недоумевающе морщил он густые брови. – Кирилл!

– Кто ты?! Кто? – тряс его Кубасов.

– Я… Комяга.

– Кто ты, мать твою?! Отвечай!

– Комяга.

– Кто?! Кто?!! – закричал окольничий, тряся его.

– Друг твой!! – вдруг выкрикнул Комяга так, что окольничий остановился.

Комяга отпихнул его руки. Лицо опричника побледнело, но левая щека наливалась красным.

– Я друг твой! Андрей!

Вперился Кубасов в Комягу маленькими, яростными глазками своими.

– Почто ты приехал? – шепотом спросил он.

– Батя арестован.

Кубасов внимательно смотрел на него. Оплывшее лицо его сосредоточилось, глазки прищурились. Облизал он мокрые губы свои. И резко схватил Комягу за руку, повернулся, за собою таща:

– Пошли!

Спотыкаясь, Комяга двинулся за ним, бормоча:

– Не то, чтоб арестован, а токмо задержан по приказу государя на сутки для выяснения. Опричнину возглавить государь Потыке поручил. Стало быть, молодому крылу государь опричнину доверил. И слава Богу.

– Пошли, пошли… – тащил его Кубасов.

Они вышли из купальни, Кубасов потащил Комягу к лифтам:

– Пошли, пошли!

– Государю нашему виднее, ясное дело, – Комяга оглянулся на охранников с автоматами.

Кубасов шагнул в открывшийся зеркальный лифт, втянул Комягу, нажал кнопку «3». Лифт наверх поехал. Комяга глянул на свое отражение:

– Потыка, он в левом крыле ранее обретался, но токмо сейчас его…

– Потное дело! – громко засмеялся Кубасов, ткнув пальцем в свое отражение. – А где пот, там и кровь. Там и слезы! Да?

Комяга хмуро посмотрел через зеркало на Кубасова.

Лифт остановился. Кубасов стремительно вышел, таща за руку Комягу:

– Вот сюда… В укрывище вечное…